Я без ума от французов (СИ)

“Господи, Цицеро, хоть когда-то ты появляешься очень вовремя и спасаешь своего Избранного от отвратительного грехопадения!” – думает Тиерсен, когда Одетт и Жак резко отстраняются.

– Нам нужно поговорить, – хмуро произносит Цицеро, прислоняясь к дверному косяку.

– Да, я буду через минуту, – торопливо говорит Тиерсен, и Цицеро фыркает, разворачиваясь на каблуках и выходя в коридор.

– Я не… – Тиерсен не хочет обидеть Жака и Одетт, быстро подбирая свою сумку и поднимаясь. – Слушайте, вы очень симпатичные ребята, но я не могу, – он пытается виновато улыбнуться, отлично зная, что джинсы не скрывают его возбуждения. – Наверное, я слишком старомодно воспитан, – он решает, что если скажет что-нибудь еще – то точно все испортит, и просто выходит в коридор. Правда, там Цицеро не находится, но Тиерсен точно знает, где его искать.

Тиерсен следит, чтобы никто не отметил, куда он идет, и наконец закрывает дверь подсобки, роняя сумку с костюмом, ножами и всяким барахлом и быстро подходя к Цицеро, который сидит на своем излюбленном комоде и покачивает ногами. Тиерсен обхватывает своего итальянца за плечи, приникая губами к его шее.

– Мне сейчас очень нужно, – шепчет жарко и резко опускает руки, плотно проведя по спине, сжимая задницу Цицеро и подвигая его ближе к краю.

– Из-за того, что они тебя трогали? – Цицеро обхватывает его ногами и трется пахом о пах, и Тиерсен с трудом сдерживает стон от этого. Чуть схлынувшее, пока он шел, возбуждение вспыхивает снова, и член опять поднимается почти сразу.

– Из-за этого, – Тиерсен говорит честно, он уже так больше не может. – И из-за того, что ты не даешь мне кончить. Я очень тебя хочу, – шепчет совсем тихо, зажимая мочку уха губами. – У меня уже трусы промокают от смазки, как у девчонки, как я тебя хочу.

– Какая жалость! Но я не могу брать тебя каждый день, как только тебе захочется! Знаешь, в моем возрасте это уже не так-то просто, – Цицеро будто – хотя почему “будто”? – издевается, говоря это нарочно сочувственным тоном. Но почти сразу меняет его, чувствуя, как напрягается Тиерсен. Нет уж, злить его Цицеро точно не хочет, он еще не настолько сошел с ума и знает, что это кончится либо тем, что Тиерсен просто возьмет его насильно, либо тем, что он вернется к своим новым “друзьям”. А ни то, ни другое Цицеро совсем не устраивает. – Но ты можешь поработать немножко и получить то, что хочешь, – говорит он мягко, почти нежно, но этот тон тоже обманчив: если Цицеро не хочет разозлить Тиерсена, это не значит, что он будет подчиняться. – Ты должен помочь своему папочке захотеть тебя, – он чуть давит Тиерсену на плечи и улыбается. И Тиерсена неожиданно это очень заводит. Почему они раньше не придумали превратить это в такую игру?

– Да… папа, – Тиерсен говорит это, осторожно опускаясь между ног Цицеро, но, кажется, тот не сердится: его взгляд очень глубокий, как и обычно, и искорки в нем вовсе не от злости. – Я далековато зашел с ними, да? – Тиерсен мягко целует член Цицеро через брюки, вдыхая этот тяжелый, терпковатый запах, который всегда чуть-чуть остается на одежде, смешиваясь с запахом хлопка от нее. И Цицеро почему-то нравится так.

– Слишком далеко, – он втягивает воздух сквозь зубы и легонько прижимает Тиерсена за затылок. – Мой маленький грязный Жизмон, – Цицеро хихикает: ему нравится говорить это сейчас. Его раздражает эта игра в общем, но сейчас он может быть настолько сверху, насколько это возможно, а это не может не завести. – Дай папочке помочь тебе, – Цицеро легко смеется, сталкиваясь пальцами с Тиерсеном, расстегивая пуговицы, и двигается удобнее, доставая уже чуть налитой кровью член, проводя им по обветренным губам. И Тиерсен сразу начинает сосать хорошо, и член быстро крепнет под ловкими ласками языком.

– Тебе нравится, папа? – Тиерсен отрывается и смотрит нарочно невинно, но его голос чуть сбивается от возбуждения. И Цицеро приходится сжать его шею, сладко и горячо засаживая за щеку: слишком заигрываться он тоже не хочет.

