Азбука мести

Однако Вера не шевелилась, сидела как истукан, таращила обезумевшие глаза. Андрей Андреевич, сжимая худые коленки, гасил возбуждение в чреслах и молил бога, чтобы барышня не заорала. Скандала он боялся больше всего. Наконец Верочка очнулась. Вскочила, сорвалась с места и умчалась вон. Сумка, зачетка и прочая мелочь остались на попечении профессора. Он вздохнул с облегчением, пронесло! Размял затекшие пальцы, собрал Верино барахлишко, запихнул в шелковый зев ридикюля. «Я еще ничего! – сказал Андрей Андреевич сам себе улыбаясь. – Не пора в тираж! Не укатали сивку-бурку крутые горки! Мужик!». Истекшие полгода заставляли усомниться в справедливости последнего утверждения. К огромному сожалению, отношения с женщинами приобретали все больше платонический характер. К игривым мыслям Андрея Андреевича кое-где липла тревога. Как бы девчонка не разболтала о случившемся. Коковцев спустился по лестнице, попрощался с привратником у входа. Не должна, решил твердо. Зачем себя позорить? Глупо! На трамвайной остановке толпился народ. Андрей Андреевич, в угоду неожиданной блажи – прогуляться, неспешно пошел по проспекту. Июль набирал силу. Вечер ласковый, теплый, опускался на город. Через пять минут профессор уже жалел, что не воспользовался общественным транспортом. Черт дернул устраивать променады на ночь глядя, черт и свел, столкнул со студенткой Верой Рощиной. Барышня, в совершенной прострации, сидела на лавочке и тупо озиралась вокруг, не соображая, что к чему. Можно было с гордой небрежностью проигнорировать девицу; можно было со скучающей физиономией прошмыгнуть мимо. Коковцев собрался так и поступить, проигнорировать, прошмыгнуть, однако, удивляясь собственному безрассудству, плюхнулся на скамейку рядом с Верой. Взял в ладонь горячие пальчики, погладил, стал успокаивать. Слово за слово, монолог профессора пестрел утешительными: не бойтесь, все обойдется, чепуха, случайность – и Верочка заметно ободрилась. Коковцев рад стараться, подхватил нервную студенточку под руку, поволок к ближайшей остановке трамвая. И тут опять черт, другому некому, подсказал дурную мысль: «Не пригласить ли девку в кабак? Накормить досыта? В порядке моральной компенсации за недоразумение?». Идея показалась Коковцеву отличной. Тем более что ресторан располагался буквально в двух шагах. Гораздо ближе, чем остановка. Официант узнал Андрея Андреевича, поприветствовал. -Рад вас видеть, профессор. Вы сегодня не один? -Да, с дамой, – вкладывая в последнее слово максимум иронии, Коковцев едва ли не извинялся за свою спутницу. Белые носочки, стоптанные босоножки, дешевое платьице, беретик. Верочка не впечатляла. Только молодость извиняла появление рядом с респектабельным известным хирургом столь прозаичной особы. – Как обычно два раза, плюс коньячок и шампанское, – приказал Коковцев. – Сей момент, – официант испарился и материализовался уже в окружении яств и напитков. – Ой, что вы, я пить не буду, – испугалась Вера. – Я лимонадик… Шампанское, по наивности, принятое Верой за лимонад, было выпито залпом из большого фужера. – Я, пожалуй, коньячком разомнусь, – профессор потер в предвкушении руки. -Можно я тоже попробую, – попросила Вера. Прежде о коньяке ей приходилось только читать в книгах. – Конечно. Вытянув губы она втянула в себя на едином дыхании полную рюмку. -А теперь водочки, – посоветовал Андрей Андреевич насмешливо. – Коньяк всегда запивают водкой. Вера шутки не поняла и отхлебнула водки. Подливая то и дело Верочке, Осин и себя не обижал. Неудивительно, что к концу ужина Вера и профессор надрались до поросячьего визгу. Официант, человек