Две души Арчи Кремера (СИ)

В любом случае, с того момента, как он решил обосноваться в Марс-сити, настроения сего поселения изменились. Перестали быть простыми и прагматичными и стали одухотворенными, эстетически продвинутыми и просто разносторонними. Ведь Захария Смолянин не только сам творил, он и других вдохновлял, с этим не поспоришь. И уже в третий раз он вдохновлял Марс-сити и комитет местного самоуправления на организацию вечеринки на «Адмирале Коэне», а также в городе в честь доблестного экипажа сей космической консервки.

На этот раз организация мероприятий в честь прибытия «Адмирала Коэна» была значительно более деловитой – без лишней суеты, по накатанным алгоритмам, но ни в коем разе не более скудной. Более того: марсиане чувствовали себя более чем вправе устроить пышные торжества, потому что «Адмирал Коэн» не просто доставлял на Марс две тысячи людей, а забирал что-то около ста, он не просто доставлял очередную партию промышленного и исследовательского оборудования. Он еще и в качестве буксира выступил, и на четвертый день его дрейфа вокруг Марса была запланирована операция по приземлению огромного грузового контейнера, который состоял из конструкционных блоков, которым предстояло быть собранными в первый марсианский летательный аппарат и первый же марсианский взлетно-посадочный корпус. Марс становился не просто сырьевым придатком и внетерранской научно-исследовательской лабораторией, а еще и обзаводился своим собственным флотом.

Предприятие было объяснимым. Логичным даже. За Марсом располагался астероидный пояс, а астероиды, как известно, могут состоять из силикатов, могут – из углерода, а могут и из самых разных очень редких и очень нужных металлов. Состав их определить можно было достаточно достоверно, и технологии по захвату небесных тел и их последующей транспортировке в нужное место тоже были более-менее разработаны. На Марсе так и вообще были уверены, что проведут первую доставку без проблем, все будет просто отлично. И размахивали расчетами, подтверждавшими, что даже доставка одного маленького астероида с таким-то и таким-то составом обеспечивает работой все настоящее население Марса на два года как минимум. Уже и астероид присмотрели, уже и доказали, что это чуть ли не выгодней, чем вся существующая на настоящий момент добывающе-обрабатывающая промышленность Марса, а какой простор для исследований! В Марс-сити говорить могли о чем угодно, и даже постороннем, и даже развлекательном, но всегда разговоры возвращались к одному и тому же: первый летательный аппарат, которому предстоит стартовать с Марса в сторону Юпитера, а не Земли, и не просто так, а с корыстными намерениями, с завоевательскими целями – за астероидом.

Поэтому самые невероятные предложения по организации встречи крейсера, которые выдвигались Захарией Смоляниным, не отсеивались еще на начальном этапе, а пропускались для рассмотрения. Потому что данная встреча имела право называться судьбоносной, и ее следовало делать запоминающейся. И тут Захарии Смолянину не было равных: его забудешь, как же. Такого – забудешь, можно подумать.

Он и дал волю своей фантазии. Чего только не предлагал, чего только не придумывал. Он даже отважился заглянуть в оранжереи. Его там встретила злая тетка Сакузи, которая отказывалась видеть в Захарии лапочку и прелестника, а соглашалась видеть злостного вредителя и вертихвостку. Но чтобы Захария, да не использовал порочные стороны этой базарной бабы в своих интересах? Он начал спорить с доктором Сакузи, затем – ругаться и одновременно перемещаться к цветникам. Учитывая тот прискорбный для окружающих факт, что глотки у обоих были луженые, ор стоял до самого купола, на него выскочили все, и даже божий одуванчик Ной Де Велде высунул нос из лаборатории.

Отметить момент, когда ор из деструктивного стал конструктивным, а Захария и Бруна Сакузи начали обсуждать, что и куда можно пристроить и как получше закрепить, не смог бы отметить никакой, даже самый ловкий искин. Вот только что они орали друг на друга, а вот они орут на пальму. И Ной Де Велде скачет за ними и заглядывает в глаза то ему, то ей и пытается успокоить энергично обсуждающих перспективы цветов фитодизайнеров.

– Бруна! – страшным шепотом завопил Ной Де Велде. – Бруна!!!

Бруна Сакузи наконец обратила внимание на него.

– М-м? – отрешенно произнесла она.

