Две души Арчи Кремера (СИ)

После трех месяцев с медработниками в Африке Арчи тоже возвращался в центр. А вернувшись, долго переучивался жить как обычно – как раньше, до стажировки; пить воду прямо из-под крана, не бояться контакта с другими людьми, не изучать подозрительно всякий и каждый овощ, фрукт, а особенно кусок мяса на предмет инфекции, ну и все такое. Со слов Дамиана Зоннберга, целью этих трех месяцев было проверить, насколько Арчи – не столько даже он сам, сколько его тело, включая Арта – насколько они подходят для работы в биологически критических условиях. Насколько зараза не липнет к коже, насколько кожа и фильтры хороши для защиты от всякой дряни. В общем, это было интересно и самому Арчи. В некотором роде поучительно: крутись как хочешь, а одним из вполне объяснимых этапов взросления является освоение – и усвоение таких странных, сложных и критически важных концептов, как «жизнь» и «смерть». В случае с Арчи – жизнь и смерть мозга, телу-то что будет. Подставиться какой-нибудь инфекции, проявить чуть больше неосторожности, чем позволяла техника безопасности, написанная, кстати, кровью, желчью, лимфой и другими тканями, которыми приходилось расплачиваться в критических размерах за ее несоблюдение, немного мучений – и все. Арчи не просто заигрывал с такой мыслью: а что, если? Он сознательно вел себя неосторожно. Точней, пытался вести – старался даже не думать об этом, просто позволял самым слабым и невнятным образам всплывать рядом с сознанием, чтобы Арт не вмешался; ан нет, Арт раскусывал его хитрости, предотвращал, ласково пенял, и Арчи обреченно вздыхал, смирялся, припоминал, что именно оказалось триггером, что привлекло внимание этого уродского вездесущего соглядатая, усваивал и становился еще более осторожным. Правда, одно дело заигрывать с этими концептами – «жизнью» и «смертью», когда тебе семнадцать с небольшим и ты взращиваешь в себе оскорбление, непонятость, неоцененность, сидя на удобной кровати в удобном центре и зная, что достаточно выйти из комнаты, пройти метров пятьдесят, чтобы заполучить шоколадку, какао или еще какую-нибудь фигню; а внутри зоны отчуждения, рядом с медработниками, обсуждающими абсолютные и относительные показатели смертей от нового штамма, смотришь на эти концепты немного иначе. И там были отличные люди, которые приняли Арчи за здорово живешь, удивлялись, правда, узнавая, что он слегка модифицирован, и не просто фильтры вживлены, к примеру, или набор антител скорректирован, а еще кое-что, о чем лучше молчать. Даже спустя год с небольшим Арчи общался кое с кем; и он нашел в себе силы вызвериться на Зоннберга и потребовать – Арчи! – потребовать! – отпуска!, – когда один из его знакомых впал в кому, подцепив заразу. Он не выкарабкался. Арчи улетел обратно в центр на второй день после кремации, но вспоминал его до сих пор, и со знакомыми с того времени в том числе.

Даже с подводниками удавалось ладить – месяц на атолле в Тихом океане в очень маленькой компании. Там, правда, ситуация упрощалась тем, что группа состояла из нескольких инженеров, принимавших участие в разработке систем для подводной жизнедеятельности Арчи, и только в следующую очередь инструкторов-подводников. Первые знали, что из себя представляет Арчи, вторые – были предупреждены. Первых – долго ломало: они привыкали, что их самые дерзкие решения воплощены, живут, есть человек, вот он, перед ними. Вторые – немного прифигев поначалу, немного позавидовав, принимали Арчи просто по факту, и пофигу, что он способен спускаться на невероятные глубины без скафандра, без ничего вообще, и проводить под водой – в океане, черт побери – по нескольку часов кряду! Все было здорово, замечательно. Они, конечно, были себе на уме: инженеры – после всяких таких экспериментов рвались ощупать Арчи, обмерить его, говорили скорей с Артом, чем с ним, но наступало личное время, и они вполне могли устроить общими усилиями пикник или просто выпить пива на крылечке дома; инструкторы – вели себя куда уверенней, чем на самом деле, не дураки были прихвастнуть перед Арчи, рассказывали истории из своей жизни, часто куда больше похожие на небылицы; но наступало личное время, и они точно так же общались с Арчи по-простецки, как с младшим братом.