опытный, вызвал такси, велел водителю доставить пассажиров по адресу, прямо к дверям квартиры. Выполняя указание, шофер не поленился: помог открыть дверь и уложил перебравшую барышню на кровать. Профессор с трудом дошел до постели на своих двоих. Остальное свершилось само собой, при практически полном неучастии сторон. Коковцев не собирался, не желал, не умышлял. Верочка, подавно, не планировала. Тем не менее, утром, проснувшись голой в чужой постели, она обнаружила на простыни алые пятна. -О, господи, – взмолилась атеистка и комсомолка. – Господи, что это такое?! Это – называлось дефлорация, то есть нарушение девственной плевы. Это –случалось и начинало отчет женской доли. Это значило, что профессор – худощавый, юркий, как ящерица, старик под семьдесят, воспользовался ее беспомощным состоянием и лишил чести. Вера зарыдала. Андрей Андреевич проснулся. И с ужасом воззрился на голую студентку Рощину. Пятна крови и собственная нагота открылись сознанию мгновение спустя. С еще большим опозданием сообразил профессор, что бормочет девушка. -Мамочки родные, я пропала, Вася меня убьет. Среди прочих бед имелся еще и некий Вася. Способный убить довольно крепкую Верочку, он, без сомнения, мог причинить вред и Коковцеву. Профессор запаниковал. -Верочка, не волнуйтесь. Если нужно я женюсь на вас. Благородный порыв Коковцева остался без внимания. Выйти замуж Вера хотела за земляка, молодого курсанта Васю. Вася любил Верочку, берег для семейной жизни, не позволял себе вольности. -Я тебя не трону, – уговаривал себя, убеждал, – а то ты по рукам пойдешь. Они учились в разных городах, виделись только на каникулах. На следующий год собирались играть свадьбу. -А-а-а, – заливалась слезами Вера, прощалась с мечтой. «Порченную» Вася ни за что замуж не возьмет. Коковцев и сам чуть не плакал. «Тьфу ты, холера, – злился весь день. – Надо же было так вляпаться, отмочить такую глупость. Что же делать?» Ответ на это вопрос профессор получил от Ирины Рощиной, когда вечером после занятий вынужден был выяснять отношения с сестрами. -Моя младшая сестра Ира, – сказала Вера чуть слышно и показала на очень похожую на себя девушку. -Очень приятно, – оробел Коковцев. -Когда вы готовы расписаться с Верой? – последовал вопрос. Профессор был женат шесть раз, седьмой погоды не делал. Но стоило ли беспокоиться? Возможно, у ситуация имелись другие решения. -Зачем я вам нужен, девочки? Старый, больной. -Вы лишили Веру невинности. -Да она и не девушка вовсе.. – попробовал отбиться профессор. Вера заплакала. Ира достала из потрепанного портфеля листок бумаги: -Ознакомьтесь, пожалуйста. Он прочитал: Справка Дана Рощиной Вере Васильевне, 21 года, в том, что она, будучи девицей, прошла осмотр гинеколога и признана здоровой. Доктор: Ельник К.Г.. Вздохнул. Число на справке стояло вчерашнее. Отступать стало некуда. -У меня есть еще один документ, – предваряя новые возражения, Ирина достала еще один документ. Справка Дана Рощиной Вере Васильевне, 21 года, в том, что целостность девственной плевы нарушена. Дефлорация, судя по кровотечению, произошла в течение последних 24 часов. Доктор: Ельник К.