Две души Арчи Кремера (СИ)

– И что ты будешь с ним делать? – кротко спросил Лутич, сжимая руки вокруг опустевшей уже бутылки из-под самогона.

– В смысле? – заморгал Захария, вырванный солдафоном Лутичем из восхитительных мечтаний.

– Когда раскроешь этот бутон. Когда окружишь его красотой и благоуханием, – терпеливо пояснил Лутич. А пальцы у него красноречиво крючились на бутылке, как только не раскрошили ее.

– Я? – захлопал ресницами Захария.

Лутич вежливо поднял брови.

– Разве нет? Что-то мне подсказывает, что такой, знаешь ли, неприспособленный обращать внимание на комфорт тип очень быстро утратит твою благосклонность, и лодка любви, бла-бла-бла.

– Ах, ты имеешь в виду… – У Захарии хватило наглости двусмысленно заухмыляться. – Н-н-нет. Ну нет же, – отмахнулся он. – Но я знаю людей, которые очень благосклонно посматривают на этот бутон и согласятся окружать его благовониями и красотами, – замурлыкал он, довольно жмурясь.

– Вот. Как. – Процедил Лутич.

– Ах-ха, – радостно подтвердил Захария. – Лейтенант Морано, например, и тот инженер на центрифуге, или как ее там, ну, в седьмом блоке. Алексис Паркинсон.

Захария даже зажмурился.

– Ах, я бы сам был не против красавчика Алексиса, но что ни сделаешь ради милашки Ноя, ради обновленного милашки Ноя…

Он счастливо вздохнул.

Лутич отставил бутылку (Захария даже удивился, что она осталась целой) и встал.

– Паркинсон, – сухо произнес он.

– Угу, тем более он давно вокруг Ноя вертится, – охотно подтвердил Захария.

– Морано. Ублюдок Морано.

– Почему-у-у? – обиженно заканючил Захария. – Очень даже благочестивый молодой человек. Немного зануден, как на мой вкус, но с такими бедрами ему можно простить один-другой недостаток.

Лутич сурово откашлялся. Сцепил руки за спиной. Уставился вдаль.

– Ты ведь согласишься, что милашке Ною позарез нужно предоставить возможность тихого семейного счастья? – радостно спросил Захария.

– Разумеется. Я буду очень рад за Де Велде.

– И за Морано?

Захария смотрел на него широко распахнутыми глазами, лучился самодовольством и ждал ответа. Лутич выдохнул и решительно вышел из комнаты. Аккуратно прикрыл дверь. Через секунду вернулся. Навис над Захарией, которому, на горе Лутичу, никто не объяснил, что его следует бояться, – он сиял от счастья и ждал ответа. И Лутич еще раз вышел из комнаты, на сей раз хлопнув дверью, но не очень громко, вернулся и уселся в кресло.

– Никаких Морано, – проскрежетал он наконец.

– А Паркинсон?

Лутич хотел высказать свое недоумение в отношении настойчивости пиявки Захарии. Энергично так, по-космовойсковому. Но сдержался. В конце концов, комендант, представитель власти, все такое.

– Он… действительно?

– Еще ка-а-ак! – возмутился Захария и попытался подняться на локте. Но не очень удачно. Плюхнулся на диван. – И если бы эта мочалка неухоженная хотя бы чуть-чуть ему того… этого, они бы уже давно как перетащили свои вещи в совместное гнездышко.

Лутич постукивал кулаками по коленям.

Захария изнывал от нетерпения в ожидании следующей реплики Лутича.

Наконец, после усиленной умственной работы Лутич обратил внимание на счастливую физиономию прохиндея Смолянина.

– Засранец… – прошипел он и засмеялся. – Засранец!

Он хохотал, Захария же был терзаем противоречивыми чувствами: с одной стороны, смех Лутича был заразительным, с другой – хрен он что сказал. Хотя ждать от него прямого признания: «Да, готов бросить серце к ногам Ноя Де Велде, покорить с ним вершины судеб, и прочая, прочая», – слишком хитрожопый он товарищ, чтобы так просто сдаться. Хотя и так немало продемонстрировал. Так что в общем и целом Захария был доволен и тихо посмеивался в унисон Лутичу.

После кофе, который Лутич из простой вредности влил в вяло сопротивлявшегося Захарию, после двух неудачных попыток выставить того за дверь Лутич смирился с тем, что его снова придется подпускать к своему медиаюниту и к официальным базам данных. Задавать в очередной раз вопрос, уверен ли умничка Захария, что найдет хоть что-нибудь не против Рейндерса, так против его коллег, было глупо. Захария – был уверен, что найдет. Результаты – подпитывали сомнения Лутича.

