История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Мне тоскливо. Мне невмочь.
И шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.
125
И мои ль, не знаю, жгут
Сердце слезы, или это
Те, которые бегут
У слепого без ответа,
Что бегут из мутных глаз
По щекам его поблеклым,
И в глухой полночный час
Растекаются по стеклам.
Надо сказать, что язык Анненского сознательно зауряден, тривиален. Это
лишенный красот каждодневный язык – но поэтическая алхимия превращает
уродливый шлак пошлости в чистое золото поэзии.
Трагедии Анненского, написанные в подражание Еврипиду, не достигают
уровня его лирики. Самая интересная из них последняя – Фамира Кифаред. Ее
сюжет – один из мифов об Аполлоне: гордый Кифаред вызвал бога на
музыкальное состязание и заплатил за свою дерзость утратой зрения. В этой
трагедии много душераздирающей поэзии, но она совершенно не классична.
В общем, учитывая никогда не прерывавшуюся связь Анненского с античными
авторами, можно только удивляться тому, что он так далек от античного духа.
7. Вячеслав Иванов
Соединение русского символизма и греческой традиции осуществилось
в произведениях другого поэта-ученого, Вячеслава Ивановича Иванова . Он
родился в Москве в 1866 г., в семье мелкого чиновника. Изучал античную
литературу и историю, частично под руководством Моммзена, и опубликовал
диссертацию об объединениях откупщиков в Древнем Риме. Долгое время жил
за границей, не поддерживая никаких связей с русской литературной жизнью.
Из всех современных авторов влияние на него оказали только Ницше и
Соловьев. Но он жил в тесном общении с великими поэтами античного мира, с
Данте и с Гете, и с мистиками и философами всех времен. Особенно его
привлекали мистические религии Греции, и позднее (1903–1904) он
опубликовал серьезную работу о культе Диониса. Стихи писать он начал рано,
но долгие годы их не печатал, благодаря чему сумел свободно развить свой
собственный стиль, иератический, архаический, поэтически бо гатый и
выразительный, проникнутый величественной гармонией и совершенно
непохожий на поэзию его современников.
В 1903 г. он опубликовал книгу стихов Кормчие звезды – первый плод его
уединенного развития. Несмотря на внешнюю непохожесть, символисты
немедленно разглядели в нем своего и признали его большим поэтом. Он вошел
в символистские кружки и даже подпал под влияние Мережковского, но в
целом дал символистам больше, чем получил.
Его невероятная образованность и могучий личный магнетизм вскоре
сделали его признанным мэтром и вождем . В 1905 г. он, как и другие
символисты, приветствовал революцию и вместе с молодым поэтом и
революционером Георгием Чулковым (р. в 1879) стал провозвестником новой
революционной философии, получившей название мистического анархизма.
Эта философия проповедовала «неприятие мира» и бунт против всех
внешних условностей с целью полного освобождения духа.
126
Мистический анархизм на поверку оказался эфемерным, но влияние
Иванова на петербургские кружки модернистов стало неоспоримым и длилось
лет шесть-семь. Он стал мэтром петербургских символистов, в
противоположность москвичам, чьим мэтром был Брюсов.
Входить в детали их споров невозможно. Смысл ивановского кредо был в
том, что искусство – мистическое религиозное действо, вид синкретической
человеческой активности, в котором должны господствовать мистические
ценности и судить о котором следует согласно религиозным стандартам. Сама
религия его была синкретической, включавшей все на свете религии. Один из
ее характерных догматов – тождество Христа и Диониса. Все было одно –
христианство и язычество, святость и люциферова гордыня, аскетическая
чистота и эротический экстаз – и все было религией, и все было свято.
Москвичи встали в оппозицию к Иванову, частично потому, что, как
Брюсов, хотели охранить независимость искусства от религии и
философии, частично потому, что, как Белый, желали более точно
определенной и менее всеобъемлющей религии, которая не искала бы
«синтеза добра и зла, Христа и Люцифера».
С 1905 по 1911 г. Иванов оставался некоронованным королем
петербургских поэтов. Его квартира на шестом этаже дома, возвышавшегося
над зданием Думы и над Таврическим садом, была известна под названием
«Башни». Каждую среду там встречался весь модернистский и поэтический
Петербург, а самые близкие адепты мэтра оставались до восьми-девяти часов
утра, продолжая мистические беседы и литературные чтения. В 1907 г. Иванов
потерял жену (известную в литературе под именем Лидия Зиновьева-Аннибал),
но это не нарушило «сред».
Только в 1912 году в результате целого ряда несчастий Иванов отошел от
своих ближайших друзей. Он бросил «Башню», уехал за границу, а когда
вернулся, обосновался не в Петербурге, а в Москве. В это же самое время
произошел распад символизма как школы ; идейное главенство Иванова
кончилось; отныне он стал «одним из многих».
Период «Башни» был временем расцвета ивановской поэзии; стихи
этой поры вошли в сборник Cor Ardens (два тома, 1911). Вторая революция не
воспламенила Иванова, как первая. Он жил в Москве и под Москвой, как почти
все русские интеллигенты терпя тяжкие лишения, голод и холод. В 1920 г. он
написал прекраснейшие Зимние сонеты и, совместно с Гершензоном, –
Переписку из двух углов; то и другое принадлежит к важнейшим памятникам
эпохи. В 1921 г. он был назначен профессором греческого языка в
Азербайджанский Государственный университет, в Баку, где в течение трех лет
читал лекции молодым тюркам о Гомере и Эсхиле. В 1924 г. вернулся в Москву,
где, по слухам, поддерживает прекрасные отношения с большевистскими
вождями.
Шестов, мастер острого слова, дал Иванову прозвище «Вячеслав
Великолепный», и слово «великолепный» лучшее из возможных определение
его стиля. В первой книге еще был некий примитивизм, «шероховатость»,
придававшая ей свежесть, которой уже не найти в его зрелых произведениях.
Но Cor Ardens – высший уровень орнаментального стиля в русской поэзии.
Его стих пропитан красотой и выразительностью; он сверкает, горит
драгоценностями и самоцветами, он похож на богатое византийское облачение.
К его стиху подходят эпитеты «византийский» и «александрийский»: они полны
прошлыми веками, пропитаны ученостью и самосознанием – и лишены всякой
импровизационности.
127
В русской поэзии это самое большое приближение к сознательному и
обдуманному мильтоновскому блеску. Каждый образ, каждое слово, каждый
звук, каждая каденция – это часть великолепно спланированного целого. Все
тщательно взвешено и обдуманно отобрано для наибольшего эффекта. Язык
архаичен, к тому же Иванов любит вводить греческую лексику.
Это великая традиция церковнославянского языка, усиливающая
величественность стихов. Большинство стихотворений метафизичны; правда,
он написал также множество лирических и политических стихов, но и любовь и
политика всегда рассматриваются sub specie aeternitatis (с точки зрения
вечности). Разумеется, его поэзия сложна и вряд ли доступна первому
встречному, но те, кто могут вращаться в сфере его идей, найдут в этом
крепком и пряном вине манящий и волнующий вкус.
В его великолепии и учености спрятано жало рафинированной и