Г. -Еще нас уборщица видела, – всхлипывая, добавила Вера. Страдания не помешали ей внести свою лепту в процесс выкручивая рук. – Она подтвердит. Коковцев, капитулируя, поднял руки: -Сдаюсь. Завтра с утра идем в ЗАГС. -Иначе я обращусь в ректорат и партком. Возможно, в прокуратуру, – строгая девушка Ира не сводила с профессора пронизывающий взгляд. – Завтра, во сколько? Андрей Андреевич припомнил расписание, спросил: -В одиннадцать удобно? -Нам всегда удобно, – отрезала Ирина, – через два месяца можете разводиться. Вы нам не нужны, старый и больной. Нам честь дорога. Девушки поднялись. -Я не хотел обидеть Верочку. -Я поняла, потому и не приняла должные меры. В советском ВУЗе нет места развратникам, старым особенно. Завтра, в одиннадцать, да? -Да. Вечером следующего дня профессор вез молодую жену знакомиться с семьей. -Что-то меня тошнит, – пожаловалась Верочка. -Не следовало, есть так много пирожных, – укорил Андрей Андреевич. После регистрации он угостил барышень Рощиных пирожными и лимонадом. Верочка торопливо совала в рот огромные куски, облизывала розовым языком жирные губы, с присвистом втягивала в себя сладкое пойло. Ирина кушала куда достойнее, хотя тоже не отличалась хорошими манерами. Изысканному Коковцеву, по мере сил избегавшему общения с людьми не своего круга, сестры внушали брезгливое любопытство. Рощины были вульгарны, провинциальны, просты. Но отчаянно молоды! Строгая Ира Андрея Андреевича не интересовала. Зато при взгляде на законную супругу Верочку, на ее грудь, белые налитые плечи, гладкую шею Коковцев чувствовал возбуждение. Предвкушая удовольствие, которое получит нынче ночью, он прощал грубые замашки и глупые реплики. Жизнь давала ему шанс побыть еще мужчиной, не стариком, и Коковцева занимало только то, что находится у Верочки между ног. Он не собирался разговаривать с молодой женой. Не рассчитывал полюбить. Даже не надеялся привязаться со временем. Андрей Андреевич хотел одного: насладиться молодым красивым телом. И полагал, что имеет на это полное право. Он продал девчонке свободу и имя, и должен был получить что-то взамен. Должен, решил профессор, пестуя нескромные мысли. Должен, согласилась природа. Пирожные к Вериному недомоганию отношения не имели. Одного раза хватило, чтобы Верочка забеременела…» – Мерзкий пасквиль! – Виктор прихлопнул ладонью по глянцевой обложке. Дешевые уловки автора тайны не составили. Дуэт Рощина-Коковцев следовало понимать как Татарцева-Осин. Как ни с старался Осин сохранить самообладание, он был шокирован. И описываемыми событиями. И характеристикой главной героини. Он считал бабку барыней. Она словно родилась в строгих платьях с кружевными воротниками. Будто сутью вышла из антикварной мебели, бронзы, серебра, фарфора, драгоценностей. Не богатые безделицы, оттеняли ее. Она придавала им смысл и значение. Бабку всегда отличала «порода», особая стать, которая прививается человеку с младенчества и пронзает привычки и характеры людей из семей очень обеспеченных, очень культурных, очень прогрессивных. Очень! Семей, где количество денег прямо пропорционально качеству воспитания. Где достоинство – способ существования, а уверенность в себе – взгляд на жизнь. В угоду этой – гордой, честной и честолюбивой; сохранившей верность, умершему полвека назад старику, Виктор готов был оправдать ту, глупую, бестолковую, манерную дуреху-провинциалку. Он думал: бабке горько, ее унижение стало известно всем. Ее пресловутая, большая и светлая любовь к маститому ученому – лишь банальное приключение, случайность, хмельная блажь. Он думал утешить бабку, успокоить: -Это не пасквиль. – Вера Васильева была на удивление невозмутима. – К сожалению или к радости все изложенное здесь – чистая правда. -Ну и что?! Мало ли кто кого за задницу хватал? Велика важность?! Твоя кондовая мораль давно устарела, – сказал Виктор и в качестве аргумента добавил, – главное, что дед женился на тебе. Остальное, мура, чепуха, ерундистика. -Не на мне, – тихо вымолвила Вера Васильевна и подняла на Виктора насмешливые глаза. -То есть? – от неожиданности Виктор опешил. -Виктор Викторович женился не на мне. Я – сестра Веры Татарцевой, твоей бабушки. Меня зовут Ирина Васильевна. -А где бабушка? – Виктор с трудом подбирал слова. – А-а-а…– он сообразил, – это баба Ира из Голой Пристани? -Да. Последний раз в Гопрах Виктор был лет в восемнадцать и уже плохо помнил бабушкину сестру. Вернее свою собственную бабушку! Память сохранила пустяки: вкусный борщ, деревянный стол в саду, пятнистую кошку. Саму бабку Виктор не помнил. И, перебирая сейчас, кратким мгновением картинки из прошлого, представлял обеих старух на одно лицо. Они, действительно, были очень похожи. – Ничего не понимаю…– протянул растерянно Осин. – Сейчас я всю объясню. Но имей в виду, мне бы не хотелось, чтобы эта информация стала достоянием гласности. -Кому интересна старая, поросшая мхом история! -И все же. -Я буду нем как рыба. -До сих пор ты знал только парадную биографию своего деда. Между тем существует изнанка! …В двадцать пять лет подающий большие надежды молодой хирург Виктор Осин женился первый раз. Спустя год его ассистентка и любовница совратила молодую жену и перебралась к Осиным. Жизнь па-де-труа привела к тому, что через пять лет Виктор Викторович развелся и женился на ассистентке – она была беременна. Брак продлился четыре года. Затем Осин, уже профессор, женился в третий раз. Супруги №1,2 тоже устроили судьбы, но при этом регулярно навещали Виктора Викторовича. Четвертый брак не изменил положения. Профессор и его «гарем» – жены № 1,2,3,4 отлично проводили время в пятером. Идиллию несколько нарушила жена №5. Большая любительница оргий, она предложила включить в компанию еще одного мужчину, за что и была заменена шестой супругой. С которой Осин тоже развелся, когда забеременела одна из его студенток. Однако новый брак не состоялся. Родители уговорили девушку сделать аборт. С 1925 года Осин холостяковал, что ни как ни сказывалось на качестве его интимной жизни. Бывшие жены, новые любовницы – он редко ночевал один. Лишь за пару лет до знакомства с Верой профессор успокоился. Как ни как возраст, дело к семидесяти… -Теперь я еще больше горжусь дедом, – восхищенно крякнул Виктор. – Титан. С шестью бабами одновременно! Я даже не пробовал! -Оставь свои пошлости, – одернула внука Вера Васильевна. – При всем моем уважении к профессору, он был банальный эротоман и баб подбирал себе под стать, настоящих извращенок. Неудивительно, что Вера не могла с ними ужиться под одной крышей. – Кстати, а почему бывшие жены деда жили с ним в одном доме? -Потому, что у Виктора Викторовича были деньги, связи, а у них после революции не осталось ничего. Потому что в Отрадном, за спиной известного хирурга можно было спрятаться от сомнительных прелестей советской действительности. Что старые курицы и сделали. Я их за это не виню. Времена были лихие, не каждому по плечу. А вот за то, что эти суки вытворяли с Верой, я их никогда не прощу! …Седьмая жена – молоденькая комсомолочка Вера априори не могла вписаться в «гарем». Она была чужеродным элементом и постоянно попадала впросак. Она недоумевала, почему Осин живет в одном доме с шестью бывшими женами и содержит всех. Не понимала прелести группового секса. Не поддерживала разговор на любимую всеми тему эротики. Она была в ужасе от того, что ночные победы и поражения Осина были предметом постоянного обсуждения, а ее соьственные ощущения – поводом для бесконечных насмешек! Через несколько дней после свадьбы Виктор Викторович за завтраком оповестил экс-супружниц: -Верочка, не умеет расслабляться. Я подозреваю, она даже не получает удовольствия. Может быть и не испытывает желание. Представляеете, она – фригидная. Значения последнего слова Вера