Счастливой тебе охоты (СИ)

Сейчас Рамси опять запоздало прикидывает, что все-таки не стоило ему вспоминать и еще думать обо всем этом. Он сгибает ногу, перекладываясь удобнее. Так, правда, прижатый бедром член ноет еще сильнее, но Рамси не хочет, чтобы докуривающий Джон обращал на его стояк внимание. Что бы тот там ни думал себе, Рамси на самом деле не хочет заходить с ним слишком далеко в этом плане. То есть ему было приятно возиться с Джоном, целоваться с ним и возбужденно тереться о его живот, но это все игры. И Рамси, по правде, абсолютно срать, какими они будут, пока он затягивает режущие узлы обоюдной привязки. Потому что сам Рамси хочет только насилия, и ему без разницы, чем они оба будут заниматься до этого, если в его руке все одно не хватает ножа, а на лице – крови. Легкое неудобство только в том, что насилие также довольно заводит Рамси, и от этого было бы неплохо отвлечься. Хотя он может и просто отдрочить себе, когда Джон уснет, потому что ни Ивы, ни Арьи, ни какой другой девочки скинуть напряжение в ближайшее время ему определенно не подвернется. Но пока что тихое чужое дыхание и ползущий в ноздри дым снова возвращают его мысли к Джону.

Крест. Крест всегда успокаивал Рамси, и он слегка расслабляет невольно напрягшийся пресс, лениво принимаясь думать о Джоне на кресте. Его упрямое иконописное лицо выглядело бы смешно, когда он был бы распят. Хех. Рамси думает, как тщательно бы зафиксировал его руки и ноги, под запястьями и над щиколотками. У Джона неплохие щиколотки и икры тоже, не слишком мускулистые, больше сухие, с черной порослью волос и яркими венами, уходящими на ступни. Рамси приметил это одним днем, когда Джон скинул свои парусиновые туфли и высоко подвернул брюки, вместе с вольными ликвидируя небольшой потоп из-за прорванной от низкой температуры трубы на нижних этажах института.

Рамси тогда расположился на лестнице с Мелисандрой, завернувшейся в темно-красное вязаное пончо, и пакетом яблочных чипсов, выменянных у Хобба взамен на размытое обещание продвинуть какую-то его очередную безмозглую идею лично Джону. От жидких каш, подаваемых в институте почти круглосуточно, и прочей разваренной здоровой пищи к горлу у Рамси уже подступала рвота, и Хобб был его единственным спасителем, благо, тому надо было только в рот глядеть да сочувственно подцокивать около четверти часа в день. Мелисандра же взглядов Рамси на питание, очевидно, не разделяла и от предложенных великодушно чипсов отказалась, молча мотнув головой. Она продолжала задумчиво и нечитаемо глядеть на Джона, и Рамси проследил за этим, сделав мысленную отметку и хмыкнув.

– Пялишься, ведьма? – добродушно спросил он, шурша пакетом. Мелисандра наконец удостоила его косым взглядом.

– Не делай вид, что мы здесь заодно, Болтон, – сказала она без выражения, только со своим неизменным грудным придыханием.

– А че так? – Рамси был расположен к ней, и настроение у него было хорошим, как и всегда, когда работал кто-то другой.

– Я могу пялиться на него сколько угодно, потому что я женщина. Но вот ты не захочешь, чтобы о твоей причине смотреть узнал кто-то еще.

– Это какой-то голубой намек, да? – осклабился Рамси. – Типа я должен покраснеть и спрятаться обратно в шкаф от того, как ловко ты меня раскусила? Сейчас век прогресса, личностной свободы и сексуального просвещения, ведьма, я могу пялится на его жопу или на твою, всем плевать.

– Я знаю, что ты мясник, Болтон, – сказала Мелисандра, не изменив покойного выражения лица. – И знаю, кого ты убил. И хотя те девочки были разумной ценой за нашу безопасность, были и другие. Как та, что сейчас в моем отделении.

– Ну, во-первых, та еще жива, – оскалился Рамси. – Во-вторых, раз уж разговор о девочках, как будто я не знаю о той, что на твоей душе, – у него тоже были свои источники, в основном болтливый лаборант Атлас. Единственный его толковый источник, на самом деле, потому что даже с бывшим участником проекта “Дредфорт” здесь почти никто не хотел говорить. Зато Атлас с энтузиазмом поделился историей о том, как тогда в больничное отделение принесли сразу двоих. Джона с несколькими ножевыми ранениями в грудь после того бессмысленного бунта против его решения впустить вольных и малышку Ширен с множественными ожогами от зажигательной смеси, которую она помогала разливать по бутылкам. У нее был шанс выкарабкаться, он был мертв уже несколько минут. Мелисандра сделала свой выбор.

