История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Его, его – с волнением в крови...
В ее лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
– Как он умен! Как он в меня влюблен!
В ее ушах – нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
Уныние и отчаяние, выразившиеся в Плясках смерти, характерны для
большинства блоковских стихов после 1907 г. Но иногда, на какое-то время
кажется, что Блок открыл для себя какой-то луч надежды, который заменит
«Прекрасную даму» – и это любовь к России. То была странная любовь,
прекрасно знающая о гнусных и низких чертах любимой и все-таки порой
доходящая до настоящих пароксизмов страсти. Образ России отождествился в
его воображении с Незнакомкой – таинственной женщиной его мечтаний – и со
страстными, раздвоенными женщинами Достоевского: Настасьей Филипповной
( Идиот) и Грушенькой ( Братья Карамазовы). Другим символом и мистическим
отражением России становится метель, вьюга, которая в Снежной маске была
символом холодных и обжигающих бурь плотской страсти и которая становится
основным фоном Двенадцати. Русский ветер страстей снова ассоциируется с
цыганскими хорами Москвы и Петербурга. Еще до Блока многие великие
русские писатели (в том числе Державин, Толстой и Лесков) знали прелесть и
великолепие цыганских хоров. В середине девятнадцатого века жил гениальный
и не проявившийся полностью поэт Аполлон Григорьев, душа которого была
наполнена цыганской поэзией. Он написал несколько необычайных песен,
которые были присвоены цыганами, хоть они и забыли самое имя Аполлона
Григорьева. Блок практически открыл Григорьева-поэта (как критик он был
хорошо известен) и «поднял его». Он издал собрание стихов Григорьева (1915),
к которому написал предисловие – одну из немногих прозаических статей,
достойных великого поэта. В нем он благородно отдает должное своему
забытому предшественнику.
Любовь Блока к России выражалась в остром переживании ее судеб,
доходившем порой до истинно-пророческого дара. В этом отношении
лирическая фуга На поле Куликовом (1908) особо примечательна: она полна
мрачных, зловещих предчувствий грядущих катастроф 1914 и 1917 гг. Другое
замечательное стихотворение (написанное в августе 1914 г.) раскрывает
полностью эту странную любовь к своей стране. Они начинаются словами:
Грешить бесстыдно, беспробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в Божий храм.
135
Далее, деталь за деталью, он пишет портрет максимально отвратительного
и опустившегося типа русского человека, и внезапно заканчивает:
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
Невозможно подробно рассказать тут обо всех стихах Блока, написанных
между 1908 и 1916 г. Достаточно будет назвать несколько незабываемых
шедевров, таких как Унижение (1911) – об унижении продажной любви; Шаги
командора (1912), одно из лучших когда-либо написанных стихотворений о
возмездии; страшный крик отчаяния – Голос из хора (1914); и Соловьиный сад,
по стилю «классичнее» и строже большинства его лирических стихотворений,
символическую поэму, неожиданно приводящую на память другую великую
символическую поэму – Мою жизнь Чехова. Кроме лирических стихотворений,
третий том включает два более крупных произведения того же времени: поэму
Возмездие и лирическую трагедию Роза и крест.
Возмездие было начато в 1910 г. под впечатлением смерти отца. По плану
оно должно было состоять из трех частей, но только первая была полностью
завершена. По стилю это реализм, попытка приближения к методу Пушкина и
Лермонтова. Это история его отца и его самого, и Блок собирался создать вещь
большой значимости, проиллюстрировав законы наследственности и показав
последовательное разложение старого режима в России. Блок не способен был
справиться с этой задачей, и в целом поэма не была его удачей. Однако в ней
есть сильные и прекрасные места. Начало второй главы открывает
неожиданный в Блоке дар широкого исторического видения: это великолепный
синтетический очерк русской жизни при Александре III, который можно было
бы цитировать во всех учебниках русской истории. Роза и крест (1913) более
традиционна и менее поразительна, чем все остальное, что написал Блок.
Действие происходит в Лангедоке XIII века. Пьеса очень хорошо построена и
лирическая поэзия Блока тут на высочайшем уровне. От начала до конца
лейтмотивом в ней проходит припев таинственной песни, которую поет
бретонский менестрель Гаэтан:
Радость, о, Радость-Страданье –
Боль неизведанных ран!
Финальная сцена, возможно, самое большое достижение Блока в области
патетической иронии.
Отношение Блока к Великой войне, как и отношение большей части
передовой интеллигенции, выражалось в пассивном пацифизме. Когда пришел
его черед идти на фронт, он использовал все доступные ему средства, чтобы
избежать мобилизации, и ему удалось заменить военную службу службой в
инженерно-строительной дружине, строившей укрепления в тылу. Как только
до него дошли слухи о падении монархии, он дезертировал и вернулся в
Петроград. Вскоре он был назначен секретарем Чрезвычайной следственной
комиссии, расследовавшей деятельность министров старого режима,
приведшую к революции.
В тот год Блок попал под влияние левых эсеров и их представителя,
«скифа» Иванова-Разумника, который развивал нечто вроде мистического
революционного мессианизма, с упором на революционную миссию России и
на фундаментальное отличие социалистиче ской России от буржуазного Запада.
Левые эсеры объединились с большевиками и приняли активное участие в
свержении Временного правительства. Так Блок оказался на стороне
большевиков, вместе со своим другом Белым, но против большинства своих
136
прежних друзей, включая Мережковских. Большевизм Блока не был
ортодоксальным марксистским коммунизмом, но все-таки большевиком он стал
не случайно. Большевистская революция со всеми ее ужасами и с ее анархией
была встречена им положительно, как выражение всего, что он отождествлял с
душой России – душой Вьюги. Эта концепция большевистской революции
нашла выражение в его последней, величайшей поэме – Двенадцать.
Двенадцать – это двенадцать красногвардейцев, патрулирующих улицы
Петрограда в зиму 1917–1918 года, задирающих буржуев и пулей решающих
свои ссоры за девушек. Цифра двенадцать превращается в символ двенадцати
апостолов и в конце возникает фигура Христа, указующая, против их воли,
дорогу двенадцати красным солдатам. Это поклон в сторону путаного
революционного мистицизма Иванова-Разумника и доказательство совершенной
нерелигиозности мистицизма Блока. Те, кто знают блоковскую поэзию, знают,
что имя Христа значит для него не то, что оно значит для христианина, – это
поэтический символ, существующий сам по себе, со своими собственными
ассоциациями, весьма отличными от Евангелий и от церковных традиций.
Любое толкование «Христа» в Двенадцати, не учитывающее блоковскую
поэзию в целом, будет просто бессмысленным. Здесь у меня нет места
