Две души Арчи Кремера (СИ)

Пристальный взгляд, который Арчи давно оттренировал на многих людях в центре, пронял и этого Карли: он перешел на очень двусмысленные реплики в адрес Арчи, прикрывавшие растерянность и странное, необъяснимое беспокойство, для которого вроде бы не было причин, а только этот немигающий взгляд этого вот – новенького, сладенького мальчика в форме курсанта. Этот Карли старался, изголялся, чтобы не только продемонстрировать окружающим, но и убедить себя, что все окей, а он – такой молодец, такой мачо, такой весь из себя самец, что он и подтверждал фигней вроде «давай-ка я провожу тебя, сладенькая киска, и покажу тебе моего котика», и этак бедрами поступательно зашевелил. Арчи с интересом посмотрел на его пах, скептически усмехнулся и отвернулся. Он остался удовлетворен и своим ответом, и тем, как загоготали зрители этого спектакля. До штаба оставалось что-то около десяти метров.

Томми гаркнул вахтенному, что курсант Кремер доставлен, повернулся к Арчи, оскалился ему в лицо и решительно зашагал прочь. Арчи постоял пару секунд и пошел к двери.

В соответствии с подлым решением Зоннберга, основанным на бесчеловечной рекомендации Манелиа, Арт молчал все время знакомства Арчи с базой. Арчи мог требовать, приказывать, угрожать ему, но он вынужден был сам представляться, сообщать цель приезда и отвечать на вопросы, которые ему могли задавать; и на весь период знакомства и освоения он был лишен посредника, надежного щита, за которым мог бы спрятаться, если окажется в любых скользких ситуациях, которых возникало тем больше, чем больше Арчи находился в этом проклятом затерянном гарнизоне.

Полковник Оздемир выглядел не более дружелюбно, чем и остальные люди, которых Арчи уже повстречал. Он задавал вопросы скрежещущим голосом – явно был очень недоволен, что его заставили играть няньку при этом вот… этом. И явно его поставили в известность, что этот вот… этот Кремер – это очень ценный кадр, хотя что может быть ценного в кадре восемнадцати лет от роду, он не понимал. В двадцать пять – еще куда ни шло. За тридцать – вообще отлично. Но ценности в восемнадцатилетнем щенке, полностью лишенном опыта, воспитываемом в каком-то загадочном центре, полковник не видел никакой. Но он вынужден был играть все в ту же игру, что и его начальство, поэтому после двадцати минут безрезультативных расспросов счел необходимым произнести пламенную речь о великой истории вверенного ему гарнизона, о величии и первоклассных личных качествах всех членов этой базы, об идеологии, которую он считает единственно верной и о том, что эта база – это одна большая семья. Как сложно может приходиться порой людям, которые противопоставляют себя коллективу, и прочая, и прочая.

Арчи находил особенно назидательным, что полковник Оздемир произносил свою страстную речь стоя. Он замолчал, уперся в стол руками и начал сверлить Арчи взглядом. Подразумевалось, что взгляд должен был произвести на стажера неизгладимое впечатление. Но Арчи упорно отказывался трепетать в ужасе. Он смотрел на этого Оздемира и думал со странной смесью ехидства и неуверенности, неловкости, робости: а может этот тип плавать на глубине полутора километров без водолазного костюма? Арчи мог. Он, между прочим, уже делал это. Этот Оздемир может бегать многокилометровые кроссы со скоростью тридцать километров в час? Арчи мог и делал это – Арчи, не Арт. Поэтому все, произнесенное полковником Оздемиром, впечатлило Арчи куда меньше, чем хотел этот тип. Полковник, увидев это, и рявкнул, чтобы Арчи отправлялся с тем-то и тем-то, который покажет ему комнату, проведет по гарнизону и ознакомит с планом на период стажировки.

Этот провожатый был еще одним злющим кентавром, который не очень успешно и не очень охотно пытался казаться вежливым. Перед дверью в комнату Арчи он говорил:

– Наши ребята располагаются в другом крыле. У них там комнаты. Это – часть для командировочных. Курсанты, если таковые бывают, располагаются рядом с ребятами. – Провожатый помолчал и, цыкнув, добавил: – Но то курсанты. У вас пять минут, чтобы оставить вещи и присоединиться ко мне в южном конце коридора.

