Нет вестей с небес (СИ)

Джейс вздрогнула, вдруг понимая, что на этот раз он не собирается пытаться уничтожить ее… Но равнодушие и, более того, отвращение к себе за сходство с ним, вновь погружали в апатию. Не казнь. Другое. Другая форма уничтожения…

Решил теперь так ее сокрушить. Пусть. Ну и пусть… Дальше все равно некуда. Так ей казалось, пока она не поняла, что оказалась в его объятиях. Снова вокруг его мускулистое смуглое тело; его руки, пальцы, которые то проводили вдоль шеи, то уже торопливо поглаживали кожу под одеждой. Непривычно… Не ударяли… Не причиняли боль… Не сегодня.

Замер целый мир, затаив дыхание…

И снова его запах, терпкий, резкий, но зря она все это время отрицала — приятный и манящий, как и весь он. И раз уж не осталось границ, то ничто не запрещало нарушить последние табу. А извечно осуждающие, должно быть, сами безгрешны. «Конечно», прямо как Цитра. И неприятно резануло какое-то мистическое сходство в их чертах. Но нет… Он иной. Совершенно. Он служил злу, но не лгал. Цитра служила добру, но с ложью. И лживое добро порой хуже зла. А он как с другой планеты…

Он жадно припадал губами к ее шее, изогнутой, точно у умирающего лебедя. Но она покорно лежала, не шевелясь, похожая на засыпающую рыбу, выброшенную волнами бури под палящие лучи солнца. Его дыхание отчетливо ощущалось на загорелой коже шеи девушки, особенно на пульсирующей жилке. Затем плотоядное прикосновение губ на выступавших ключицах. Казалось, если вопьется зубами — загрызет, как дикий зверь, но на данный момент он не намеревался ее убивать, ведь она и так пришла умереть. И именно потому, что она пришла умереть, он не собирался убивать. Она впадала в ступор, в безразличие к себе, теряясь от противоречий. Но мысли не подсказывали верных решений. Смерть оказывалась неверным.

Ваас вдруг остановился, придвинувшись упрямым лбом к ее лбу, пытливо боднул, потом недовольно проговорил, буравя взглядом:

— Нет, я, , не понял… Ты будешь сопротивляться или нет? Сначала говоришь — не надо, теперь опять помереть решила? — голос его ушел в шипящую издевку, недоуменную, разочарованную, точно ждал он совсем иного. — Тебе настолько по на себя? — но вновь восклицание, пробирающее до единого каждого сосуда мозга, точно скидывающее оковы липкого сна безучастия. — Кто ты, в конце концов? Без всей этой ***ни вокруг тебя? Кто ты? Чего хочешь ты?!

Позабудь хоть на миг,

Кто есть я, а кто есть ты…

Он усмехался, рассматривая ее горящими хищными глазами. Сложно сказать, какой он ждал борьбы. Только она вдруг непроизвольно глянула на него в упор, позволила себе наконец, несколько секунд безотчетно изучая каждый контур его лица, крупный нос, тонкие губы. И эти пронзительные ореховые глаза, затемненные нездоровыми кругами. Это его лицо. Наконец-то удалось рассмотреть его. Красивое или не очень… Глупые критерии. Здесь все оказывалось намного сложнее. И одновременно намного проще. И стоило ли погружаться в пустоту своих размышлений. Разум просил избавить его от лишних слов, они несли только сомнения. Образы, осколки, мозаики иголки…

Попробуем прожить

За полчаса сто жизней…

Птицы. Змеи. Рыбы в небе… И слишком многое неправильно, но слишком свободное от мира фикций и лжи. Между ними не осталось никакой лжи.

Он позволял себя рассмотреть, молча, без насмешек. И странно было видеть в мутном блеске догоравшей керосинки свое отражение в его орехово-карих глазах. Женщина рассматривала лицо мужчины, каждую черту. А потом резко брыкнулась, но не попыталась оттолкнуть его. Скорее, наоборот… Притянула к себе, полоснув ногтями вдоль крупных жестких рельефных мышц его спины и шеи.

— Это уже интереснее, — протянул он, пожалуй, даже удивленно.

Но руки его очень скоро оказались на бедрах девушки. И одежда показалась излишней для этого первобытно дикого действа. Простого, но неразгаданного, как и все, что лежало у истоков создания.

