Две души Арчи Кремера (СИ)

Он оперся подбородком об руку и посмотрел на Николая.

– Ты же будешь здесь? – спросил он.

– Конечно, – тихо ответил Николай.

– И я, – печально признался Захария и улегся на консоль.

Он еще многое хотел сказать: что жутко скучал, что ему надоело ждать, что он хочет много-много времени проводить с Николаем, и не раз в полгода, а раз в полдня, что он даже готов потерпеть другое человеческое существо на своей территории, потому что он это человеческое существо практически не отделяет от себя. Возможно, и по ту сторону экрана бродили схожие мысли. И скорее всего – наверняка, ни одна из сторон не решится подобрать слова для них.

========== Часть 23 ==========

Дальше все проходило как обычно. Капитан Эпиньи-Дюрсак стоял на своем мостике, за его спиной – офицеры, справа лейтенант Гепард собственной персоной, смотрел прямо перед собой, делал вид, что внимательно слушает бесконечные велеречия капитана; комендант Лутич изливался в потоках встречных восторгов, благодарил за доблестный труд, прочие бла-бла, и все были рады. Коллеги Захарии Смолянина то бегали с очумелыми лицами, потому что выискали все-таки какие-то недостатки в трансляции, связи или еще чем-то и принялись их исправлять, потакая собственной значимости, то стояли и любовались на дела рук своих. Захария делал вид, что скучает. В смысле на этом празднике жизни ему скучно: больно отдает казенщиной. А на самом деле он тихо тосковал, потому что три дня, трое, мать их суток, и еще двенадцать часов, прежде чем появится хоть какая надежда просочиться на крейсер либо дождаться в городе партии с крейсера, в которой мог быть и Николай Канторович.

Но это вряд ли светило. Чтобы помощник капитана – да не был загружен работой по самое темечко? Еще и личность Эпиньи-Дюрсака могла добавить пару грузиков: он был не против командовать, а следить за исполнением своих команд-распоряжений приставлял других людей, особенно неглупых, как тот же Канторович. Захария замечал это еще в то сладкое время, когда перемещался в безграничном космосе в направлении Марса: Эпиньи-Дюрсак очень любил слушать, как за его спиной суетятся люди, что и вынужден был обеспечивать лейтенант Канторович в том числе. Но даже и без его установок работы на крейсере хватало.

Так что если Николай Канторович и попадет на поверхность, то для того, чтобы решать самые что ни на есть насущные проблемы. Например, по наилучшей посадке грузового блока. Или по профилактике каких-нибудь там частей крейсера. Или еще что-нибудь. Захария Смолянин будет в списке его приоритетов не на первом месте. Потом, возможно, когда придет время традиционной вечеринки на крейсере – а как же без нее, не будет вечеринки, так и экипаж будет глухо роптать, и здесь в Марс-сити могут возникнуть недовольства, – так во время оной можно будет рассчитывать на что-нибудь такое. Этакое. Оторваться всласть наконец. После нескольких месяцев тоски.

И снова эта тоска будет приглушена. Притаится, сытая тварь, позволит пьяной, недоверчивой радости взять верх над разумом, душой и телом Захарии Смолянина, чтобы вскинуть голову уже на излете ночи и снова вцепиться ему в загривок. Неожиданно – и ожидаемо. В прошлый, раз, когда «Адмирал Коэн» дрейфовал рядом с Марсом, Захария заснул прямо на плече у Николая Канторовича. До этого – тоже. И долго-предолго злился на себя, что прохлопал несколько часов драгоценного времени, которые можно было потратить на другие, куда более важные вещи.

Но ладно. Это еще впереди. Может, если подкатиться к Найде Белл, если сделать этой пилюлькиной триста один комплимент, можно будет выцыганить стимуляторы и принять их перед вечеринкой, чтобы не спать двое суток кряду и не ухлопать время на сон, пусть и в объятьях Канторовича. Его гепарда. А если как следует взяться за дело, если кому нужно пообещать каких-нибудь материальных услуг, то вполне реален шанс оказаться на замене в той бригаде, которая будет участвовать в посадке грузового блока. Захария имел о технологии приземления крайне смутное представление, а тем более как это должно происходить здесь, в условиях пониженной плотности и особого марсианского грунта, он предпочитал не думать, но нисколечко не сомневался, что услуги блестящего и блистательного, умнички и скромного почти гения наверняка принесут команде немалую пользу.

