Я без ума от французов (СИ)

– Конечно, будет, – Тиерсен вздыхает и вытягивается во весь рост, давая Цицеро положить голову ему на грудь. Конечно, сейчас им очень не помешает душ, но Тиерсену лень даже подниматься, чтобы выключить телевизор, так что он только подцепляет ногой скомканный плед, подтаскивая к себе, а Цицеро тут же хватает его, изгибаясь, и накрывает их обоих. – Мне было очень хорошо сейчас, – негромко говорит Тиерсен. – И я очень по тебе скучал. Но вот что я вам скажу, синьор Цицеро: если вы еще хоть раз посмеете такое устроить, я имею в виду эти детские капризы и истерики, то без всяких разговоров получите хорошего ремня. И не отворачивайся, – Тиерсен жестко берет Цицеро за подбородок, когда тот закатывает глаза и отводит взгляд. – Я вытерпел это сейчас, только потому, что после был действительно хороший секс, но в следующий раз терпеть не буду. А тебе нужен еще один шрам на заднице от моей пряжки? Думаю, нет, сердце мое, – он говорит это спокойно и притягивает Цицеро к себе, мягко целуя в скулу. И маленький итальянец хорошо знает, что Тиерсен действительно так сделает, это не пустые угрозы вроде “пойдешь вон отсюда” и не просьбы “не делай так больше”, у Тиерсена нет повода разрывать эти отношения из-за очередного тяжелого момента, их уже было слишком много, и нет причин просить, потому что это не относится к тому, что Цицеро не может контролировать. Но вот выпороть маленького итальянца Тиерсен может, он уже делал так один раз, и это было совсем не игриво или соблазнительно, только больно. И Цицеро сам не знает, почему соглашается с такими правилами, ведь это, наверное, очень унизительно. Но что он хорошо знает, так это то, что иногда действительно заслуживает наказания, и лучше, чем его Избранный, никто этого сделать не сможет. Никто не сможет наказать его с такими спокойствием и любовью, переживая после сам, утешая, лаская болящие места, нанося на них прохладную мазь, чтобы не оставались рубцы. Конечно, что-то все равно оставалось, мелкие шрамы на плечах или едва заметный, маленький и светлый шрамик на левой ягодице, но это было ничего. Цицеро всегда было очень мучительно наказывать себя раньше: тяжело наказывать того, кого так любишь, тяжело делать это ровно, когда хочется захныкать от боли и жалости к себе, тяжело утешать себя после. Тиерсен всегда, все несколько раз – странно, но даже хватит пальцев одной руки пересчитать – был очень спокоен. Он не хотел сделать больно, он только… очищал, как и свойственно Помазанникам Божьим, и Цицеро действительно чувствовал себя свободнее и чище после этого. И поэтому сейчас, переплетая с Тиерсеном ноги и спокойно, немного сонно выдыхая, Цицеро принимает из его рук рюмку хереса – вместо крови – смочить сухой рот и прихватывает его пальцы губами – вместо плоти, – когда тот тянется вытереть натекшие на подбородок капли. И не хочет уже сердиться на своего Избранного, никогда больше.

* Сабайон – итальянский десерт, яичный крем с добавлением вина, рома и корицы. Обычно подается с печеньем савоярди, или так называемыми “дамскими пальчиками”.

** Винсент Прайс – американский актер, известен своими ролями во множестве фильмов ужасов, в том числе и в “Доме восковых фигур”.

========== X. ==========

Тиерсен с каким-то странным чувством окидывает взглядом дом Серафена через окно машины. Он бывал здесь много раз раньше, когда был ребенком, и пусть теперь у стильного особняка и появилось новое крыло, и весь двор, куча каких-то мелочей выглядят совсем по-другому, ностальгические чувства легонько накатывают на Тиерсена, он знает, как будет пахнуть внутри этого дома, знает его повороты и темные уголки, где они с Селестином играли и прятались, хорошо знает хозяина и его брата-близнеца, который часто гостил здесь раньше и точно будет сегодня. И это странно, но Тиерсен даже не против увидеть их еще разок, пожалуй.