И была эта часть рядом со Средиземным морем. Те же три месяца, тоже вроде как экстремальные условия; не то чтобы самые-пресамые, но невероятных заданий хватало. Можно было доказывать всем и вся, что Арчи и не такое делал, но и на этот счет он был предупрежден Пифием: он отсоветовал хвалиться, потому что себе же дороже выйдет – с них станется расценить это как бахвальство, потому что никто в здравом уме и не будучи знакомым с проектом не поверит, что, например, можно спуститься под воду на глубину в полтора километра, будучи одетым только в водолазный костюм, пусть нового поколения – но даже не скафандр: такого не бывает. Никто не поверит в показатели, которые считались нормальными для Арчи Кремера – Арчи 1.1, и совершенно недостижимыми для человека: и ими хвастаться не стоило по тем же причинам. Люди, с которыми Арчи провел это время, были элитой армии, знали, что они элита, считали, что носят это звание достойно и заслуженно. И менталитет у них был такой – элитный. В плане практики они были отличной компанией. В плане психологической совместимости – отвратительным материалом. Удивительно было, как это скопище законченных эгоцентриков оказывалось способным отлично выполнять командные задания. А ведь они были эгоистами, не в последнюю очередь самовлюбленными павлинами, гордящимися всем в себе и на себе: объемом мышц, скоростью и техникой бега, плавания, стрельбы и чего там еще, обожающими оружие и способными в любое время дня и ночи сообщить дату его выпуска, допусков и поверок, но пренебрегающими днями рождения самых близких людей, и при этом словно кичащимися своей сентиментальностью, когда доставали банальные, старомодные фотографии своих, к примеру, подруг и рассказывали, какие те замечательные. А иные бы не выжили, не дотянули до такого уровня и не удержались бы на нем. Так что общение с ними было отличной школой, а вот с личными отношениями не складывалось. Только к концу стажировки Арчи смог завоевать немного уважения. Возможно, продлись она еще пару-тройку месяцев, с ним бы и на равных заговорили, но были запланированы эти вот три месяца – пятнадцать недель, если быть точней.

Майор Винце неожиданно начал показывать Арчи свое расположение; а он мог быть очаровательным, когда хотел. Арчи, видевший не только это, столкнувшийся с его жесткостью, подчас жестокостью, эту душевность не принял, но и не отторгнул; а внимание майора Винце сводилось к одному: разузнать, что именно Арчи может и почему. Это было забавно иногда: майор Винце приглашал его посидеть рядом, полюбоваться закатом, выпить кофе, интересовался книгой, фильмом, статьей, мнением Арчи, сам что-нибудь рассказывал. И все это время как пиранья кружил вокруг него, чтобы вцепиться в плоть и рвать ее до кости. Да что там: Оздемир подошел к Арчи после ужина, поинтересовался, как обстоят дела, предложил заглянуть к нему, так сказать, для неформальной беседы и обсуждения прохождения практики. Арчи подчинился: глупо было бы расценивать это как приглашение, которое можно отклонить, как бы широко Оздемир ни улыбался – приказом это было. Затем к ним присоединился Хелави и даже с пирогом, который испекла его подруга, и эти двое постарались вытрясти из Арчи душу, вызнать, что он за тип и откуда на них свалился. Наверное, если бы Арчи расценил это как предательство – оскорбление – унижение, это было бы оправдано. Но для такой оценки и Арчи должен был обладать иным опытом. К сожалению, он ничего другого не знал, не ждал тоже, а уворачиваться был привычен. И пирог был вкусным; и Хелави неожиданно благодушным, и Винци оказался очень интересным собеседником с неожиданным хобби – он собирал фигурки животных, сделанные из неожиданных материалов; при всем при том Арчи не размяк настолько, чтобы заговорить о центре и проекте, хотя и удивлялся праздно, неужели у них недостает возможностей, чтобы разузнать у приятелей на самом верху, например, что за проект.