Это, впрочем, тоже чуть погодя. Когда напьются местные диспетчеры, когда подобреет и размякнет Златан Лутич, когда Захария сманипулирует Ноя Де Велде ему в зону дружеской близости и под его прикрытием попытается втереться в компанию на время совершения посадки, или что-нибудь другое, но тоже действенное. А потом, заручившись согласием, он сбежит домой, запрет дверь, влезет в какие-нибудь штаны попрозрачней, выключит свет, оставит только пару свеч на лотке с марсианским песком, а его поставит поближе к экранам, и найдет Николая Канторовича в общей сети, чтобы в такой романтичной, интимной атмосфере пожелать ему спокойной ночи.

А пока Захария Смолянин стоял в целомудренном удалении от высшего начальства, бодро скалил зубы и крутил головой по сторонам, а время от времени поглядывал на экран, чтобы проверить, жив ли Николай Канторович, не подыхает ли от скуки на таком удручающе пафосном мероприятии, да и просто полюбоваться на него в парадной форме. До чего хорош!

Умничка и великий стратег, а также внук великого стратега, зануды и самовлюбленного сухаря Эберхарда Смолянина, и при этом душа компании и просто лапочка Захария Смолянин пытался делать вид, что вечеринка приводит его в восторг. В такой же восторг, как и всегда. Когда Марс был предоставлен самому себе и никаких кораблей не было на подлете. Когда все только начинали перешептываться, что когда-то в обозримом будущем снова можно рассчитывать на гуляния в честь прибытия судна. Когда подготовка к встрече шла полным ходом. У него вроде неплохо получалось; он, кажется, сходил за себя обычного – почти, не совсем, скорей нет, чем да. Ну да, тот же Морано попытался приударить за ним, причем без балды, презренный изменник, и Захария не скалил зубы, не оттачивал на этом чурбане свое остроумие, а просто посылал к чертям собачьим. Когда Рамон Вега Гаэталь снова принялся возносить осанну блистательному и несравненному, клясться в вечной любви и бесконечной преданности, а попутно пытался лапать Захарию, то вместо того, чтобы поднять юнца на смех, Захария очень энергично приложил колено к его паху. Когда комендант Лутич в своей ипостаси официального лица осмелился попенять Захарии за его агрессивное поведение, Захария и на него рыкнул.

– Я могу посадить тебя на гауптвахту, – металлическим голосом произнес Лутич.

– Можешь. Но продержать меня на ней бесконечное количество времени не можешь, – прижавшись к нему вплотную и ухватив за руку, протянул Захария. – А этот придурок по крайней мере будет думать в следующий раз, когда ему будут говорить «нет».

Лутич стряхнул его руку со своей.

– Иными словами, я могу рассчитывать на то, что тебя не придется изолировать и иммобилизовать с применением подручных средств. Или мои надежды тщетны? – холодно спросил он.

– Если ты рассчитаешь будущее таким образом, чтобы моя нежная и утонченная натура не подвергалась домогательствам со стороны маньяков и психов, то можешь рассчитывать и на свои расчеты. – Захария растянул губы в улыбке и злорадно прищурился.

Лутич задумчиво посмотрел на носки своих ботинок. Помолчав немного, он сказал:

– Этого я однозначно не смогу предсказать. Но я могу рассчитать будущее так, чтобы коробочка с приглашениями на воздушную вечеринку минула твои цепкие лапы.

– Только посмей! – взвился Захария. Лутич высокомерно посмотрел на него и повернулся направо. Захария прыгнул на него и уцепился за руку. – Ты же не сделаешь этого! Не сделаешь же!

Он начал с гневных выкриков, а к концу чуть не канючил.

– Я могу, – вежливо ответил Лутич. – Сделаю ли, зависит на данный момент только от тебя.

Захария сверлил взглядом его спину. Затем решил выпустить пар. Пнул колонну, и еще раз пнул. Метрах в трех маячил Рамон Вега Гаэталь, и на его лице намертво застыло выражение глуповатого обожания. Захария угрожающе нахрурился и сделал шаг в его направлении. Вместо того, чтобы воспылать счастьем, Вега Гаэталь отчего-то испуганно попятился.