Джейс не сопротивлялась, но и не ждала неизбежности. Она становилась соучастником этого преступления против долга «свой-чужой», когда подавалась навстречу этому мужчине, точно торопя его. Может, от отчаяния она на этот раз не выдержала: продала душу. Много стерпела колотых, нежданных… Но оказалось, что без цели! А если без цели, то ничто не важно… Ничто не истинно. И все дозволено.

Впрочем, долг важен только в бою, когда речь идет о жизни товарищей, а раз уж не происходило боя, раз уж они оказались практически единственными существами во всей Вселенной… Среди океана. Первые люди… Мужчина и женщина.

Слишком быстро. Все происходило слишком быстро. Все смыслы переворачивались.

Волна нестерпимого тепла прошлась насквозь вдоль ее тела от сердца вдоль живота до кончиков пальцев, отразившись секундным холодом и новым жаром. Но от сердца. Непривычно. Она уже знала, что такое плотская любовь, основанная только на физическом притяжении, достаточно плоское и пустое ощущение, когда мысли могут быть заняты, в целом, чем угодно. Но нет, это чувство находилось выше ничтожного стремления, про которое так любят писать дешевые романы и снимать кассовые фильмы.

Неизмеримо выше, особенно, когда где-то под грудиной становилось до боли радостно и до воя грустно. Ощущал ли он подобное? Но нет, не хотелось знать. Он был иным. Настолько иным, насколько может отличаться мужчина от женщины. Это целая пропасть, но пропасть, которую нет смысла преодолевать в глупом подражании. Она и не подчинялась, и не сопротивлялась. Только это всеобъемлющее тепло притягивало, точно магнит. Для предельного понимания не требовалось слов. Пропасть объединялась мостами из воздуха.

И два тела словно всеми доступными способами пытались запомнить каждую черту и изгиб друг друга, когда-то руками, то губами, то скулами, то ногами касались друг друга, терлись о разгоряченную кожу. Хаотично, торопливо, отчаянно, словно до конца света оставалось не больше пары минут, и вдруг открылось то, что всю жизнь искали только друг друга в серых толпах равнодушных оболочек. Но время уже безвозвратно ушло, два мира ожидали последней вспышки звезды, что невероятно прекрасна в своем гибельном танце.

Пролетают дни в неистовом ритме

сердце стучит как больной метроном

и небо в огне, а ты говоришь мне,

что мы никогда не умрем…

Он спросил, чего хочет она. Она без всех вокруг. Она…

Да, она ненавидела его за Райли, да, она ненавидела его за Оливера. Ненавидела за косвенную вину в смерти Лизы и Дейзи. Но если речь шла о ней, и только о ней, то она не могла сказать, существовал ли в мире человек, настолько понятный ей, настолько близкий. Если бы их не разделили все эти люди вокруг. Пираты вокруг него, пугливые друзья вокруг нее. Тогда ради чего стоило сопротивляться теперь? Бежать прочь и навстречу, стремиться, убегая. Ненавидеть, люто ненавидеть, но одновременно испытывать противоположное чувство. И она знала — ничего не изменится. Они враги. А враг навсегда останется врагом. Но если ни единой границы больше не существовало, то ненависть из чувства долга могла подождать. Ничтожно мало времени, но подождать.

Без надежды на изменение, без слов и вестей. С иной целью.

Они напоминали двух гремучих змей, двух хищных птиц. Драконов, что птица и змея — две ипостаси души, две сущности в единой форме.

Чем стремительнее все происходило, тем больше Джейс осознавала, насколько несущественно фальшивыми являлись ее «романы» с большой земли. Таинственной большой земли, где осталось ее прошлое. И в этот самый миг еще какой-то фрагмент этого прошлого рассыпался навеки и унесся пылью, но об этом фрагменте она ничуть не жалела, точно Ваас наконец освободил ее, разбудил от долгого тягучего сна ненастоящего. И ее тело совершенно не сопротивлялось этой близости с ним.

Казалось, он должен быть груб, но он не желал упиваться полной властью над беспомощным существом. Это не несло ничего. Ощущения своей власти хватало.

Женщина щурилась, точно львица, от удовольствия, изгибая шею и позвоночник, словно выныривая из глубины. И в голове не укладывалось в тот миг, как хоть один идиот мог принять за парня это воплощение Реи-Кибелы с сапфировыми глазами.