Музыка абсурдной жизни (СИ)

— Ещё бы! — мужчина отвернулся, делая вид, что читает сообщение, но совершил это по одной простой причине — чтобы не выдать своего смущения. — Так, разговоры в сторону: начинай играть!

Фран продолжил улыбаться по-своему и взял скрипку в руки, вставая со своего места. Рокудо исподлобья глянул на него и кивнул, приказывая начать, на что парень, усмехнувшись, положил инструмент на плечо и мягко коснулся струн смычком. Они оба окунулись в последующие часы, минуты, секунды — впрочем, этому особенному промежутку времени названия нельзя было подобрать — удовольствия, и могли сейчас только и делать, что слушать, слушать и слушать… Такой момент, когда вокруг тебя приятная обстановка, внутри тебя спокойствие и благоденствие, а рядом с тобой — хороший человек, делающий что-то поистине возвышающее и красивое, запоминается надолго, отправляясь туда же, в тот же самый ящичек к живым голосам и не менее ярким, забытым воспоминаниям. Такое описывать… да просто грех, не то что срам! Да и зачем передавать на пустых сухих строках то самое интимное, тайное, волнующее, что только может быть с человеком? Наверное, это глупо. Пускай эта мини-репетиция при туманном свечении и озера вместо зеркал останется на их совести и памяти. Ибо дорогим не разбрасываются, верно?

Эти два часа истинной жизни и истинного удовольствия прошли для мужчины незаметно: за редкими поправлениями, частыми передышками и красивой музыкой время пролетело со скоростью света. Вот и время отправляться домой… Франу было особенно неохота собирать вещи и идти назад, несмотря на жданный концерт и начинающийся собираться здесь холодок. Мукуро отчасти понимал его: сам, когда в первый раз уходил отсюда, был жутко недоволен и всем сердцем желал остаться. Однако, ясное дело, парень капризничать не стал, а просто поддался, в лице заметно погрустнев. Рокудо, когда они уже подошли к той самой тропке, ведущей наверх, взял скрипача за локоть и притянул к себе, потом быстро прошептав:

— Обещаю, будем приезжать сюда много-много раз. Только не забудь мне напомнить. — После этих слов мальчишка как-то сразу повеселел и, хотя не утратил чувства неудовлетворённости, уже более бодро и энергично зашагал по дорожке, стремясь, видимо, скорее попасть на концерт. Синеволосый просто последовал за ним, в мыслях отчего-то прокрутив: «Когда мы сюда вернёмся, мы уже не будем прежними… это точно». С чего бы такое? Просто ощущение, наподобие того, которое было недавно насчёт их долгой (вечной) разлуки. Вроде, и не поспоришь, а прямых доказательств не найдёшь. Так и проходит вся наша жизнь.

Когда возвращались, солнце уже катило к горизонту даже у них, а от той мысли, что же могло происходить теперь в городе, становилось пусто и глухо. Фран мирно посапывал на переднем сидении, склонив, по привычке, голову на ремень безопасности; плавная тряска и покачивание ремня действовали на него повально, сразу вырубая и не оставляя шансов хоть как-то бодрствовать. Да и свежий воздух, который бывает только на природе, тоже сделал своё дело, много усыпляя и расслабляя парня. Мукуро старался ехать аккуратнее, останавливая машину перед лежачими полицейскими, чтобы бугор не был столь ощутим в салоне. Его юный скрипач заснул так быстро, как, наверное, засыпают только самые счастливые люди в мире. Рокудо бы хотел также, да понимал, что, во-первых, спать ему сейчас нельзя, а во-вторых, не настолько уж он счастливый человек, чтобы позволить себе такую роскошь. Правда, зеленоволосому долго поспать не удалось, буквально через пятнадцать минут машина стояла около его дома. Будить это мило сопящее существо казалось мужчине грехом, но тем не менее он, понимая, что грешил до того сполна и что этот грешок никак не повлияет на него (ибо про целый микро-Ад мы помним), зато много поможет начинающему музыканту, всё же осторожно растолкал мальчишку. Было это непросто, но, справившись с заданием, Мукуро практически выпихнул его из салона и, пожелав удачи и удачно собраться и приготовиться, отъехал от дома, направляясь к себе. Нужно было хоть раз на дню появиться на глазах жёнушки и сказать ей пару «приятных» слов перед самим концертом. Ясное дело, что сидеть весь вечер там он не собирался, а готов был выслушать лишь те моменты, где выступал его Фран. А выступал тот, благо, всего три раза и все в самом начале, что было весьма удобно. Его игра на скрипке была скорее вступлением в основную часть программы, разогревом, как это называлось между музыкантами. А потом он играл между основными действами, давая передышку какому-то известному пианисту. Вот так. Но даже за те самые девять минут в общем своего выступления зеленоволосый скрипач мог показать себя в самом лучшем свете и искренно поразить публику, надолго остаться в их сердцах своей дикой музыкой. Рокудо думал, что так и будет, иначе же и быть не могло.

