Две души Арчи Кремера (СИ)

– Да. И?

– Он достаточно вынослив. Адаптируется хорошо. Это ты тоже усвоил. Так?

– Да. И?

– И что он может быть исключительно упрямым. Некооперативным, выспренно выражаясь.

– Да. И?

– Тебе его не жалко?

– Пиффи, лапочка, я отбирал его в свое время. Я получал от него подпись на всех документах. Я же требовал у высших чинов разрешения на операцию. Забыл?

– Не-е-ет. Что ты. Такое геройство разве забудешь.

– К чему это?

– Позволишь ли ты выдернуть Арчи из зоны комфорта и подвергнуть стрессу? Просто чтобы попытаться воззвать к его гласу разума. – По-светски учтиво поинтересовался Пифий.

Зоннберг поднял брови.

– Наказывать его бесполезно. Арт воспротивится любой попытке причинить ему боль. Это в его основном алгоритме. Наказывать лишением чего-то бессмысленно тем более, трудно лишить чего-то человека, у которого и так ничего нет.

Тут Пифий многозначительно ухмыльнулся.

– Отчего же. – Усмехнулся Зоннберг. – У него есть тело.

– Ты предлагаешь лишить Арчи тела?

Зоннберг хмыкнул.

– А что предлагаешь ты? – спросил он, начиная что-то такое смутное подозревать.

Пифий пожал плечами и наконец снизошел до кофе.

Зоннберг медленно начинал закипать. Но тогда чертов Манелиа будет измываться над ним еще усердней. И поэтому он взял свою чашку.

После очень, очень долгой паузы и когда Пифий отставил свою чашку, Зоннберг наконец спросил:

– Не созрел ли уважаемый господин Манелиа для того, чтобы уведомить своего покорного слугу о том, что затевает? Если, разумеется, гениальный замысел гениального господина Манелиа позволительно раскрывать такому презренному пресмыкающемуся, как ваш покорный слуга.

Пифий не удержался и хрюкнул.

– Ты такой душка, Дамми, откуда что берется, – расплылся он в улыбке. – Конечно же, конечно я поставлю тебя в известность. Но я предпочел бы утаить мои манипуляции от широкой общественности.

Зоннберг потянулся к столу, поправил зачем-то поднос и осторожно спросил:

– Ты собираешься совершить нечто противозаконное?

– Отнюдь, Дамми, совершенно нет. Но мы не можем забыть, что людям свойственно слишком трепетно относиться к столь юному статистическому возрасту Арчи, не так ли? И любые опыты со взрослыми могут показаться чрезмерно сентиментальным людям вроде… неважно, так вот. Любые опыты со взрослыми, которые проводятся в неких экстремальных условиях, обязательно адаптируются для подростков. Становятся этакими беззубыми. Соответственно бессмысленными. Хотя психика, даже такая лабильная, как у подростков, куда более устойчива, чем мы о ней думаем.

– Впечатляющее вступление. Что ты предлагаешь?

Пифий молчал и внимательно смотрел на Зоннберга.

– Я могу выставить за дверь всех наблюдателей. К примеру, завтра. Все записи будут проходить под грифом «личное».

Пифий молчал.

Зоннберг вздохнул.

– Если будет результат, там, – он указал наверх, – отнесутся к средствам как к неизбежному компромиссу между этикой и экономикой. По-моему, очевидно, что они там выберут. Проект в любом случае не будет представлен общественности.

Пифий улыбнулся.

– Скажу только одно слово: ганцфельд.

– Думаешь, подействует? – осторожно спросил после долгого молчания Зоннберг.

– Даже если не так, как я хочу, Арчи обретет иной объект для ненависти и для страха… или для страха, – поправился Пифий. – И перестанет обижаться на этих гадких взрослых, которые лишили его тела.

Зоннберг хмыкнул.

– Коньяк или кофе? – предложил он после паузы.

– Коньяк, – торжествующе улыбнулся Пифий.

Было где-то около трех часов утра прелестного воскресного дня. Пифий Манелиа стоял перед экранами, глядя на спавшего Арчи. Искину-то было все равно, что делать ночью, он во сне не нуждался, Арчи – еще как. Арт шел ему навстречу, укладывался на спину и сохранял неподвижность все то время, которое Арчи проводил во сне, но это не значило, что он не контактировал со внешней средой. Собственно, это время Пифий использовал, чтобы поставить Арта в известность о необходимой процедуре, которой будет подвергнут его хозяин.

