Две души Арчи Кремера (СИ)

Он посторонился, Захария тут же воспользовался возможностью – и даже почти без эксцессов, почти не споткнувшись, оступившись или чего там еще, добрался до гостиной и плюхнулся в кресло в холостяцкой берлоге Лутича.

– Златан, милый, я просто обязан подарить тебе привлекательную для глаз и тела пижаму, а не эту робу, – величественно произнес он, с негодованием осматривая добротный синий костюм. – Я даже могу допустить, чтобы и она была синей. Но ни в коем случае не… – он взмахнул рукой в сторону Лутича, смиренно сидевшего перед ним, скрестив руки на груди.

Захария исподтишка покосился на его ступни – левую, если быть точней, но она вроде не отличалась ничем от правой. Хотя что-то подсказывало Захарии, что у человека, которому на левую сторону головы приляпали искусственную кожу, вместо левой руки сделали офигенный протез, не может, ни с какой стороны не может быть все в порядке и с левой ногой. Но приставать к Лутичу с расспросами, когда времени хорошо за полночь, могло быть чревато крайне непредсказуемыми, но однозначно неприятными последствиями.

И Захария приступил к той теме, которая привела его к Лутичу в такое неудобное для него время.

– Кто рассчитывал первые пузыри? – сурово спросил он.

– То есть? – равнодушно спросил Лутич.

– Первые пузыри, которые возвели на Марсе, были же рассчитаны на Земле? С ними все в порядке?

Лутич подумал.

– Можно и так сказать. Насколько я знаю, приходилось корректировать проект с учетом местных условий. Даже лунные не подходили полностью. Их проектировал тот же институт по экстратерранской архитектуре. Насколько я знаю. А что?

Захария шмыгнул носом.

– Но за основу брались терранские проекты, терранские алгоритмы, и доводились они до ума без принудительной адаптации к марсианским условиям?

– Отчего же. Напротив. Первое поколение строителей немало настрадалось с оригинальными проектами. Их приходилось чуть ли не заново делать и опытным путем устанавливать, что хорошо, а что плохо. Некоторые здания было проще снести, чем модернизировать.

Он усмехнулся.

Захария обиженно надулся.

– Но сейчас кругом творится какая-то фигня! На промышленных платформах на экваторе появляются трещины, северный пузырь вообще сдвинулся, и ты так спокойно говоришь, что некоторые здания, которые сооружались этими горе-строителями, вообще сносить пришлось?!

– Скажи мне, Захария. Признайся доброму дядюшке Златану. Что из твоей истерики вызвано радением о будущем города, а что – твоим личным очень субъективным и очень агрессивным предубеждением против Рейндерса?

– Что-о-о-о? – возмутился Захария и даже попытался подняться с кресла. Он слишком усердно негодовал, и Лутич только ухмыльнулся понимающе.

– Я так подозреваю, если бы он был геологом, ты бы возмущался, что он скважины бурит совершенно неправильно. А если бы он был биологом, ты бы негодовал, что у него цветочки слишком неправильные.

– Неправда! – негодующе выкрикнул Захария. И обмяк в кресле. – Так кто делал теорбазу для архитектуры на Марсе?

– Думаю, такие же умники, как и для вашего искина. Основы терранские, модификация сделана прямо здесь. Работает же. – Лутич пожал плечами.

Захария вредно прищурился.

– А у тебя есть доступ к документации? Ну Зла-а-атан, ну пожа-а-алуйста, – начал он канючить. – Ну либо ты санкционируешь мой доступ и знаешь, где я ковыряюсь или зачем, или я сам туда доберусь, и ты фиг что узнаешь. Ты же знаешь, какой у меня острый ум и какие ловкие пальчики!

Он живо помахал руками у себя перед лицом. Лутич обреченно вздохнул и посмотрел на свой юнит. Захария просиял.

Добросовестный Лутич попытался позаниматься какой-то фигней в непосредственной близости от Захарии, не ради любопытства, а исключительно с целью контроля. Он честно старался читать, сделал кофе, бутерброд, перекусил, снова попытался почитать, но всуе. Ему хотелось спать, а Захария Смолянин яростно сопел, тихонько ругался и ерзал, неизвестно что изучая, и чему возмущаясь, и совершенно не обращал на него внимание и не слышал его вопросов. Поэтому Лутич махнул рукой и пошел спать.

