Две души Арчи Кремера (СИ)

Дальше был ужин; Арчи посадили с ротой, в которой было два новичка. Один – двадцати девяти лет от роду, три месяца как прошедший испытание и до сих пор гордый этим: соискателей было за четыреста, их, прошедших испытание – пять. Второй попал сюда по обмену с другим гарнизоном, имел за плечами лет десять службы в самых разных условиях и, кажется, был поснисходительней к окружающим. И Арчи. Отлично понимавший, как он выглядит на их фоне: мальчик, паж, любимчик монарха и его супруги, не умеющий ничего, кроме как терзать лютню и орошать сентиментальными слезами страницы рыцарских романов – а, еще кружевные манжеты изящно откидывать, чтобы были видны красивые запястья. Кажется, уместным была бы злость, гнев, ярость, ненависть ко всему миру и к тем конструкторам, которые придумали для Арчи тело, выглядевшее именно так – приятно глазу, уютно руке – а не внушающе, как эти вот. Вояки. Которые не обливали Арчи презрением – даже это нужно заслужить. Они его не замечали. Правда, выходя, его толкнул один, другой. Кто-то наступил на ногу, еще один засмеялся, глядя, как Арчи придавили ногу. Самым поганым во всем этом было недоумение Арчи: что делать?

Все тот же майор-проводник, заметивший, очевидно, все эти тычки–толчки–оттоптанные ноги (как будто такое можно не заметить), но ни слова не сказавший, даже движением бровей не выразивший неодобрения, подошел, бросил Арчи: «Отбой в двадцать два ноль-ноль, подъем в пять ноль-ноль. Выполнять». Арчи кивнул – чисто цивильный жест – и получил вздрючку от него: неуважение к уставу – следовательно к офицерам и товарищам. После отбоя, сидя на кровати, Арчи думал: связаться с Пифием, спросить у него совета – или попробовать разобраться самому? Или, может, Монти поможет – служил ведь? И было стыдно бежать к ним за утешением – он же взрослый уже, а при первой трудности раскис. С другой стороны, Пифий ведь настаивал, чтобы Арчи не играл в героя, не стыдился того, что его знания и опыт ограничены, а задавал вопросы, требовал, чтобы ему помогали.

И Арчи не решился связаться ни с кем из них: ни с Пифием, ни с железной Матильдой, ни с бестолковым Монти. Он отсидел всю ночь, изучая устав и историю гарнизона, копался в биографиях начальства и временных сослуживцев и пытался определиться, что делать дальше.

Как-то неприятно было узнавать о себе правду. Болезненную такую, жалящую. Арчи уверовал в свою уникальность, в бесконечные способности и прочее, в то, что он замечательный, выдающийся, неповторимый, самый милый, самый расчудесный мальчик. А оказалось, что никто не обязан его любить. Могут – запросто, многие даже искренне, некоторые по разным причинам, в том числе и корыстным. А ведь и на дух не переносить могут, как эти, бравые вояки, чтоб их. Пинков отвешивать, толкать, грохотать по двери, проходя мимо – а что такого? Он – младший, он – никто. А помимо этого Арчи понял с ослепляющей отчетливостью, что его успехи в искусственно созданных условиях, в стеклянной колбе, устланной супермягкой ватой, ничего не стоят здесь. Служащие, конечно – ни один из них – никогда не смогут сравняться с киборгом, особенно таким, которого творили клетка к клетке, мегамолекула к мегамолекуле в течение многих лет, но ни один киборг не сравнится с человеком вроде тех хамов и мобберов, просто потому, что как бы он ни старался, ему будет не хватать их опыта, эвристических способностей, интуиции, просто находчивости. У Арчи был Арт; у него не было этих вот дюжин лет в невероятных условиях. У Арчи был доступ к мегакомпьютеру своего центра, но у него не было опыта такого вот свободного обращения с информацией, ловкости, которая позволяла даже при удручающем обилии лакун сделать шаг к верному решению.

И еще одну вещь не следовало игнорировать: ничто и никогда не позволит этим хмырям забыть, что Арчи – не они, что он не относится к их группировке и всегда будет чужаком. Не только потому, что он был непохожим на них, но и потому, что он настроил себя против них. По собственной дури и самонадеянности.