Серафен и Лефруа никогда не выглядели одинаково, сколько Тиерсен помнит. Они видятся скорее светлой и темной копиями одного человека. Эмоциональный Серафен с мягким чувством юмора и мрачноватый Лефруа с его вкрадчивой и улыбчивой беспринципностью. Тиерсен помнит, как именно Лефруа однажды спокойно решил проблему с его нелепо погибшей невестой, защищая свою семью. И помнит, как Серафен, опять приняв хорошую дозу Делизида*, утешал его в детстве, когда Тиерсен разбил обе коленки, и ласково дул на них, смеясь и утыкаясь в них носом. Близнецы даже в деталях внешности предпочитают нарочно растрепанное светлое и классически элегантное темное, и Тиерсен с детства помнит их голоса: довольно высокий и богатый на интонации у Серафена и мягкий и низкий у Лефруа, братья сделали их настолько непохожими, насколько непохожи сами. Но вся эта разница – только снаружи, внутри они оба щедро наполнены одинаковым дерьмом. И их всегда связывали эти особые отношения, которые бывают между близнецами, они близки куда больше, чем Тиерсен с Селестином, кажется, им достаточно одного взгляда не только для того, чтобы передать настроение или какую-то мысль, они могут общаться полноценно, только смотря друг на друга, как будто составляют одного человека, которому нет нужды говорить с собой вслух – внутренний диалог не нуждается в этом. И Тиерсен иногда раньше думал, насколько их нужно обнажить внешне, чтобы наконец-то найти это поражающее сходство: достаточно только раздеть и сбрить волосы или кожу тоже понадобится снять?

Нет, Тиерсен вовсе не скучает по своим дядям, но, оставляя машину на гостевой парковке и направляясь по узкой дорожке к входу для прислуги, он слышит не тихие шаги Цицеро за спиной, а голоса своих воспоминаний, и в груди щекочет каким-то предвкушением. Это его детство, в которое немного неприятно возвращаться, но сегодня Тиерсен собирается вытравить из своей жизни и жизни Селестина одну его часть. И хорошенько это запомнить, потому что он знает, как часто люди бывают похожи, когда умирают. И, может быть, ему – единственному из всех – все-таки удастся поймать одно и то же выражение лица у таких разных близнецов.

Одетт встречает Тиерсена скромным, но жарким поцелуем в щеку, а Жак сильным и несколько долгим рукопожатием – они приехали на автобусе с остальными членами труппы, у кого нет своих машин, – и Цицеро весь морщится от этого, но ничего не говорит. Они идут в отведенные под гримерки комнаты, хотя Тиерсен уже позаботился и о костюме, и об изящной маске, скрывающей лицо. На всякий случай он еще попросил Цицеро нанести грим под нее, и теперь не уверен, что даже Селестин смог бы узнать его вот так. Одетт и Жак смеются, объясняя Тиерсену, что можно было и не мучиться заранее с неудобным костюмом, но тот только улыбается. У него свои планы на этот вечер и дальнейшие, и ему совсем не жалко, что они все больше не увидятся: они приятно проводили время втроем, но это уже часть прошлого. Настоящее Тиерсена – месье Серафен Мотьер, его жена и дочь. И Цицеро, разумеется. Настоящее и будущее.

Пока представления готовятся, никто не против того, чтобы артисты ходили по открытой части дома, и Одетт утаскивает Тиерсена посмотреть большой зал – сцена устроена внутри дома, чтобы гости не замерзли, на дворе все-таки ноябрь – и показать ему тех, для кого сегодня стоит отдельно постараться: Элизабет и ее отца. Тиерсен почти не слушает Одетт, как только они доходят до зала, сразу находя среди гостей и Серафена, и Лефруа. Они опять одеты сегодня в белое и черное, прямо как невеста с женихом – Тиерсен не сомневается, что они хоть раз, но пробовали секс друг с другом, – и ведут себя точно так же, как Тиерсен помнит.

Серафен в свободном белоснежном костюме – все мелкие детали вроде запонок, часов и обручального кольца отсвечивают блестящим золотом – говорит торопливо с кем-то из прислуги, широко размахивая руками. Он по-прежнему высветляет немного свои темные волосы и стрижется очень коротко, а под нижней губой у него – Тиерсену приходится чуть прищуриться – опять маленькие розовые пятнышки от аллергии на что-то, и пальцы нервно подрагивают, как обычно. Рядом с Серафеном стоит его телохранитель, по совместительству дегустатор, Гюстав – Тиерсен знает о нем из записей Селестина, – и флегматично изучает окружающую обстановку. Этот высокий и крепкий молодой человек, как и положено хорошему охраннику, молчалив, упрям и отлично отрабатывает свои деньги. И, что хуже, очень привязан к своему постоянно чем-то болеющему работодателю, который тщательно воспитал его под себя и доверяет ему очень многое, от контроля за прислугой до доступа к самому сокровенному в доме – дочери Серафена и его лекарствам.