Счастливой тебе охоты (СИ)

– Ничего. Продолжай.

– Так вот, я думаю, Вонючке удалось добраться до какой-нибудь армейской базы или даже сразу до островов… или он спрятался где-то в лаборатории, и военные нашли его, не знаю. Ты вообще раньше слышал об экспериментах на островах?

– Да, но не об этих… штуках.

– Я даже хотел туда перевестись, но это закрытый армейский проект, у них там все свои люди, и я забил. Мои девочки меня тоже устраивали, – хмыкает Рамси. – Но неважно. В общем, его возглавляет некий доктор Мокорро, он вообще черный, не местный даже рядом, но по какой-то, бля, причине им полностью подходит, – Джон морщится от откровенного расизма, но уже ничего по этому поводу не говорит.

– Да, о нем я слышал. Но он вроде занимался протезированием, я читал про ту потрясающую бионическую руку, это же его группа этим занималась?

– Ага. Не свезло только, что рука эта, самая первая, пошла кому-то из островных генералов, – несколько завистливо и едко говорит Рамси. – Ну, в общем, Мокорро после этого острова живо прибрали к рукам и включили в свою экспериментальную программу. А если ты историю в школе не прогуливал, то должен помнить, что острова, их культура, политическая система, основные направления в медицине – все это выросло из колоний для зараженных серой хворью. Ну и, типа, они теперь решили сделать это своей фишкой. Не саму серую хворь, ясное дело, а уже подвергнутые мутации микобактерии. Я слышал, Мокорро сначала планировал продолжать заниматься протезированием, делать и дальше бионические импланты, все дела, но позже на островах решили, что это нерентабельно, им вышло дешевле вложиться в работу инфектологов и заражать добровольцев, чем поставить на поток производство его имплантов. Так что Мокорро пришлось присоединиться к группе доктора Эйрона… Эйрона… не помню фамилию, да и срать. Короче, мораль в том, что на островах ни хрена не разбираются в узких специализациях.

– Ты действительно много знаешь об этом, – замечает Джон.

– Я делал образцы для островов, я же говорил, конечно, я прослушал тысячи инструктажей. А еще я умею анализировать и задавать правильные вопросы, но это к делу не относится. Короче, с Мокорро и его исследованиями крови у них там вышло, скажем так, “улучшить” серую хворь, и теперь кожа зараженных действительно крепче камня. По крайней мере, пули ее не берут, блядь. То есть, я уверен, можно убить каменного человека взрывом или чем-то таким, но взрывать нам все равно нечего. Так что если мы еще раз встретим ту тварь, лучше стрелять ей в лицо, оно еще не заражено. И с близкого расстояния, чтобы пробить щиток. Если будет такая возможность, – Рамси все еще немного злится от того, что упустил тогда момент и дал твари закрыться, но сразу легко берет себя в руки, отвлеченно продолжая. – А в остальном болезнь все еще постепенно влияет на мозг, разрушает внутренние органы и все такое, но, я так понял, всем плевать. Этих смертников на несколько Зим еще хватит, а там придут другие. Я слышал, правда, что на островах занимаются только лучшими, но, видимо, у них случился какой-то дефицит лучших перед Зимой, раз они взяли Вонючку, – последнее он говорит с досадой, выпуская белесую струйку дыма.

– А я еще жаловался на ваши эксперименты над людьми, – Джон сухо усмехается, опуская глаза и разглядывая грязный матрас.

– Не будь лицемером, Джон Сноу, – Рамси едва заметно морщит нос. – Вот уж жестокость, дать человеку возможность не мерзнуть, дать иммунитет ко всем болезням, нечувствительность к боли и еще сверху силы, как у супергероя, только успевай шеи ломать. И какой дурак от такого откажется? Это же дар божий, блядь.

– А что сам до сих пор ходишь без этой коросты, раз она так хороша? – справедливо возражает Джон. – Или не нравится, что проживешь ты с ней лет до тридцати? У нас разные представления о божьих дарах, Рамси, – он отрезает жестко, снова съеживаясь.

– Да, ты такой же зануда и лицемер, как Русе, – бросает Рамси, глубоко затягиваясь. – “Это все противоестественно, то ли дело мы – тонкая психологическая подготовка…” Агх, как бы он не обосрался там от смеха, что я такое говорю, – он бормочет, выдыхая дым носом.