Но скоро у маленького итальянца кончается терпение, когда он чувствует ниточки слюны, стекающие по члену, когда Тиерсен облизывает и посасывает яйца, выправив их из брюк, когда он весь такой… послушный, словно дикий лесной пес, по какой-то минутной прихоти облизывающий руки – весь пах – своего человека. Цицеро толкает Тиерсена в плечи, ловко спрыгивая с комода, и коротко велит ему наклониться, как обычно, быстро цепляя молнию и стягивая джинсы и трусы с узких и сильных бедер. Член у Цицеро достаточно мокрый от слюны, и маленький итальянец не слишком ласков, коротко разминая Тиерсена пальцами и вставляя ему сразу же. Он опять имеет Тиерсена быстро, придерживая за поясницу, и тот уже привычно расставляет ноги и сгибает колени. Но в этот раз член пульсирует невозможно сильно, слишком много возбуждения разом, и Тиерсен слабо, почти неслышно стонет и не может больше сдерживаться.

– Пожалуйста, можно мне?.. – он просит тихо, упираясь лбом в осточертевший комод, чувствуя эту болезненную пульсацию.

– Нет, – со смешком отвечает Цицеро и тут же шумно выдыхает. Его дико заводит, когда Тиерсен такой послушный. Когда его можно заставить сделать что угодно.

– Я больше не могу! – Тиерсен шепчет громко и хрипло, касаясь своего живота, зажимая его, потому что в паху уже все сводит от необходимости кончить.

– Руки! – прикрикивает на него Цицеро. – Я должен видеть твои руки, глупый Жизмон! – он выходит и сильно шлепает Тиерсена по заднице. И еще, даже когда тот кладет ладонь обратно на комод. Шлепки хорошие и сильные, Цицеро задевает кончиками пальцев и раскрытый вход, и яйца, тут же размашисто проводя всей ладонью, сгребая их в горсть и оттягивая. И Тиерсен сдержанно рычит, закусывая ребро ладони, уже не думая, но ощущая, что это, наверное, самый унизительный момент его интимной биографии. Впрочем, он не жалеет об этом и не стыдится этого. В этих отношениях он может делать что угодно, он давно уже знает.

Цицеро скоро прекращает играть, снова резко всаживая ему и наклоняясь, обнимая за живот, но не касаясь возбужденного донельзя члена. И Тиерсен чувствует, как между толчками с его головки срывается капля смазки, и это уже совсем слишком. Но Цицеро, кажется, так не считает, двигаясь глубоко, с оттягом, и шепча ему в спину:

– Ты такой грязный мальчик, – он смеется и оттягивает зубами ткань джемпера. – Ты совсем не хочешь слушаться, – чуть ускоряет темп, и Тиерсен уже не думает вообще, ему кажется, что вне их соития уже ничего не существует, а внутри – только его сильная, почти до крика, необходимость. Он кусает ладонь сильнее, дыша и сглатывая с трудом, когда Цицеро сильно проходится членом по самому чувствительному месту, трется головкой со всем своим садизмом. И это… так хорошо. Тиерсен чувствует, как все мышцы в паху напрягаются еще сильнее, как больно подергивается член, и просит:

– Господи, пожалуйста, сильнее!

И Цицеро неожиданно слушается его, усмехаясь и отпуская живот, снова возвращая руки на поясницу. Он двигает бедрами так быстро, буквально вколачивая Тиерсена в чертов комод, а через несколько секунд с совершенно садистским удовольствием выходит полностью, резко загоняя обратно и снова выходя. Цицеро меняет так ритм, то быстро, то ужасно сильно и медленно, и Тиерсену кажется, что он уже сдирает кожу на костяшках пальцев зубами. Он не видит, как Цицеро зажмурился и больно закусил губу, чтобы не спустить прямо сейчас от вида прогнутой спины под задравшимся джемпером и раскрытых светлых ягодиц, от этих запахов, от такого откровенного доверия Тиерсена, от его глухих стонов сквозь зубы, которые он сам не замечает уже. Тиерсен чувствует только невозможное удовольствие, как будто он кончает все это время, но это только течет густо смазка, и идут почти раскаленные вспышки по телу от предельного возбуждения. До какого-то момента, когда будто все процессы его тела замедляются. И Тиерсен кричит, когда Цицеро опять начинает толкаться быстрее, и стонет еще, громко и так распутно, больно упираясь ладонями и лбом в комод, и первый раз в жизни кончает без рук.