Две души Арчи Кремера (СИ)

Арт показал ему офигительно простую формулу, из которой состоял самый верхний слой – толщиной в одну молекулу, состоявшую из одного атома, затем – офигительно сложную формулу из многих цепочек каких-то атомов и атомных групп, из которой состояли следующие слои, даже представил ногти в разрезе и кое-какие записи испытаний.

А Арчи почему-то подумал: а никто не задастся мыслью, все ли в порядке у него? Потому что со стороны это выглядело следующим образом: сидит кукла на стуле, смотрит на руки, а потом спрашивает: «А ногти?».

И ответом ему было странное ощущение – что-то вроде едва уловимой ласки. Наверное, гадский Арт учуял, что Арчи снова заволновался, и подбросил каких-нибудь успокаивающих гормонов, чтобы восстановить нормальный уровень и не допустить стресса или чего там еще.

Арчи развернулся к экрану медиаюнита. Подумал: а чем он дышит? Затем, подумав, не напрямую приказал Арту вывести информацию о его легких, а попытался представить себе их. И негодующе закрыл глаза, потому что Арт не на внешние мониторы изображение вывел, а послал его прямиком в мозг. Арчи поморщился. Арт послушно отослал изображение на экраны.

А затем началось самое интересное. Арчи не слышал голоса, не видел никаких других картинок, но когда Арт высвечивал одну фиговину на изображении, другую – Арчи просто знал. Словно он получил знание сверхъестественно, что ли. И ему плевать было на воздушную систему, на жабры, которые должны позволить ему обеспечивать мозг кислородом даже под водой, на всякие растворы и осмосы, ему было интересно: ему действительно еще и вложили в голову знания? И так же мягко и осторожно у него в голове активировалось еще одно представление – да, наверное, представление: не-а, это Арт может.

Арт мог определить, что именно из наблюдаемого заинтересовало Арчи, хочет ли он узнать побольше, готов ли он принять помощь. Арт пока еще не вполне достоверно определял, в какой форме следует преподносить информацию: брать широкий и неглубокий срез, показывая синтагматические отношения – отношения по горизонтали, показывать их сеть, которая охватывает поверхность, либо копать не очень широко, но вглубь. Он-то мог и то, и другое; ему не составляло особого труда работать с массивами информации в несколько измерений. Останавливало другое: насколько Арчи способен принять и понять информацию. Наверное, если уж идти дальше, то и еще одно интересовало: готов ли Арчи принимать информацию от Арта.

Арчи злило, раздражало, угнетало это всепроникающее присутствие Арта. Он подумал, что неплохо было бы прогуляться по парку, может, чтобы развеяться, может, чтобы выбраться из этих опостылевших комнат, – и Арт услужливо представляет одну за одной проекции: территория парка в северном направлении, в южном, количество людей, рекомендуемые маршруты. Арчи думает о том, чтобы подышать свежим воздухом, и Арт тут же предлагает ему анализ химсостава воздуха в комнате, предполагаемый состав воздуха в парке, его актуальную температуру и влажность и осторожно осведомляется: попытаемся сделать спектральный анализ? Арчи почти решил выбраться в коридор, но ему жутко не хочется встречаться с людьми – причин дофига: ему стыдно, неловко, он не хочет, чтобы на него пялились, он не знает, как себя вести теперь, когда он – такой, вот такой. И Арт послушно докладывает: интерфейс центра сообщает, что если выйти сейчас и пойти туда и туда, то вероятность встретить людей минимальная. Предложить маршрут?

Арчи нервно засмеялся. Ему даже не на кого было заорать. А если заорать – как отреагирует Арт? Вызовет врачей? Сам впрыснет какие-нибудь транквилизаторы, чтобы Арчи успокоился? Закроет комнату на замок и изолирует звуки, чтобы Арчи мог всласть поорать – хотя нет, это едва ли. И снова это осторожное, крадущееся внимание где-то на периферии: Арт осознавал, что Арчи думает именно о нем, определял эмоции как отрицательные скорей, чем положительные, и не решался вмешиваться, но был начеку: а вдруг понадобится его полный контроль.