Утром он не смог не закатить глаза. Этот охламон Смолянин умудрился образовать в кресле компактный комок и прикрыться подушкой, которую стянул с дивана. Его убойные ботинки лежали рядом с креслом, за что Лутич был ему некоторым образом благодарен – не в кресле хоть и не на диване. Но благодарность не простиралась так далеко, чтобы оставить этого непутевого дрыхнуть в его кресле и дальше.

Поэтому Захария был безжалостно сброшен на пол, на попытки вознегодовать получил хлесткое: «Вон отсюда», жалобно поныл, что его не любят, не жалуют, не уважают, кругом сатрапы одни, но ботинки надел и изготовился ковылять в них домой.

У самой двери его остановил вопрос:

– Нашел что-нибудь?

Захария потоптался немного, развернулся к нему и посмотрел неожиданно острым взглядом.

– Я счел, эм, некоторым образом удобным расширить доступ и для моего юнита. У меня, знаешь ли, куда более современная вещь, чем эта твоя паровая машина, прости Господи. Взамен торжественно обещаю, что ты будешь первым, кто узнает детали. Да. Что-нибудь – нашел. Но нужны хорошие тесты, а потом хорошая симуляция. И нет. Рейндерс здесь ни при чем.

По большому счету, комендант Лутич не заблуждался на счет Захарии Смолянина. За каким хреном этот мужчина – и Лутич не испытывал никакого когнитивного диссонанса, называя мужчиной Захарию Смолянина, ибо по делам их узнаете их – считал своим долгом весь этот маскарад, ужимки и прочую хрень, Лутича не волновало. Ну нравится ему. А коменданту Лутичу нравятся пижамы из мериносовой шерсти. Совершенно безобидные предпочтения, в чем проблема. Поэтому когда Захария Смолянин с легкостью отказался от полудетской вражды с Рейндерсом, внуком Армина Рейндерса и двоюродным, вроде, племянником Эспена Рейндерса – того еще гада и ублюдка, и все для того, чтобы вцепиться в проект, в котором Рейндерс даже не первую скрипку играл, Лутич не мог не озадачиться – насторожиться – задуматься. Присмотреться к проекту повнимательней. Главное – не привлекать чрезмерного влияния к нему. И этого кенаря приструнить, чтобы не вопил направо и налево, куда он решил приложить свою неуемную энергию.

Захария Смолянин обиделся не на шутку, когда Лутич связался с ним, чтобы предупредить: не мели языком, не потрясай своими открытиями в разных барах, веди себя осторожней. Он огрызнулся, что Лутич совсем охренел со своими заботами и разучился доверять людям, если, конечно, вообще умел, а он не дурак, а даже умница, и его дипломы-гранты-похвалы-патенты тому самое яркое подтверждение, и не соизволит ли чурбан Лутич освежить в памяти досье умнички Захарии, чтобы убедиться, что «умничка» – это не самоприсвоенный титул, а объективная реальность, и… Лутич отключился. Возмущение Захарии успокоило его на тот счет, что ненужных откровений и создания истерических настроений не будет. Но тревога как раз усилилась. Кажется, Захария твердо намерен изрыть всю документацию, и будет очень неприятно, если он окажется прав и найдет что-то. И продолжать бы Лутичу эти невеселые размышления, если бы его внимания не потребовал еще один неуемный тип. У него, у типа этого, была отвратительная привычка: он стучал и открывал дверь – и порядок действий его не волновал совершенно. Он мог постучать, а затем открыть, а мог открыть проклятую дверь, а затем постучать по воздуху там, где эта дверь была. И еще у Златана Лутича просто пальцы в крючья закручивались, как хотелось ухватиться за расческу и расчесать патлы – блондинистые, сволочь, ни разу не крашенные, немного потемневшие на Марсе, но уже немного выгоревшие – в оранжереях были установлены шикарные лампы, которые с замечательной точностью воспроизводили терранский спектр света и светили они достаточно ярко; или заставить этого засранца побриться, а не являться к нему с этой поросячьей щетиной на подбородке. И очки должны быть с чистыми линзами, а не со следами пальцев и земли, и губы – за губами тоже можно ухаживать, в конце концов. И – список того, что в Ное Де Велде раздражало Златана Лутича, можно было продолжать бесконечно. Начать с того, например, что Ной Де Велде уже стоял на пороге и задумчиво стучал по воздуху, а дверь уже закрывалась неторопливо за его спиной. Комендант Лутич встал и начал ждать с нескрываемым злорадством, хлопнет ли его тяжелая дверь по заднице этого недотепу.