Вместо того, чтобы ожидать от них такого же отношения, как и в центре, – благожелательного, ласкового, очень и очень бережного , следовало готовиться не то чтобы к худшему – к плохому. Вместо того, чтобы рассчитывать на то, что достаточно приехать, и к ногам Арчи падут все сердца, следовало готовиться к чему-то другому – ко всякой разной фигне. Но дело было сделано. Только дурак мог не заметить, как холодно относятся к Арчи эти солдаты. А люди поумней с полным основанием могли бы говорить о неприязни, а то и открытой враждебности.

Это было вполне объяснимо. То, за что другие сражались месяцами, годами, а некоторые и десятилетиями, Арчи Кремер получил на блюдце с голубой каемочкой, походя, причем причины такого благоволения не были очевидны даже полковнику Оздемиру. В неформальной обстановке, когда подчиненные сочли возможным спросить, что за фигня и по какой такой странной причине наверху решили, что их гарнизон следует преобразовать в детский сад, полковник Оздемир не мог сказать ничего. Только что за решением стоят люди даже не из армейских бонз, а куда, куда выше, а у этого мальчонки результаты экзаменов очень неплохие, а по правде говоря, так и в первой пятерке, и показатели физподготовки в принципе соответствуют нормативным – находятся на верхем рубеже и даже чуть выше, так что формально он подходит.

– Очередной умный проект высоколобых, что ли? Евгеника, все дела? – спросил один из офицеров.

– Речь не идет о таком проекте, – категорично заявил полковник Оздемир.

На него очень скептически смотрели его сослуживцы.

– Речь не идет о таком проекте, или нашей информированности просто недостает, чтобы обоснованно прийти к такому заключению?

– Любые проекты такого толка требуют колоссальных затрат и очень большого количества участников. Наверняка бы этот Кремер был даже не первым, кого бы отправляли на обкатку, а в данном случае ничто и никто не подтверждает, что существуют другие участники. – Задумчиво заметил еще один.

– Или они просто умеют держать язык за зубами, и мы ничего об этом не слышали.

– Или их просто нет, а тот же самый эффект, что от селекции, был достигнут генным инжинирингом. Два-три поколения вместо двадцати-тридцати, а результат тот же.

– Манипуляции с геномом человека запрещены.

В ответ прозвучало флегматичное:

– Не все.

– Ну да, угрожающие жизни и ее качеству состояния допускают раннеэмбриональное тестирование и коррекцию. Насколько я знаю, список этих состояний крайне мал, приведен законченным списком и едва ли допускает трактовку. Манипуляции с геномом человека, способные привести к селекции выдающихся людей, изначально находятся вне этого списка, следовательно противозаконны, – говорил еще один человек.

– Есть высшее благо, – произнес все тот же флегматичный голос.

– Даже если принять во внимание эту мотивацию, проект, который предполагает генно-инженерную или условно-естественную селекцию сверхлюдей, не может не быть колоссальным, потому что требует невероятных человеческих ресурсов, как тех, кто будет направлять селекцию, так и тех, чья селекция будет направляться. Соответственно он слишком велик, чтобы оставаться в тайне. А у меня создается именно такое впечатление: я не слышал ни о чем подобном. Даже разговоров не было. О киберсолдатах ходит сколько слухов, например, а о таком – ничего.

– Тогда с чем мы имеем дело? Почему мы имеем удовольствие наблюдать этого молокососа? Что мы должны говорить нашим ребятам?

– Что три месяца закончатся, и едва ли мы увидим этого Кремера здесь снова. И… – сквозь зубы, – не стоит усложнять его жизнь. Неизвестно, кто и с какими целями стоит за ним.

– Он не из внутренней полиции, – убежденно заявил кто-то. – Совершенно не выглядит так.

– Даже если так. Умелый интервьюер сможет узнать очень много интересного и сделать самые разные выводы, хочет этого Кремер или нет. Мальчишке восемнадцать, противостоять опытному интервьюеру он не может по определению. Из него можно вытащить все, что угодно. Поэтому никаких экстремальных действий.