Арчи кивнул. Этот тип направился к предположительно южному концу коридора, и шаги его были неоправданно громкими, словно он пытался что-то высказать, и в первую очередь Арчи.

Войдя в комнату, Арчи замер на пару секунд. Эта комната отличалась от других – была похожа на них все. Она была скудно обставленной, это да. Безликой, как и многие до нее. Всего лишь еще одной комнатой. Арчи разжал пальцы, сумка упала на пол; он стоял и оглядывал комнату, прикидывая, есть ли в ней жучки. Арт дал о себе знать – мол, я здесь, Арчи, но я пока воздержусь от слишком явных действий, потому что условиями стажировки не допускаюсь до них. Возможно, в этом был великий смысл, а Арчи должен был исполнить невероятную миссию – стать самым первым кем-нибудь, только он ощущал, как где-то в сердце, что ли, в мозгу растерянно оглядывался маленький Арчи Кремер в невероятной, большой и красивой, совершенно незнакомой комнате-квартире в очень крутом научном центре, а его мать тогда возвращалась домой, цепко держа чек на энную сумму.

Но пять минут прошли куда быстрей, чем Арчи хотел бы. Он подошел к сопровождающему, который с торжественным видом созерцал циферблат наручных часов. Он оглянулся, заслышав шаги Арчи, кажется, даже поморшился. Арчи ровно сказал:

– Четыре минуты тридцать шесть секунд. Я готов к экскурсии по гарнизону.

– Обращаться по уставу! – рыкнул сопровождающий.

После паузы Арчи добавил, приподняв уголки рта в вежливой улыбке:

– Господин майор.

Это не добавило ему симпатии со стороны этого типа. Подчеркнутая вежливость, цивильная такая, не располагала к себе. Арчи, не осознавая этого в полной мере, стремился как раз к такому результату. Ему не нравилось здесь. Но он обязан был пройти эту стажировку. И он хотел, чтобы она была успешной. Просто потому, что он хотел доказать невесть кому – как бы и не себе в том числе, – что несмотря на свою былую хрупкость, несмотря на то, что от него в этом теле всего ничего, что-то около килограмма с лишним, он – успешен, он способен на многое.

Так что этот майор вел его по гарнизону; чем больше он говорил, тем отчетливей слышалась гордость в его голосе. Здесь тренируется такая и такая рота. В последних стратегических играх континента взяли гран-при. Здесь тренируются ребята, которые традиционно берут призы в одиночных видах спорта. Здесь часовня, в которой чтят память тех, кто никогда не вернется к нам. И майор застыл, вскинул голову и замолчал, глядя на дверь часовни.

Арчи, кажется, впервые за все время после посадки ощутил что-то, похожее на со-чувствие, что ли. У них, у этих монстров, в этих вот черепных коробках, тщательно очищенных от всякой цивильной фигни, все-таки находится место для простых, понятных человеческих чувств. И само место было выбрано удачно – то ли кем-то, поднаторевшим в таких делах, то ли кем-то, обладавшим развитым эмоциональным «Я». Если стать лицом ко входу в часовню, то перед тобой расстилается небо – и горы – и она, небольшая и какая-то уместная здесь, не вычурная и не демонстративно простая, правильная. Наверное, сюда можно было бы прийти, когда захочется уединения: в казармах оно едва ли возможно, учитывая, насколько тонки стены и насколько шумны местные.

А этот майор, выдержав положенную по уставу почтительную паузу, тут же, без особых усилий вернулся к предыдущему модусу. Он властно сообщил Арчи, чтобы тот следовал за ним, и сам энергично зашагал дальше. Арчи же показалось, что его выдернули из уютного кокона, и это было больно – ну ладно, не больно, но неприятно. И он снова шел рядом и на полшага сзади за майором и делал вид, что внимательно слушает и мотает на ус. Хотя со всеми этими разглагольствованиями он встречался бесконечное количество раз. Тот же Зоннберг, кстати, профессор с некоторого времени, очень любил произносить речи на какие-нибудь такие темы: долг, честь, ответственность перед обществом, великий дар жизни, что-нибудь еще. Кажется, в мире невозможно придумать ничего нового, угрюмо думал Арчи; кое-какие темы и даже слова, которыми о них вещают, схожи в самых разных обстоятельствах.