Я без ума от французов (СИ)

– Посмотрим, – мрачно отвечает тот. – В любом случае, я ясно дал Тиерсену понять, что ему лучше бы разобраться со своей “проблемой” до того, как они вернутся из Парижа. Если нет – конечно, нам придется попробовать помочь ему как-нибудь. Но, знаешь, если мы не сможем ничего сделать, то к черту все это. Я не хочу рисковать тобой.

Альвдис молчит долго. Но ей не хочется устраивать скандал, поэтому она говорит просто:

– Поговорим об этом потом, Лод. Я устала.

– Лучший способ прервать разговор, когда у тебя кончились аргументы, – почти себе под нос бормочет Лодмунд.

– Да пошел ты, – Альвдис сердито смотрит на него, резко отталкивается от стола и отправляется в другую комнату, плотно закрывая дверь. Лодмунд вздыхает и потирает лоб, доставая пачку сигарет из кармана.

Он курит медленно и долго, сначала одну, потом, почти без перерыва, сразу вторую.

– Ну и что я должен был сказать? – он не выдерживает через какое-то время, говоря тихо. – Что я очень рад? Я не могу быть рад, понимаешь ты это или нет? Я… я просто всю жизнь пытался от этого избавиться, я завязал с наркотой из-за этого, я чего только не делал. Ты знаешь, что я делал. И просил, и унижался, и в ногах валялся. Но почему… почему я опять с этим сталкиваюсь? Почему из всех людей в мире Альвдис должна была попытаться ограбить именно этого психа?

Дева Мария не отвечает, как и всегда. Даже не поднимает глаз. Только сидит на стуле и переплетает в пальцах лиловые цветы, будто и не слушает.

– Ты приходила ко мне столько дней, я столько раз спрашивал тебя, зачем. Но ты ничего не говорила! Никогда! – Лодмунд не кричит, но шепчет громко. – Или ты думаешь, я недостаточно догадливый? Не могу сложить два и два? Не могу понять, что все сложилось так не случайно? Я же был гением, вундеркиндом, мать твою. Мальчиком с потрясающим будущим, на которое моей семье было насрать. Ну а мне было насрать на их мнение, и я выигрывал все эти гребаные конкурсы, пока ты не пришла и не похерила мою жизнь, – Лодмунд пытается поймать взгляд Богоматери, но она не поднимает глаз. – Они оба поехавшие, я тебе говорю. Но один из них слышит тебя, знает тебя. Этот твой Цицеро рассказал об этом Альвдис. Да и я слышал, как они говорили об этом на своем итальянском. Я же могу выучить любой язык за месяц, как будто ты не знаешь. Ведь у меня было все, мне светили гранты любого университета и блестящая карьера химика, но ты… – Лодмунд вдыхает дым и не договаривает: “…но ты взяла мою руку и научила смешивать яды, наркотики и смеси для взрывчатки”. – Ты взяла мою руку и убила тех парней. Ты, а не я. Ты поселила во мне это желание убивать. Я боролся с ним, ты знаешь, сколько лет. И вот теперь мне снова нужно это делать! И ты знаешь, что я почти кончаю, когда это делаю! Сука, – Лодмунд делает последнюю затяжку и слегка обжигает пальцы тлеющим фильтром, – сука… – тушит сигарету и зло смотрит на быстро проявившиеся розовые пятнышки на пальцах. – Я должен убивать под началом поцелованного тобой Тиерсена, – он говорит это так язвительно, как может. – Ему ни за что досталась возможность получить ответ, о котором я столько тебя просил, а он еще недоволен. Если бы ты говорила со мной, думаешь, я был бы худшим твоим “Избранным”? Думаешь, со своим интеллектом я не смог бы достичь большего, а? Или вся штука в том, что мне нужно было разрушить свое будущее, потом начать жить заново, без тебя, но снова вступить в то же дерьмо? Или, может, мне просто надо было трахаться с мужиками вместо того, чтобы пытаться забыть тебя с другими женщинами? – он спрашивает почти отчаянно, и грудь Богоматери поднимается от вздоха, она наконец-то смотрит на Лодмунда, немного укоризненно, но очень понимающе. И откладывает цветы, протягивает свою узкую ладонь, собираясь коснуться его руки. – Не смей меня трогать! – Лодмунд не выдерживает и почти кричит. – Не смей! Лучше сдохни! Сдохни-сдохни-сдохни! – он хватает стоящий на столе стакан и с размаху бросает его в грудь Богоматери. Ее плоть будто поглощает его на миг, а через секунду стакан выходит из ее спины и со звоном разбивается о стену. Дева Мария снова вздыхает и смотрит на Лодмунда с сочувствием.