– Иногда мертвецы тоже ходят, дышат и едят, – Мелисандра проигнорировала его пассивную агрессию, но ее голос стал жестче, хотя и ни на тон выше. – Из-за тебя умер мой мужчина, Болтон. Не думай, что я не знаю и об этом. Он отправлялся в вашу лабораторию и не вернулся оттуда.

– Он заразился. Как и все там, – слукавил Рамси: почем ему было знать, остался ли там кто здоровый, ему было важно запереть все выходы нахер и свалить оттуда как можно скорее.

– Он был заражен еще при жизни. Но я же не убила его, – отмахнулась от него Мелисандра, не тратя больше времени на пустой разговор. Рамси хмыкнул еще раз и решил, что это хороший ответ. И что планы Мелисандры на Джона определенно идут дальше того, чтобы просто затащить симпатичного парнишку в постель. Рамси собрался не без интереса проследить за этим, с неприязнью чувствуя в себе что-то общее с этой злой, упрямой и порочной женщиной, но наблюдать ему теперь остается только за Джоном. Джоном, висящим на кресте и надежно скрытым от требовательного взгляда алых глаз.

Рамси подумал об этом еще тогда, на лестнице, так приглянулись ему эти отвратительные щиколотки в мутной воде. Он даже прибил бы к кресту еще одну планку поперек нижних, чтобы можно было стоять, ведь смотреться все будет так ладно, что невозможно будет снять Джона сразу. Но действительно, он же не монстр, чтобы заставлять Джона страдать, нет, он будет заботится о нем, будет всегда рядом, будет приносить большие бутыли и влажные полотенца, вытирать его между ног, поить прохладной минеральной водой, умывать и бережно разминать конечности, чтобы вернулась кровь. Рамси хорош в медицинском массаже, и, как ни прикует, не даст телу слишком застояться. А через несколько дней и вовсе снимет Джона, отнесет его в кровать, закрепит поперек натертых запястий и лодыжек эластичные, мягкие ремни-фиксаторы и пойдет проверить собачью кашу из отрубей. Может быть, повторит потом еще, но не на постоянной основе.

Но сперва… сперва он просто обязан будет привлечь внимание Джона, пощекотав большим пальцем от подмышки до локтя, вдоль натянутой мышцы. Приподняться на цыпочках и тяжело выдохнуть в дрогнувшее измученным презрением лицо, провести языком по открытым срезанным ртом зубам, задеть грубый шов – Рамси мог бы подшить очень аккуратно, но он определенно захочет придать этому лицу еще немного той грубости, которая заманчиво сочтется с разметавшимся пытками гневом в глубине глаз. Будь еще тогда у Джона верхняя губа, он бы точно непроизвольно задрал ее. Но нет, пусть это целомудренное презрение навсегда будет на его лице. Рамси нравится, даже если Джон никогда больше не поцелует его. Но Джон и так никогда не захочет его целовать, если Рамси изуродует его и подвесит на крест. И это правильно. Пусть лучше вцепится обнаженными зубами в его лицо, когда Рамси упрется рукой в его побледневшее от оттекшей крови плечо. Это будет сладко и с кровью. Пусть вцепится. Иначе Рамси вгрызется в лицо ему.

– Продолжения истории не будет, Рамси, – резко посреди этих неприятных мыслей говорит Джон, туша сигарету. – Если ты так смотришь на меня, потому что ждешь продолжения, а не хочешь заставить чувствовать меня некомфортно.

– А тебе некомфортно? – рассеяно спрашивает Рамси, отметая пустые мысли и сосредотачиваясь на словах Джона.

– Да. Если честно, – и даже в плечах Джона заметно скованное недовольство.

– Извини, – Рамси добродушно склабится. – Я не хотел тебя пугать.

– Я не напуган, Рамси, но если ты хочешь что-нибудь сказать, то я внимательно тебя слушаю.

– А если я просто пялюсь на тебя, Джон Сноу? – улыбка не сходит с губ Рамси. – Есть в тебе что-то, невозможно перестать смотреть.