не знала, но все равно могла бы возразить. У нее были желания! Ей хотелось стиснуть худую профессорскую шею, увидеть, как закатываются похотливые выцветшие глазки, вываливается язык. Ей очень хотелось убить профессора. А потом его бывших жен. Их смерть точно доставила бы ей удовольствие… -В Вериной трагедии есть и доля моей вины. Я в силу молодости не понимала, что происходит и твердила как заведенная: «Тебе повезло. Он богатый. Умрет тебе все останется. Терпи.» -Ты всегда была циничной особой, – поддел Веру Васильевну Осин. -Я всегда была прагматичной особой, – возразила старуха. – Но существуют вещи разуму неподвластные. …Тело Веры отвергало старика. Она лежала ночами, сжавшись от ужаса, стараясь не чувствовать прикосновения слюнявых губ, влажного настойчивого языка, холодных пальцев, тошнотворного запаха; не слышать сиплого со всхлипом дыхания. Она ненавидела себя, мужа, секс, каждую секунду, которую провела с профессором она ненавидела все и вся. – Зачем же она терпела? – Виктор решительно рубанул ладонью воздух. –Если Вере было так плохо, почему она не развелась, не вернулась в общежитие, наконец? Ее никто силком не держал в Отрадном! – Конечно, – согласилась Вера Васильевна. – Потом я ей тысячу раз это говорила. Но Верочка сначала не могла решиться. А потом стало поздно. Она будто помешалась. …С того момента, как Вера обнаружила на простынях алое кровяное пятно и до конца мая 1941 года, то есть почти два года, Вера была почти не в себе. Воля, характер, ум постепенно погрузились во мглу апатии, безразличия, безучастия. До проклятого зачета по оперативной хирургии Вера была веселой озорной болтушкой. После мая 41-го стала шальной и неуправляемой стервой. Между датами простерлась тьма… – Она просто растерялась. – Она сходила с ума. И не спорь, я ведь врач …– Старуха промокнула глаза. Было видно, что вспоминать прошлое ей больно. – С той проклятой ночи, когда Осин лишил Верочку невинности, она с каждым днем приближалась к грани безумия. Если бы я не вызвала в Киев ее бывшего жениха Васю, то потеряла бы сестру. – И все же, я думаю, ты преувеличиваешь. -Думай, как хочешь. Но Верочка никогда не вспоминала два года, проведенные в семействе Осиных. Если я сильно настаивала, она бледнела и говорила одно слово: кошмар. Потому как она произносила это короткое слово, каким становилось ее лицо, было ясно: это худшее, что было в Вериной жизни. А она ведь прошла войну, поездила по стройкам. О том, что Вера ненавидела не только мужа и его бывших жен, но и собственного ребенка, Вера Васильевна сказать не решилась. Но так было. Вера ненавидела сына люто и нестерпимо. – Иди, Витюша…Что-то я расклелась… Тихий шепот был категоричен. – Но я хочу знать, что было дальше. – Завтра, все завтра… Кругов Год назад Обыватель! Круглов потихоньку подтрунивал над собой. Главным достоинством нынешней жизни была безмятежность: распланированный быт, спокойный уклад, новые милые привычки. Он просыпался утром, пил кофе, съедал пару бутербродов, убирал в квартире, делал покупки, готовил обед, часик-другой отдыхал, гулял, ужинал, смотрел телевизор, играл на компьютере. Задания Дмитрия много времени не отнимали. В основном Круглов был предоставлен самому себе. Другого бы тяготило безделье и одиночество. Другой бы возжелал занятий и общения. Круглову нравился уют четырех стен, устраивала компания телевизора и компьютера. Добровольное затворничество дарило душе долгожданный отдых. Он устал от мелькания лиц, постоянного присутствия рядом агрессии, страха, беды, безнадежности. От того, что рядом такие же гремыки, как он. Круглов провел жизнь на людях. Вырос в