– Лод? – Альвдис открывает дверь очень быстро, и Лодмунд поворачивает голову одновременно с Богоматерью. “Не смей смотреть на мою Альвдис!” – думает он. – Лод, что с тобой? – Альвдис подходит и смотрит на осколки стакана на полу и брызги и потеки вина, которое оставалось в нем. – Ты еще сердишься? – она стоит и не знает, что делать. Лодмунд никогда не был таким при ней. – Сердишься из-за того, что я сказала? Но Лод, я…

– Ты во всем права. Во всем, моя девочка, – Лодмунд говорит устало и закрывает ладонью глаза, чтобы не видеть слабой улыбки, тронувшей губы Богоматери. – Мы и так одни. Одни против целой кучи проклятых вещей. А я еще ссорюсь с тобой из-за глупостей.

Альвдис робко касается его плеча.

– Лод, я понимаю, что ты беспокоишься за меня. Но дай мне самой решить. Я думаю, что Тир…

– Не говори больше сегодня о нем, – Лодмунд поднимается резко и поворачивается к ней. И спиной к Богоматери. – Я… устал ревновать, – “Ее к нему”.

– Какой же ты все-таки глупый, – Альвдис, конечно, понимает это по-своему, и ласково касается его плеч.

– Глупый. Очень, – “Я должен ревновать тебя, а не Ее”. – Мы поговорим об этом. Потом. Я обещаю, – он наклоняется и касается губами ее виска. Лучше, чем все касания Богоматери.

– Я просто надеюсь, – Альвдис выдыхает слабо и осторожно целует его в ответ, – что все решится, и мы… сможем на самом деле быть семьей, вот что. Да, не самой нормальной, но семьей. Мне очень этого не хватает, Лод.

– Да пожалуйста. Лишь бы без всяких галлюцинаций и голосов в голове, ладно? – Лодмунд обводит языком ее губы.

– Без, – Альвдис прикрывает глаза, когда он целует ее щеку, мочку уха, шею. Одними губами, и они чуть влажные. Она дергает резинку с его волос и зарывается в них пальцами, когда он опускается ниже и целует ее ключицы, открытые в вырезе мягкой блузы. Лодмунд поднимает взгляд: его Альвдис… другая, не такая, как Она. Стройная и сильная, как мальчишка, с растрепанными короткими волосами и совсем девичьими глазами, которые Лодмунду нравятся именно такими, немного уставшими, но игривыми, и без всякой туши на ресницах. Альвдис чуть прикусывает нижнюю губу, самый краешек, и ласкает его шею под волосами кончиками пальцев. И Лодмунд опускается перед ней на колени, целует узкие, сильные бедра через тонкую юбку и осторожно поднимает ее, придерживая, проводя носом по легкой ткани белья. Его Альвдис пахнет свежестью, пахнет занимающимся утром, пахнет слабо желанием, нежным и терпковатым. И никаких погребальных цветов, никаких ладана и мирры.

Лодмунд осторожно подцепляет пальцами резинку самых обычных, не вычурных трусиков и тянет их вниз, с жарким выдохом приникая губами к тонким светлым волоскам. Он целует их и лижет, лаская языком ниже, чувствуя сладковатый вкус свежей смазки, и Альвдис хватается за спинку стула, подаваясь бедрами, сжимая его волосы второй рукой.

– Поговори со мной, – шепчет Лодмунд, отрываясь на секунду, и губы у него блестят. – Альв… Я хочу слышать твой голос.

– Х-хорошо, – Альвдис негромко смеется. – Но если ты будешь целовать меня так, я не смогу говорить долго, – она вздыхает и раздвигает бедра шире, когда Лодмунд скользит языком между ними.

Он лижет свою Альвдис и осторожно сжимает в руках ее маленькие, подтянутые ягодицы, а она говорит и говорит какие-то глупости, сбиваясь на короткие вздохи и тихие стоны. И Лодмунд не думает о том, сколько раз он пытался найти отражение Богоматери в других женщинах, сколько раз хотел услышать ее голос из других губ. И только перед тем, как Альвдис начинает вздрагивать в его руках и прикрывает рот ладонью, в его голове мелькает секундная мысль об этом, но тут же сменяется другой: сейчас он слышит голос и стоны своей Царицы, и никаких других не хочет больше слышать.

========== IX. ==========

Тиерсен прислоняется к стене курилки и довольно смеется. Он быстро нашел общий язык с молодыми ребятами из труппы, теми, кому по двадцать-двадцать пять. В основном это те, кто почти рос в цирке и был связан с ним всю свою жизнь, и они, в общем-то, рады любому новому лицу, тем более что Тиерсен всегда был общительным. С кем-то он ведет разговоры в перерывах на обед, с кем-то здесь, в курилке, кто-то просто находит минутку поболтать с ним. Улыбчивые и серьезные девушки и парни, но все – очень молодые, почти дети, и Тиерсену приятно с ними, у них легко находятся какие-то общие темы и увлечения. Наверное, не зря Селестин говорит, что Тиерсен никак не повзрослеет.