Утром Златан Лутич проснулся от кое-каких факторов, причинявших ему некоторый дискомфорт. Попытался вывернуться, но Захария, сидевший на нем, между прочим, цепко держался за него ногами, да еще и подпрыгивал.

– Зла-тан, Зла-тан! – наигранно-бодро призывал он. – Лу-тич! Лу-тич!

Кажется, произносить само имя доставляло ему куда больше удовольствия; проснется ли при этом Лутич, было не существенно.

– Ну чего тебе, клещ энцефалитный? – забормотал Лутич. – Когда же ты сдриснешь наконец?

– Сделай мне завтрак, и я удалюсь прочь, страдать от непонимания, от твоего пренебрежения, от твоей черствости, – пафосно вещал Захария, пересаживаясь на кровать. – Сделаешь?

Лутич закатил глаза и сел.

– Как тебя только земля носит, пройдисвета такого, – обреченно буркнул он, вставая.

– С удовольствием, с волнительным трепетом, с благоговением, разумеется, – прорек Захария, развалившийся на кровати. – Она счастлива уже тем, что я касаюсь ее своими подошвами.

Едва ли на такое заявление можно было ответить что-нибудь вменяемое. И Лутич покачал головой и пошел на кухню.

– Так что ты наковырял? – спросил он немного погодя.

Лапочка Захария Смолянин, счастливчик, поцелованный утренней феей и очень усердно реанимирующий этот поцелуй уже которое десятилетие – часа этак по полтора каждый день, выглядел ранним утром после бессонной ночи ни в коем случае не на свои тридцать с хвостиком, но на очень утомленные двадцать девять лет и одиннадцать месяцев точно. У него под глазами, оказывается, могли обосноваться темные круги, а в уголках залечь глубокие морщины. И щетина проступала совсем по-плебейски. Только дреды бодро торчали во все стороны.

– Очень интересный проект под кодовым названием «S86-212». Что за петрушка? И что это за петрушка такая, к которой даже у тебя ограниченный доступ? – ухмыльнулся Захария.

– Двенадцатая платформа, что тут непонятного? – отмахнулся Лутич. – Я – комендант города, и мне этого хватает. Мне подчиняются управляющие установками вне города только в тех пределах, в которых это связано с жизнеобеспечением города. S12 меня не особенно волнует. Тем более она в четвертом кратере устанавливается.

– Взлетно-посадочная площадка, что ли? – недоверчиво спросил Захария. – И кто ее проектировал? Что, тоже типовой план с Земли?

– Ты спрашиваешь меня? Откуда я знаю?

– Так кто ее разрабатывал-то? Какое бюро проектировало площадку? Что за недоумки?

– Захария, – ровно произнес Лутич. – Я. Не. Знаю. Я не желаю знать. Это не моя компетенция. И твой интерес к этим конструкторским бюро кажется мне слишком пристрастным. Ты уже больше года ковыряешься в проектах, но так и не смог найти ничего определенного, чтобы вменить в вину Рейндерсу.

Захария нахмурился и повернулся к окну.

– Я вообще-то прогонял для тебя модель, – раздраженно бросил он.

– Которая подтвердила нефункциональность только при невероятном стечении обстоятельств. Я помню. Массированный метеоритный дождь, ураган, оползень и солнечный ветер, повышающий температуру на сорок градусов за четыре часа. Одновременно. Хотя двухвековые наблюдения не подтверждают одновременного протекания хотя бы двух из этих событий. А четвертое вообще бред сумасшедшего астронома. Займись чем-нибудь полезным.

– Где я могу получить доступ к документации по двенадцатой платформе?

– В Совете, где еще. Подай заявку, укажи причины интереса. Как обычно.

Захария скрипнул зубами. Он подумал было вскочить, затрясти кулаками, потребовать, чтобы Лутич уступил ему, но передумал. Это могло возыметь обратный эффект – Лутич запросто мог упереться, просто из вредности.

– Ты поможешь мне получить доступ? – угрюмо спросил он.

– Нет. Потому что позволю себе повториться. Ты не предоставил ни одного более-менее легитимного доказательства конструктивных ошибок модели. Город уже состоит из тридцати шести куполов, и их эксплуатация подтверждает их надежность.