Я без ума от французов (СИ)

Но и это все можно было бы перетерпеть, хотя Цицеро и было очень обидно, в конце концов, это должно было скоро закончиться. Но вот то, как Тиерсен вел себя… Это терпеть было совершенно невыносимо. Цицеро знает, что он часто выглядит смешно или нелепо, он часто специально выглядит смешно. Он любит свой образ, любит, когда его принимают за дурачка, и с готовностью смеется над собой сам – это удобно, это всегда помогало избежать лишних подозрений и вопросов. А еще это легко лишает окружающих презумпции невиновности – в самом деле, смеяться над глупыми людьми грешно, и это очень страшный грех, по крайней мере, в классификации Цицеро. Но обычно он милостиво прощает и не догадывающихся об этом людей. Обычно. Иногда он сжигает их заживо, но не каждый раз. Но все-таки одно дело – другие люди, которых Цицеро вовлекает в свою игру, сам смеясь над ними, а совсем другое – его Избранный.

Нет, Тиерсен не обижал его намеренно, но и не упускал случая вместе с другими молодыми людьми посмеяться над своим неловким и несуразно одетым – он сам подбирал эту чертову одежду и говорил, что она ему нравилась! – “папочкой”. Тиерсен не ставил Цицеро подножек, не опрокидывал и не прятал его вещи, но иногда маленький итальянец слышал свое – другое свое – имя откуда-то из шумной компании и взрыв смеха после, а иногда Тиерсен замолкал, когда Цицеро проходил мимо, но и в его глазах, и в глазах всех остальных играли смешинки. И вот на это Цицеро был обижен сильнее другого. Его рассудительный и заботливый Избранный сейчас вел себя, как тупой мальчишка, и это было просто невозможно.

Но Цицеро кричал только один вечер, потому что Тиерсен совершенно искренне не понимал, что не так, и только улыбался, говоря, что их легенду не нужно воспринимать так серьезно и что он думает о Цицеро так же, как и раньше. И маленький итальянец чуть не задохнулся от невозможности объяснить, наверное, первый раз в своей жизни. И решил вовсе не разговаривать с Тиерсеном, раз так. И это было очень мучительно для них обоих, потому что Цицеро было абсолютно невыносимо так долго молчать, а Тиерсена очень устраивали те образы, которые у них сложились, но совсем не устраивало, что Цицеро на него злился. Но, как бы то ни было, пауза невозможно затягивалась, и если бы у них обоих было желание, то они могли бы расписать ее по дням.

На второй день молчания – и шестой пребывания в Париже – Цицеро пришел в их съемную квартиру промокшим до нитки – на улице был, наверное, самый сильный дождь за весь год, – где его уже ждал Тиерсен в процессе приготовления ужина. Конечно, он добрался домой на машине, это Цицеро пришлось ехать на метро, а потом тащиться под ливнем. Нет, он мог бы поехать вместе с Тиерсеном, как и всегда, но тот согласился подбросить Жака и Одетт до их квартир, раз уж такая погода, а с ними Цицеро не хотел находиться даже полчаса дороги.

От короткого приветственного поцелуя Цицеро увернулся и сразу отправился в спальню, ложась на свою кровать – Тиерсен сдвинул две, которые раньше стояли отдельно – прямо в одежде и отворачиваясь к стене. Тиерсен только пожал плечами и вернулся к готовке. Цицеро полежал еще недолго – ему было мокро и холодно – и все-таки поднялся принять теплый душ, а потом вернулся в постель и накрылся одеялом. Есть все равно не хотелось – после этой проклятой брокколи в горло ничего не лезло. Тиерсен еще приходил потом позвать его к ужину, но Цицеро только показал ему средний палец и накрылся одеялом с головой. И сам не заметил, как уснул, согревшись, и проснулся резко, кажется, не больше, чем через час, от теплого прикосновения к плечам.