После всех неурядиц дома мужчина наконец смог выбраться из квартиры и поехать на концерт, ибо минут через двадцать должно было быть его начало. По программе там шли первые три минуты гулких приветствий и тому подобных лестных слов, потом некоторые вступительные аккорды самого пианиста и… объявление о том, чей ученик будет сейчас играть, и дальше его номер. Потом ещё два таких. Но всё в целом не должно занять больше часа, ибо потом выступать должны другие музыканты, сумевшие найти место под солнцем — ведь сам пианист был довольно известен, потому и поиграть на его концерте считалось уже великой честью, а для новичка — вообще безудержной радостью и способом прославиться. Так что Мукуро считал, что неплохо пристроил мальчишку и что далее у него всё должно пойти как по маслу. После этого концерта его, конечно, заметят, захотят пригласить выступать где-нибудь ещё и ещё, а потом начнут предлагать довольно высокие цены и тому подобное… короче говоря, можно сказать, что с завтрашнего дня само присутствие учителя рядом с его некогда бывшим учеником уже лишено смысла, имя Рокудо Мукуро будет использоваться лишь хорошей визитной карточкой для Франа, ведь, как известно, он был знаменитым учителем. Так что всё; можно считать, что это сам мужчина подвёл себя, сделав сегодняшнее событие отправной точкой во взрослую и самостоятельную жизнь для скрипача. А собственно, почему подвёл? Это же и хорошо, что парень начнёт совсем новую для себя жизнь, полную различных событий, славы, денег и восхищения, не сразу, правда, но начнёт. Однако прекрасно звучит это всё только на словах, на деле же… И так понятно, каково это на деле. Только вот не понятно, почему оно всё так горько, на этом самом деле-то…

Мукуро вошёл в блистающий хрусталём своих огромных и роскошных ламп холл, где сразу же подметил множество знакомых лиц, с коими не преминул переброситься парами слов. Многие были восхищены, как быстро он поставил казавшегося бездарным парня на ноги и как скоро он уже мог появиться в списке выступающих сегодня. От него ожидали многого; собственно, это многое Рокудо им честно пообещал, взяв взамен с них обещание, что, если выступление удастся, они пристроят где-нибудь этого мальчишку у себя, да хотя бы элементарно разрекламируют; в конце учителя разошлись как старые друзья, хлопнув по рукам и громко рассмеявшись. До выступления было ещё минут пять, а мужчина уже занял место в зале рядом со своими знакомыми, поблагодарив их самих за хорошую видимость сцены отсюда. Сама сцена же была обычной, как был обычным и зал впереди неё. Ярко-красными пуговками вырисовывались мягкие сиденья, а сама площадка перед ними была залита нежно-голубым светом, который сквозь плотный занавес всё-таки сумел очертить пару фигур людей. Нельзя было сказать, что народу было пушкой не пробить, но всё же практически все места были заняты; синеволосый насчитал только четыре пустующих места. Это было не просто хорошо, а великолепно — большее количество людей услышат его музыканта. Однако вместе с тем какое-то поганое чувство закралось в душу самого учителя, он явно ощущал себя каким-то злобным дровосеком, рубящим дерево, на котором жило и задорно вило своё гнездо его счастье. Будто он сам приближал время расставания с учеником, отправляя его талант на всеуслышание многих, объясняя это тем, что так будет лучше. Только вот лучше не будет. Ничего подобного. Но было уже слишком поздно бежать и стараться что-то менять: теперь та музыка, музыка абсурдной жизни уже не принадлежит ему, теперь она открыта всем и каждому, всякий сможет прикоснуться к такому, к чему имел право прикасаться лишь сам мужчина. Это теперь не тайна. Это теперь не то самое, называемое незримым, потаенным. Оно навсегда утратит ту свою прелесть. Зато приобретёт другую. Какую — уже совсем другой вопрос.