Ной Де Велде исступленно воздел руки.

– Это же восьмой павильон! – яростно зашипел он.

Бруна Сакузи недоуменно смотрела на него.

– И что такого? Неужели по какой-то древней мифологии в павильоне под номером восемь нельзя орать, потому что в нем хоронят усопших? – достаточно громко спросил Захария, напряженно следя за Де Велде.

– Тиш-ш-ше! – взорвался тот. Захария попятился и начал оглядываться, чтобы прикинуть, успеет ли он сбежать, если что.

У Бруны Сакузи лицо было задумчивым. Кажется, она вспоминала что-то такое, а что именно это было – увы, не приходило на ум.

– Бруна! – в отчаянии выдохнул Де Велде. – Мы же изучаем здесь тишину! А вы устроили адский гвалт!

– Пять минут не повредят нашим орхидеям, – браво отозвалась Сакузи, но у нее на лице было написано крупными буквами, что она сама же и сомневается в своих словах. – Видишь ли, Смолянин, мы изучаем звуковую экологию. Проверяем, знаешь ли, как на наших малышек воздействуют разные звуковые частоты и их отсутствие…

– Пять минут ТАКОГО гвалта? Да они кому угодно повредят, уж вы-то постарались! – зло зашипел Ной Де Велде и обмяк. Он тоскливо смотрел на орхидеи, которых было много, и самых разных, стоял, воздев руки, то сжимал, то разжимал кулаки и чуть ли не плакал. Захария обошел его, стараясь делать это с запасом, стал рядом с Бруной Сакузи и спросил:

– Кто умер?

Она развела руками, но ничего не ответила – пристально следила за Де Велде, который обнюхивал – как казалось Захарии – каждый лист, каждый корень, каждый побег, иногда тяжело вздыхал, иногда шумно сопел. Самое обидное: Бруна Сакузи тоже присоединилась к этому чуду.

– Меня во всей этой пантомиме интересует только один вопрос, – заговорил Захария своим нормальным голосом. Де Велде покосился на него, но продолжил обнюхивать цветы; Сакузи выпрямилась, повернулась к нему с самым решительным лицом и уперла руки в бока. – Так вот. Вопрос. Что из этого мы увидим на главной площади?

Сакузи уставилась на Захарию с самым негодующим видом; Де Велде изогнулся в хребте и повернул голову к нему, выглядывая из-за листьев и не выпрямляясь.

– Их?! – в ужасе спросил он. – Они же не переживут!

Сакузи сложила руки на груди и развернулась к Захарии.

– Ну танжерины же выжили, – радостно сказал он и игриво захлопал ресницами. – Кстати, можно мне одну штучку? Они такие замечательные, Бруна, милая, они просто восхитительные.

– Они же не переживут! – с отчаянием в голосе повторил Де Велде. – Мы же взращивали их для тишины и умиротворения, а там, на площади, об этом даже мечтать нельзя! Бруна! Ты не настолько жестока к ним!

Он выпрямился, подхватил первый попавший горшок и протянул его ей.

Захария решил от греха подальше спрятаться за Бруной Сакузи. Она, конечно, была невысокой, но Де Велде побаивался ее, очевидно, не без оснований.

Она шумно вздохнула и развернулась к Захарии.

– Орхидеи из восьмого павильона не дадим. И еще раз посмеешь здесь скандалы устраивать, пожалуюсь Лутичу, – сурово сказала она. – Пойдем-ка в седьмой.

– Это я на вас пожалуюсь Лутичу, – милостиво уведомил ее по пути Захария. – Вы саботируете ключевое событие месяца, пытаетесь лишить сограждан увеселения для глаз и духа и оскудить декор праздника…

Де Велде оказался перед ним. Внезапно. Вот только что плелся за решительно шагавшим Захарией, а вот – стоит перед ним и осуждающе смотрит на него. Еще и руку тянет, чтобы ухватить его за предплечье. В перчатке. Выпачканной землей. Руку. Захария не на шутку сдрейфил, взвился в воздух не хуже антилопы и отпрыгнул назад.

– У нас есть гладиолусы, – мужественно предложил Де Велде, готовый расстаться даже с ними во имя благого дела сохранения тишины в восьмом павильоне и чтобы страшный комендант Лутич был удержан как можно дальше от оранжерей. – Позвольте, я провожу.