– Хочешь поесть? – негромко спросил Тиерсен, заметив короткую дрожь от пробуждения. – Я не стал убирать, – он поцеловал Цицеро в шею и попытался обнять. Реакция маленького итальянца была почти мгновенной – он так и не оставил привычки перекладывать свой пистолет под подушку перед сном, и, даже не разворачиваясь, быстро достал его, приставляя ко лбу Тиерсена. – Ну и что я опять сделал не так? – Тиерсен спросил совсем не раздраженно, но ладонь с живота Цицеро убрал. Тот вздохнул и положил руку с пистолетом на постель, не разжимая пальцев на рукояти. – Или это опять из-за вчерашнего? – Тиерсен сказал это таким тоном, что Цицеро сразу расхотелось отвечать. – Ты со мной весь день не разговаривал, я не идиот, чтобы этого не заметить, – Тиерсен продолжил. – Но я не мог разбираться с этим прямо там. И я знаю, тебе это все не слишком нравится, но это очень хорошие роли… Эй, ты же любишь играть, – он сказал это очень бодро, но Цицеро почему-то не стало веселее. – Ну послушай, я стараюсь быть хорошим парнем и любящим сыном, но я не могу быть слишком привязан к тебе на людях. У меня только начало что-то получаться, ко мне все вроде хорошо относятся, никто не будет нас подозревать. Ну, ты разве не гордишься мной? – Цицеро все еще не отвечал, и Тиерсен напряженно вздохнул. – Мы просто играем. Ты сам научил меня этому. И, мне кажется, я неплохо справляюсь. Хотя, конечно, мне и не приходится почти ничего делать. А вот ты играешь очень хорошо, – Тиерсен решил, что чуть-чуть лести не помешает. Понабрался дурных привычек. – Из тебя получился отличный взбалмошный и истеричный папаша для такого непутевого сына, как я, – Тиерсен хихикнул, но тут же получил сильный тычок под ребра и понял, что вот этого говорить точно не стоило. – Ладно, прости. Очень молодой папаша, – Цицеро как-то странно дернул плечом и отодвинулся. – Сойдемся на том, что моя “мамочка” залетела еще в школе? – Тиерсен попытался разрядить обстановку, но, видимо, тоже неудачно, и снова вздохнул. Полежал еще немного молча и аккуратно коснулся губами веснушчатого плеча. – Надеюсь, завтра ты уже не будешь на меня сердиться. Я очень тебя люблю.

Он перелег на свою половину постели, не касаясь Цицеро больше, и его дыхание скоро стало глубоким. Маленький итальянец из упрямства лежал до тех пор, пока тело окончательно не затекло, и только потом перевернулся на другой бок, смотря на Тиерсена. Цицеро подумал, что тот все-таки был довольно милым сейчас, хоть и говорил глупости, и решил, что, может быть, завтра его простит. Может быть, завтра это все будет не так обидно.

На следующий день Цицеро пришел домой хотя бы сухим, но в еще более отвратительном настроении, чем накануне. Если быть точнее, то совершенно разъяренным, хотя Тиерсен и делал вид, что ничего не понимал. По крайней мере, Цицеро был уверен, что он делал вид, сам Тиерсен действительно даже не подозревал обо всем ужасе того, что сказал сегодня, и только флегматично подобрал сапоги Цицеро, которые тот, словно капризный подросток, бросил в разных углах прихожей. Тиерсен спокойно обмахнул их щеткой и аккуратно поставил на полку для обуви, а потом сходил в комнату, проигнорировав шумно захлопнутую дверь, не без труда забрал у Цицеро пальто и перчатки и вернулся обратно, раскладывая их по местам и любуясь результатом своих трудов. Тиерсен Мотьер любит порядок и пусть и не слишком любит, когда в доме какие-то проблемы, искренне считает, что если дело нельзя решить хорошим сексом, то можно – хорошим ужином. И тогда он довольно долго напевал на кухне, повязав передник и замешивая тесто.

Цицеро все-таки вышел из комнаты через какое-то время: он так и не поужинал вчера, а после сегодняшнего обеда прошло уже много часов, и есть очень хотелось. Как ни крути, в поединке гордости и желудка всегда побеждает желудок, и маленькому итальянцу пришлось это признать, когда он молча сел за стол, стараясь не слишком сильно вдыхать сладкие запахи. Тиерсен улыбнулся, повернувшись к нему и ставя на стол глубокую тарелку.

– Я приготовил твой любимый сабайон*. С твоим любимым печеньем, – он поставил и вторую тарелку, полную “дамских пальчиков”, перед Цицеро, и сам сел напротив, сводя пальцы под подбородком. – И все равно еще открыл мадеру и ром, что ты больше хочешь?

Цицеро взял ложку и капризно ковырнул сладкий крем.

– Довольно жидкий, – сказал он, но не с укором, а как будто наоборот, очень довольно, хотя Тиерсен и чувствовал в этом какой-то явный подвох. – Как раз то, что нужно Цицеро с его старым и никчемным желудком, – о, а вот это был именно он. Цицеро попробовал сабайон и нарочито жалостливо цокнул языком. – Слишком много сахара, Тиерсен. Может быть, тебе стоит готовить что-то более полезное? Без сахара? Например, манную запеканку? – он сказал это с очень невинным видом, но Тиерсен отлично знал, как он ненавидит все эти запеканки, и от этого напрягся только сильнее. – Цицеро очень беспокоится о своем здоровье!