Арчи все-таки решился выбраться из комнат. Даже когда Арт подтвердил ему, что ни за дверью, ни в ближайших помещениях нет никого, а вон в той дальней комнате есть живые существа – тепловая картина соответствует живой органике, – но они находятся на одном месте и модальность их движений соответствует скорей пассивному созерцанию и не позволяет сделать вывод о решении внезапно покинуть комнату, – и все равно Арчи колебался. Даже не потому, что не доверял Арту. Это было бы последним делом: знал же Арчи, что основополагающим принципом искусственного интеллекта была как раз полная неспособность ко лжи, а иначе как? Только знать, что Арт не лжет, сообщает максимально соответствующие действительности сведения, и даже прогнозы, которые он озвучивает, тоже неложны, – это не то же самое, что доверять. И Арчи стоял у двери и колебался: Арт сообщил, что там, за дверью, максимально благоприятные условия для осуществления того мероприятия, которое хотел совершить Арчи. Но отчего-то Арчи злился, потому что это значило бы еще раз подтвердить свою полную зависимость от Арта. А это задевало. Унижало.

Арчи шел по коридору и попутно пытался определить – сам, без этой дурацкой опоры, без этого всеведущего идиота, без этого вездесущего Арта, как быстро он идет. Так ли быстро, чтобы походить на человека. Так ли быстро, чтобы не спешить в парк: ведь и в этом тоже была цель прогулки – не спешить. Отдыхать. Отрешаться. Он поводил глазами вправо-влево, находясь в идиотском состоянии: словно он в одной из тех игрушек, в которые очень любил играть, симуляций боя, допустим, и сейчас из любой двери может выйти-выпрыгнуть-выстрелить враг. Или просто какой-нибудь праздный идиот, который непременно захочет поболтать с Арчи, поинтересоваться, как его самочувствие, как ощущения, покачать головой, непременно сказать, как здорово и какой Арчи везунчик. А Арчи не мог не думать, что везунчик как раз не он, и злиться, снова злиться. Хорошо, что такие простые диалоги мог вести и Арт: «спасибо, хорошо» на вопрос «Как ты себя чувствуешь?», «да, постепенно» на вопрос «И как тебе в новом теле, привыкаешь к нему?», «немного прогуляться» на совершенно тупой вопрос «А куда ты направляешься?». Диалоги оставались совершенно примитивными, это с тем Зоннбергом или с Пифием, в крайнем случае с Роландом или доктором Степановым нужно держать ухо востро, они любили ловить на слове или говорить так, что можно было почувствовать себя полным идиотом. А такие вот разговорчики, которые не нужны были ни для чего, кроме бессмысленного любопытства, сходил и Арт. Структура их была слишком однотипной; Арт достаточно хорошо подражал привычной интонации Арчи, но не имитировал ее полностью, и в принципе обе стороны расходились, удовлетворенные разговором. Он упрямо отказывался от предложений Арта показывать ему, не собирается ли кто-то возникнуть на его пути; он просто шел – и надеялся, что идет не слишком быстро.

Только у эскалатора он задумался: а не прихватить ли с собой какой-нибудь сандвич и банку пепси? Помедлил, немного, огляделся, отмахиваясь от Арта, который осторожно поинтересовался, не указать ли ему, где тут ближайший вендор: он сам помнил, черт побери, – и прислушался. И замер. Арт, сволочь, подстроил звуковую панораму, и Арчи вслушивался: там хлопнула дверь – сорок четыре метра, тридцать семь градусов налево. Там разговор: мужской и женский, помехи от шуршания, и снова запрос Арта: помехи убирать, разговор обрабатывать? Оттуда доносится смех, но это этажом выше, женщины решили выпить кофе. Дальше еще звуки, и еще, и еще… и Арчи припоминал структуру здания, пытался соотнести звуки с комнатами и удивлялся: а ведь он был действительно совсем глухим. Он постоял еще немного и пошел к вендору. За чем-нибудь поощрительным: например, шоколадкой. И банкой чего-нибудь шипучего. У него, у этого здорового шкафа с мягко светившимся дисплеем Арчи поднял было руку, но начал медлить – снова эта дурацкая нерешительность, и каждый раз она подкрадывалась незаметно, набрасывалась неудержимо. Арчи – мог делать это, имел право?