– Ты не рассказывал о том, что случилось с ним, – через пару минут, когда Рамси уже молча докуривает и тушит сигарету, отмечает Джон. Он старается смягчить тон, но получается у него не слишком хорошо.

– С Русе? – непонимающе реагирует Рамси. – А че рассказывать? Или хочешь позлорадствовать?

– Нет, не хочу, – спокойно отвечает Джон.

– Да брось. Если я не забыл историю с твоим кузеном, то ты и подавно. Ты ненавидишь Русе, Джон Сноу, ты ненавидел его все это время, и если ты спрашиваешь не для того, чтобы убедиться, что он окончательно и гарантированно мертв, то я, мать его, грамкин из грамкинов, – Рамси получает определенное удовлетворение, зная, что Джон сейчас начнет оправдываться. Рамси раздражен от холода. Но Джон отвечает довольно отстраненно и обдуманно.

– Да, у меня с твоим отцом были… сложные отношения. Но, как бы то ни было, он все еще твой отец. А я сейчас здесь с тобой, и идти нам еще неизвестно сколько. И я подумал, что, может быть, тебе станет легче, если ты расскажешь. То есть я слышал, что сказал тебе Тормунд. “Туда ему и дорога, сукиному сыну”, да? И хотя я не буду врать и говорить, что не испытал… чего-то схожего, когда узнал, но это касается меня и Русе, не меня и тебя. Ты еще не дал мне повода ненавидеть тебя, Рамси, и я не хочу, чтобы ты отвечал за то, что делал твой отец.

– Ты такой сладенький, блядь, Джон Сноу, как конфетка марципановая, – Рамси усмехается краем рта. – Мне не станет легче. Мне не было тяжело. В нашу лабораторию набились упыри, и мы закрылись на нижнем уровне. Собирались отсидеться немного, а потом двигать к ближайшей военной базе, но Русе все равно заразился. Я убил его и свалил. Это все.

– Мне действительно жаль, что так вышло, Рамси, – прохладно, но с сочувствием говорит Джон после новой долгой паузы, и Рамси знает, что ни хрена, ни вот самого маленького хрена ему не жаль. – Ты сжег его тело?

– Да, я сжег его, – Рамси втягивает воздух с запахом дыма. Этот дым пахнет табаком, а не горелым мясом.

Ты один теперь, наконец совсем один. Руки замерзли ломать стулья, но костер их согреет.

– Это хорошо, – тем временем продолжает Джон. – Об этом вроде все знают, но многие забывают, когда приходит время. Даже мы думали, что надо сжигать только зараженных, но жечь нужно всех. Вирус хорошо приживается и в мертвом теле, – он резко прерывается и, покопошившись, опять закуривает, как-то неловко, как будто не знает, куда деть руки. – Я сжег Игритт тоже. Когда она умерла. Она хотела, чтобы ее похоронили в родной деревне, но я сжег ее у нас.

– Она заразилась? – спрашивает Рамси, хотя ему совсем не интересно. Ему интересно, как желтоватые блики ползают по лицу Джона.

– Нет, – Джон качает головой. – Нет, она была здорова. Но… ты ведь знаешь, мы не можем впускать людей в институт. Но когда выпал снег… вольным нужно было укрытие. И наш институт отлично для этого подходил. Людям было холодно, страшно, когда мы отказали, началась паника. У них было оружие, и у нас тоже немного… кто-то первым открыл огонь. Потом уже подошли военные, те, что позже отправились к вам, с какими-то запасами, и мы смогли договориться, как-то уместиться все… Но Игритт умерла тогда, в первый день. От пули кого-то из наших. Это была случайность, конечно. Никто не виноват.

Рамси перекладывается удобнее, подкладывая руку под толстую щеку и внимательно смотря на обветренные губы Джона, секундно искажаемые воспоминаниями, отмечая отсутствующее выражение глаз, следя за сигаретой в облезающих потрескавшейся кожей пальцах.

– Вот что мне в тебе нравится, Джон Сноу, так это то, что ты на полном серьезе можешь думать, будто в убийстве твоей бабы никто не виноват, – Рамси добавляет в голос неприятного, лживого восхищения.

– Не знаю, – но, кажется, Джон воспринимает его серьезно и опять качает головой. – Может быть, виноват вирус, сеющий панику, или запоздавшая на несколько дней армия, или мы сами, потому что не были готовы к приходу такой большой вооруженной группы и потому что не предотвратили эпидемию. Не знаю. Но Игритт… мертва, и все это не имеет значения.