Ганцфельд-эффект вызывал у посвященной общественности самые разные эмоции. Многие считали его профанацей, многие, напротив, активно применяли его для каких-то научных целей; некоторые пытались достичь просвещения, погружаясь в темной ванной комнате в ванну, наполненную теплой водой. Пифий знал лично двух, что ли, человек, которые использовали именно ганцфельд-эффект, чтобы исследовать телепатию, и это в уважаемом институте. Телепатии, разумеется, не существовало, но для исследования зрительных и слуховых центров опыт оказался очень ценным. В случае Арчи достижение ганцфельд-эффекта – полного лишения всех ощущений – было очень простым: Арт просто отключал интерфейс, сохранял лишь те пути, которые позволяли общаться с Арчи – не обычной речью, а скорей речемыслью, минуя кодовую систему привычного языка. Собственно, глядя на спящего Арчи, Пифий боролся с тошнотой: ему-то тоже предстояло надеть на себя шлем, который враз отсек бы его от любых контактов со внешним миром, и осталось бы в когнитивном пространстве Пифия Манелиа одно-единственное светлое пятно – Арчи Кремер. Костюм для виртуальной реальности Пифий уже натянул на себя, даже проверил, как ощущается пониженная сензитивность; ему предстояло и таким образом полностью устраниться из контакта с окружающим миром.

Зоннберг уселся рядом с ним.

– Дрейфишь, малыш Пиффи? – ехидно спросил он.

– Сосредоточиваюсь, ящерица Дамми, – процедил Пифий.

– Завтра в семь часов утра Бенскотер и Тамм хотят получить твои и мои отчеты. Я также пообещал им, что ты представишь еще один отчет где-то через неделю, чтобы были очевидны более долгосрочные эффекты. Это возможно?

– Это очень хорошо, – пробормотал Пифий. – Мы здесь одни?

– Да, и около восьми часов будем оставаться одни.

– В таком случае не буду оттягивать неизбежное. Пожелай мне удачи, Дамми.

Зоннберг ткнул его в плечо.

– Удачи, трусишка Пиффи, – браво сказал он.

– Недоумок, – зашипел Пифий и, подхватив шлем, пошел в комнату Арчи.

Пифий устроился на лежанке, обреченно выдохнул и надел шлем. Затем сам – добровольно – велел блоку управления костюмом устранить все воздействия извне. И Пифия словно в черную дыру затянуло: он был в пространстве, в котором не было света, силы тяжести, звуков и запахов – ничего. Только отчаянные вопли его подсознания – оно-то хотело, оно требовало какой-нибудь опоры, якоря, который позволял бы и дальше определять себя по эту сторону реальности.

Потянувшись к пятну, которое поглощало свет чуть менее интенсивно, Пифий окликнул Арта. Он послушно устранился, подпуская Пифия к интерфейсу. И отныне Пифий и только Пифий определял, что и как будет испытывать Арчи.

Пифий приоткрыл рот. Он сам вогнал себя в исключительно сложную ситуацию: нельзя было быть слишком добрым и слишком жестким, слишком понимающим и слишком упрямым. Слишком эмоциональным – и бесчувственным. Не допускалось слишком многое. И при этом целью Пифия было не напугать – точней, напугать, разумеется, но не перепугать до инфаркта мозга, а подстегнуть к сотрудничеству, пусть даже за счет расположения, которое Арчи непроизвольно испытывал к нему: а потому что изо всех остальных людей Пифий, наверное, был единственным, которому Арчи осмеливался хотя бы частично доверять.

Пифий обратился к Арчи: его импульс можно было бы истольковать как приятельское похлопывание по плечу. Правда, ни слов, ни жестов не существовало, только, наверное, намерения. А взамен – шквал отчаяния, страха, которому противостоять чего-то стоило, хорошо, что страх был отчасти иным, чем привычный Пифию, так что можно было его игнорировать.

– Как дела? Как ощущения? Неподвижность тебе небезызвестна, даже слепота и глухота отчасти знакомы, не так ли? – обратился он к Арчи.

Пифий постепенно начал ощущать что-то очень похожее на удовлетворение: Арчи был полностью открыт ему; не так, как при посредничестве Арта: пусть искин был очень грамотным и детальным, но он словно фильтр отсеивал все несущественное, мельчайшие нюансы значений и ощущений. На векторах, направленных от Арчи – и к нему тоже.