Я без ума от французов (СИ)

– Ну что ты такое говоришь? – впрочем, Тиерсен был рад и тому, что у них образовался хоть какой-то диалог, и старался быть очень мягким. – Я хоть каждый день могу баловать тебя сладким, если захочешь. Помнишь, когда мы первый раз вместе готовили сабайон? – он улыбнулся, надеясь, что хотя бы приятные воспоминания как-то успокоят Цицеро. – Ты тогда по уши измазался, а потом мы…

– Цицеро не уверен, что помнит! – маленький итальянец нарочно повысил голос, перебивая Тиерсена. – Это было слишком давно, а у Цицеро уже не такая хорошая память. Может быть, он вообще завтра в старческий маразм впадет, кто знает, – он недовольно облизал ложку и потянулся за печеньем.

– Да что с тобой? – Тиерсен нахмурился на секунду, ему не всегда легко найти нужные слова, но тогда он очень старался: – Ты вовсе не старый. Ты красивый, привлекательный, у тебя прекрасное тело и всего пара морщинок, только потому, что ты так часто улыбаешься, – он немного лгал, но, на его взгляд, совсем немного, чтобы это было ложью по-настоящему, и потянулся к ладони Цицеро, но тот отдернул руку.

– Если Тиерсен и правда так думает, то почему он говорил сегодня совсем другое?! – как и всегда, Цицеро не собирался скрывать свои эмоции.

– А что я говорил? – Тиерсен совершенно не помнил, и не оправдываться же было просто так.

– “Я бы с радостью поехал, но мой старик не простит мне, если я пропущу хоть одну серию его любимого сериала”, так ты сказал?! – Цицеро закричал и со звоном бросил ложку на стол.

– Ох, Боже, мой милый глупый Цицеро, – Тиерсен засмеялся, но сразу прекратил, когда увидел, как его итальянец на него смотрел. – Я не это имел в виду. Я… просто я всегда так называл своего настоящего отца, и мне показалось, что если я буду использовать такие вещи, это будет… более реалистично, разве нет? Извини, я не хотел тебя обидеть. Знаешь, давай сделаем вот что: ты просто скажешь мне, как бы ты хотел, чтобы я называл тебя при других.

Цицеро молчал напряженно. Он понятия не имел, как Тиерсен мог бы называть его, но ему заранее ничего из этого не нравилось, и он только больше сердился. А Тиерсен еще и сильнее все портил:

– Если хочешь, я могу просто называть тебя папой, м?

– Цицеро… Цицеро не хочет! – маленький итальянец не выдержал и резко поднялся. – Ни так, ни по-другому, никак! У Цицеро есть имя!

– Извини, но если ты хотел, чтобы я звал тебя по имени, стоило сказать об этом раньше, – Тиерсен тоже начал сердиться.

Цицеро весь вспыхнул, он совершенно не хотел чувствовать себя виноватым и только раздраженно оттолкнул тарелку и вышел из кухни.

– Да в конце концов, важно, что я сказал или что я никуда не поехал?! – крик Тиерсена приглушился очередным хлопком двери, и ему пришлось глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. Он посидел еще немного и потом накрыл печенье и крем и налил себе полстакана рома.

Остаток вечера Тиерсен провел в прекрасной компании бутылки и телевизора и спать лег там же, на диване в гостиной, раздевшись и найдя в одном из шкафов плед. Видеть Цицеро и тем более разговаривать с ним ему не хотелось. Утром Тиерсен обнаружил пустые тарелки из-под сабайона и печенья в раковине на кухне, упрямо захлопнувшего дверь ванной Цицеро, собственно, в ванной и начал отсчет нового периода молчания.

Хотя следующие дни разнообразием и не отличались. Цицеро не разговаривал с Тиерсеном, Тиерсен плюнул на попытки разговаривать с Цицеро (но из упрямства не переставал шутить над ним с Жаком и Одетт), и в небольшой съемной квартире в центре Парижа установилась тишина, которая даже оглушала немного своей непривычностью. Тиерсен понял, что скучает по голосу Цицеро, через пару дней, и настолько этого испугался, что даже прочел молитву на всякий случай. Прямо с зубной щеткой во рту и приспущенными домашними штанами. Конечно, ведь бывает, что необходимость помолиться застает человека в самые неподходящие моменты, но не отказывать же своим духовным позывам.

Но желание поговорить наконец-то, не свойственное обычно Тиерсену, не проходило, и он стал терпеливо дожидаться, когда Цицеро уснет, чтобы забраться к нему в постель и помириться по-быстрому, пользуясь его сонливостью. С этой целью Тиерсен упорно сидел в гостиной допоздна, стараясь не заснуть перед телевизором. Но Цицеро так же упорно сидел на постели с книгой, раздраженно поднимая взгляд каждый раз, когда Тиерсен пробовал зайти в спальню. Они так и спали, один – отключившись на диване, другой – сидя в обнимку с очередным приключенческим романом. Но у Цицеро была возможность поспать утром, до самого завтрака и еще полчаса в машине, а у Тиерсена не было. И все это могло бы грозить опасными последствиями, учитывая, что именно Тиерсену нужно было бросать в Цицеро ножи. Могло бы, если бы Тиерсен не решил быть более настойчивым, потому что проблем становилось слишком много: Цицеро уже неделю с ним не разговаривал, уже целую неделю они не высыпались и уже целую проклятую неделю у них не было секса.

