Я без ума от французов (СИ)

Лефруа, естественно, в черном, и узкие манжеты рубашки подчеркивают его красивые, холеные руки, а безупречный крой смокинга и шелковый камербанд скрывают все недостатки фигуры, если они, конечно, есть: Лефруа не из тех, кто будет изнурять себя физическими упражнениями, но и он, и его брат-близнец, стройные и высокие, выглядят хорошо для своих лет, а им уже за пятьдесят, хотя не дашь и сорока пяти. Лефруа сидит в своем кресле спокойно, отстраненно слушая двух девочек, которые сидят рядом с ним, спиной к Тиерсену, и тот видит его чуть припухшие от усталости и чрезмерного употребления амфетамина веки и длинные морщинки от и так опущенных уголков рта вниз. Лефруа умиротворен, как обычно, он сводит пальцы под подбородком, отвечая девочкам что-то, и элегантные, не вычурные перстни, наверняка прикрывающие первые пигментные пятна на пальцах, поблескивают в свете ламп.

На жен близнецов Тиерсен не обращает особенного внимания, чуть не вздрагивая от воспоминаний о том, как они тискали и угощали его сладостями в детстве, а потом неприглядно обсуждали в гостиной, думая, что он не подслушивает за дверью. Лия и Стефани, единственное, что в них забавно, так это совпадающие первые буквы имен с их мужьями, нарочно не придумаешь. А так все обыкновенно – платья нежно-розовое и темно-красное, то ли под цвет костюмов их супругов, то ли наоборот, лица уже немного тронутые возрастом, но не слишком, волосы собраны в элегантные пучки, но по-разному, и драгоценности блестят у одной на груди, а у другой в волосах. Тиерсен думает, просто ли они подарены или в качестве извинения за какую любовницу, но тут же отвлекается от этих мыслей, когда Одетт называет еще одно имя. Элизабет. Элизабет Тиерсен видит первый раз не на фотографии, и она, что не удивительно, как раз одна из тех девочек, которые говорили с Лефруа. Вторая ушла куда-то, а вот Элизабет устроилась поближе к дяде, вытянув руки на стол, и смотрит на него с любопытством, пока тот что-то рассказывает ей, мягко улыбаясь.

Элизабет одета немного необычно для девочки на своем празднике, но Тиерсен не удивляется, здесь все дети одеты в отдаленно средневековом стиле, видимо, это тематика вечеринки, да и сама Элизабет явно не из тех, кто будет носить кружевные платья. Ей явно по душе ее костюм – широкая блуза со шнуровкой, кожаные штанишки и сапоги. Поверх, конечно, навешана куча девичьих побрякушек, но серебряных и деревянных, на кожаных шнурках, и когда Элизабет поднимается, чтобы что-то эмоционально показать Лефруа, Тиерсен видит даже маленькие ножны у нее на поясе. Глаза у малышки – темные, мотьерские – ярко блестят, и короткие волосы немного растрепаны. Лефруа видимо замечает это и тянется их пригладить, но Элизабет выворачивается из-под его руки, словно дикая кошка. Тиерсен думает, что она, худенькая, с острыми чертами лица, очень похожа на маленькую разбойницу из сказки про Снежную королеву, и не был бы удивлен, если бы в ее комнате тоже жили какие плененные звери.

Он думает о малышке Элизабет и о том, что с ней будет, когда Одетт трогает его за плечо, предлагая вернуться. И еще думает мельком потом, когда до их с Цицеро выступления остается совсем немного. Тиерсен почти не нервничает, но чувствует, как слабо сводит между ребер от какого-то предвкушения. Он крепко затягивает ремни, проверяя, чтобы они не врезались в запястья Цицеро, и чуть задерживает пальцы, смотрит своему итальянцу в глаза внимательно: чувствует ли он это предвкушение? Но взгляд Цицеро, хоть и обыкновенно любопытен, в общем-то, безмятежен: конечно, он очень увлечен сейчас, но для него это очередная игра, одна из многих, чуть более интересная, может быть, но это не часть его жизни и не его прошедшее детство. И Тиерсен, отнимая пальцы от его рук, думает, сколько своего прошлого Цицеро уничтожил. Он знает, он читал имена, он слушал истории, рассказанные в постели, в поездках или за столом – о снятой с лиц коже, о раздробленных молотком костях, о выстрелах, от которых не умрешь сразу, и еще много других. И каждый из этих рассказов сопровождала увлекательная предыстория, конечно. Цицеро любит символы, и каждый способ смерти был выбран им не случайно. И Тиерсен помнит его выражение лица, когда он рассказывал об этом, и думает, каким оно было, когда Цицеро убивал тех, кто был его прошлым. Тиерсен думает, как он сам будет выглядеть сегодня. Думает, в какой именно момент его начало охватывать возбуждение при мысли о смерти. Когда ему было пятнадцать, и он воткнул кинжал в грудь безымянного немца, или когда он целовал Цицеро на его разложенных на столе записях, и все эти имена, способы убийств и его собственное решение смешивались в его голове?