детдоме. В пятнадцать лет перекочевал с приютской койки в ПТУ-ый интернат. В семнадцать перебрался в университетское общежитие. В двадцать три занял место в общаге молодых специалистов. В двадцать пять переступил порог тюрьмы. В тридцать пять сел во второй раз. В сорок три – в третий. Сейчас в пятьдесят, когда судьба наконец улыбнулась ему, Круглов считал глупым омрачать дни никчемными печалями и суетливым присутствием посторонних. Терпеть и горевать он сможет и позже, когда закончится дарованная свыше передышка. Пока следовало полной мерой наслаждался жизнью без страха и каждую минуту отдавать радости. Оказалось, что поводов для этого полным полно. У него есть деньги. Не много, но достаточно, чтобы не думать о завтрашнейм дне. У него есть свобода. Никто не указывает когда вставать, куда идти, что делать. Дмитрия Круглов в рассчет не брал. Шеф, хоть был крут, но появлялся редко и не на долго. Еще у Круглова имелась квартира. Шутки ради он после очередного визита Дмитрия к нотариусу плюсовал себе квадратные метры, отмечая: кухня – моя! туалет – мой! Отдельным поводом для радости был невесь откуда взявшийся смысл жизни. Раньше задавая себе вопрос: «Зачем я родился?» – Круглов терялся в догадках. Он провел поливину жизни в заключении, но невзирая на это не достиг высот в преступной ерархии. Не преуспел в воровском ремесле, не привык к окружавшему его злу. Он терпеливо, как вол, тянул лямку судьбы. Плуг боронил пласты времени. Кто-то невидимый направлял упряжь. Круглов будто воочию видел этого вола: упершиеся в землю ноги, напряженная спина, вздувшиеся мышцы, набухшие вены. Странным образом, но с недавних пор картинка изменилась. То ли почвы стали мягче, то ли плуг острее, то ли животное набрало силу, то ли еще что-то случилось. но тянуть лямку стало легче. Оттого, наверное, и мысли Круглова в последее время были не угрюмые и отчаянные, а, напротив, мирные, спокойные, светлые. Обнаруживая их, Круглов не переставал удивляться странности бытия. Он обретал мир в душе, творя зло – разрушая жизнь Виктора Осина. И нисколько при том не жалея своего «подопечного». Осин Наши дни Вечер воспоминаний начался с просьбы: – Ты сможешь все понять, только выслушав всю историю, – сказала Вера Васильевна. – Поэтому потерпи. Я постараюсь быть максимально краткой. – Старуха вздохнула. – Твой дед был особенным человеком. И проявлялось это и в хорошем, и плохом. Да, он завел себе «гарем», что мало соответсвовало нормам морали. Но он всегда заботился о своих женщинах и детях. Я это, поверь, многого стоит. – Бабушка, ты мне вот что скажи, а чем он держал баб? Что-то в нашем профессоре было такое, из-за чего жены даже после разводов, снова возвращались в нему постель? Ведь он был невзрачный такой, маленький, худенький…– Виктор замер в ожидании ответа. – Виктор Викторович от кончиков пальцев до макушки был мужчиной. Даже в старости, когда мы познакомились ему было под семьдесят, профессор обладал очевидной мужской харизмой, – пояснила Вера Васильевна. – Может быть он их кодировал или гипнотизировал? – предположил Виктор. – Не думаю, – отвергла версию старуха. – Все и проще и сложнее. Виктор Викторович не женился на обычных женщинах. Согласись, не каждая захочет участвовать в оргиях, да еще превратить их в норму жизни. К тому же профессор был щедр, умен, заботлив, забавен. С ним было легко. А потом еще сытно и безопасно. Знаешь ли диктатура пролетариата, демонстрации трудящихся, убожество коммуналок, мизерная зарплата, доносы, аресты, партсобрания вряд ли пришлись по душу стареющим звездам «гарема». Поэтому они и вцепились мертвой хваткой в профессора.