На восьмой день молчания Тиерсен вошел в спальню очень уверенно, раньше обычного часа. Цицеро лежал спиной к двери, задумчиво перелистывая страницы, и даже не пошевелился, когда Тиерсен сел на другой конец постели.

– Меня уже задрало спать на диване, – честно сказал он. – Я вообще не понимаю, почему это делаю.

Цицеро ничего не ответил, только расправил книгу, всем видом показывая, что ему абсолютно все равно, где Тиерсен будет спать.

“Отлично”, – вяло подумал Тиерсен и, наскоро раздевшись, залез под одеяло, закинув руки за голову. И тут же вспомнил, почему спал в гостиной: молчание было напряженным, и Цицеро вовсе не собирался ни разговаривать, ни даже прекращать читать. И это стоило заканчивать. Тиерсен повернулся, кладя руку Цицеро на поясницу, и тут же подвинулся ближе, не дожидаясь никакой реакции.

– Это будет стоить того, даже если ты в меня выстрелишь, – шепнул тихо на ухо и зарылся носом в рыжие волосы, обнимая Цицеро за живот. Маленький итальянец легонько вздрогнул. Он не собирался поворачиваться, но – Боже – ему тоже очень хотелось. Хотелось секса вообще и своего Избранного в частности. Конечно, не так сильно, как самому Тиерсену – Цицеро не чувствовал особенного возбуждения днем, когда оставался наедине с собой или другими людьми, – но сейчас в этом была какая-то инстинктивная необходимость. Этот отвратительный мальчишка перекрутил однажды все мысли Цицеро о физической близости, полюбив его по-мужски, поцеловав со вкусом Франции, со вкусом коньяка, крепкого “Житана” и еще каким-то особенным – свежескошенной травы, теплой смолы и дикого желания. И Цицеро ничего не мог с собой сделать – ему хотелось Тиерсена, хотя других вроде и не хотелось уже, никаких мужчин точно, может быть, некоторых женщин, но не так уж сильно. А Тиерсена хотелось – будь он проклят целиком весь, со своими сильными и горячими объятиями и почти звериной настойчивостью, – да как назло так, что в паху все сводило. И пусть это не включало в себя “помириться”, но физические желания все еще превалировали над моральными. Хотя, конечно, неделя была мизерным сроком, они оба обходились без секса и дольше, особенно Цицеро, но одно дело – не иметь никого вообще, а другое – не касаться своего любовника, когда живешь с ним в одной квартире. И из-за всего этого Цицеро на самом деле был не слишком против, когда Тиерсен прижался к нему всем телом, когда гладил живот, ласкал грудь и потирал соски указательными пальцами, чуть пощипывая, когда одними губами целовал шею и волосы. Член у Цицеро быстро крепко встал, и маленький итальянец чувствовал, как начала подтекать смазка, и старался дышать глубоко и ровно, перечитывая одну и ту же строчку. Тиерсен упирался своим членом ему ровно между ягодиц, но не трогал там, изредка только задевал пальцами волосы на лобке, и слышал, как дыхание его итальянца чуть-чуть сбивалось от этого.

Цицеро не выдержал первым. Он вдохнул глубоко, с шумом закрывая книгу, и перевернулся лицом к Тиерсену, с молчаливым упрямством смотря на него. Ох, этот гадкий рот, сколько мерзких вещей он говорил, сколько обидных… Нет, Цицеро совсем не хотел его целовать, но вот другое можно было сделать. Он резко приподнялся и перелег выше, сцепляя пальцы в замок на затылке Тиерсена и наклоняя его к своему паху. От него так сильно пахло мускусом, потом и выступившей за день смазкой, и Тиерсен не стал упрямиться, сразу послушно раскрывая губы и принимая член Цицеро целиком. Ох, как он хорошо отсасывал эти грязным, мерзким, гадким ртом! Цицеро хныкнул, ему очень хотелось так, и он двигался мягко, давая Тиерсену сосать самому, сглатывать текшую густой струйкой смазку, ласкать языком ствол. Но не сдержался опять совсем скоро, еще крепче хватая Тиерсена, и попросту поимел его в рот, быстро и жестко, и спустил всего за минуту или две, с коротким криком, перешедшим во всхлипы, сильно прижимая Тиерсена к себе, заставляя глотать свою сперму. Цицеро было тяжело успокоить дыхание, но он старательно это делал, машинально поглаживая Тиерсена по затылку и за ушами, подрагивая, когда тот облизывал его член, и постанывая – когда вытягивал остатки спермы, крепко стиснув головку губами.