Тиерсена немного треморит – не так сильно, как перед первым выходом на арену, но все же, и он последний раз поправляет Цицеро его колпак, заправляя под него торчащую прядь, и сцепляет пальцы, отходя, давая рабочим вывезти круг на сцену. Тиерсен слушает внимательно и отсчитывает время после их представления – “Слышащий голос Ночи, плененный Белияал и их Колесо Смерти!”. Тиерсен уже не морщится, когда это слышит, хотя он все еще считает эти имена дурацкими. Цицеро выдумал имя для него, и Тиерсен считает его самым пафосным из тех, которые могут быть, но детям нравится. Дети вообще любят пафосные вещи, хотя по ним и не скажешь. Но дай им только какого мрачного человека в черном костюме, с десятком ножей – и за уши от него не оттащишь. Так что Тиерсен согласился даже на довольно готическую темную маску под металл, с высокими выточенными бровями, закрывающую лицо от лба до рта. А вот с именем для Цицеро было сложнее, хотя нарочно шутовской и комичный образ и напрашивался сам. Но Тиерсен, за последние несколько лет еще поднаторевший в религиозной литературе, нарочно выбрал имя именно этого демона, который для него больше других ассоциировался с его Цицеро**, и маленькому итальянцу это почему-то очень понравилось, он долго смеялся и сказал, что теперь ни под каким другим именем выступать не будет.

Цицеро умеет привлекать внимание публики, если хочет, и сейчас его голос, высокий и громкий, разносится на весь зал, пока Тиерсен немного нервно следит за ним из-за кулис, собирая свои ножи со столика и раскладывая их между пальцев левой руки. Еще несколько он закрепляет в свободных перевязях на поясе, всего двенадцать штук. Тиерсен сжимает их плотно, чувствует, как удобно лежат в пальцах гладкие лезвия, и знает, что сегодня ему придется бросить каждый из этих ножей не один раз. “Ну что, тогда удачи, месье Мотьер”, – он говорит про себя и, глубоко вдохнув, выходит на сцену, дожидаясь, пока восторженные детские голоса – о, они старательно подбирали музыку и свет под его выход – стихнут.

– Многие считают, что бросать ножи очень просто, – Тиерсен говорит громко. – Как-то вот так, – легко и быстро снимает один нож с пояса, не глядя бросая его вбок. Цицеро взвизгивает, но лезвие вонзается в круг достаточно далеко от него – Тиерсен настоял на том, что бросать ножи вслепую близко будет только лицом к нему, из удобной для этого стойки. – Конечно, это просто, если ты – бессмертный охотник на демонов, – Тиерсен метает еще два ножа ловко, едва повернувшись. По обе стороны от талии Цицеро. – Но мне пришлось потратить много лет, чтобы поймать одного из них. И вот теперь – он весь в моем распоряжении. В моем – и моих ножей из чистого серебра! Ну что, вы хотите увидеть, как дикий демон Белияал будет извиваться на Колесе Смерти? – дети никогда не кричат “нет”, Тиерсен уже хорошо это усвоил. Дети жестоки, особенно дети послевоенного времени, и это мрачное представление с религиозным оттенком, которое сам Тиерсен находит даже слишком серьезным, нравится им. О да, они хотят увидеть, как бедный демон будет умолять его перестать, как ножи будут вонзаться все ближе и ближе к его телу. И они кричат согласно, особенно маленькая Элизабет, Тиерсен видит, как радостно ее лицо, как она захвачена представлением до самого сердца.

– Ему бы только что-нибудь в меня побросать! – капризно кричит Цицеро, снова переключая внимание на себя. – Сегодня ножи, вчера топорики для рубки мяса, а на прошлой неделе это были вязальные спицы его бабушки! Ему совершенно нечего делать, только бы кидать разными штуковинами в безобидных демонов! День за днем, день за днем одно и то же! Эй, Слышащий-как-тебя-там, у тебя совсем плохо с фантази… Ай! – нож входит в ярко раскрашенное дерево довольно близко от его лица.