Музыка абсурдной жизни (СИ)

— Просто хотел попросить прощения за испорченный вечер своими колкими словами. Вот и всё. Забудь про то, на что я мог надоумить тебя в этом объятии. — Рано или поздно всем нам придётся сделать что-то такое неприятное, тем самым создав залог для хорошего будущего. Порой это слишком тяжко, но если позволить себе окунуться в этот обман — будет ещё тяжелее. Поэтому Мукуро знал, что нужно прервать… прервать не только это короткометражное объятие, но и их примерно такой же фильм, нечаянно затянувшийся на сорок серий. Нужно. Иначе может выйти второй сезон — куда более плачевный, чем первый. Фран глухо молчал, но мужчина и не требовал ответа, он просто разомкнул круг возникнувшей нежной идиллической атмосферы и быстро выбежал из подъезда, сам понимая, сколь ложных надежд даёт он парню. Садясь в машину и заводя мотор, Рокудо горько рассмеялся — так смеются уже обречённые люди. Он уже не был уверен, что слово «ложных» так отлично подошло к слову «надежд». Да что уж и говорить: он вообще не был ни в чём уверен.

Слишком по-детски надеяться на такой бесславный конец, но ещё глупее — ожидать счастливого конца. В любом случае несчастье будет преследовать их по пятам, даже когда они окажутся вместе. Но будет ли оно так заметно и так важно в тот момент?

========== (Не)Последнее прощание. ==========

Казался лишним каждый звук,

Несвоевременным дыханье.

Началом всех земных разлук

Казалось каждое свиданье.

Белая гвардия «Комната» ©.

…быть может, осенью птицы получают некий знак, предупреждение. Надвигается зима. Многим из них суждено погибнуть. И они ведут себя совсем как люди, которые в предчувствии близкой смерти с головой уходят в работу или кидаются в разгул.

Дафна дю Морье «Птицы»©.

Дни, недели стали утекать с ещё большей скоростью — так бывает, когда только-только осознаёшь, что счастливых деньков у тебя осталось мало. Ты начинаешь ценить и оп! — ценить-то осталось совсем ничего. Горько становится, горько, но что поделать? Их не вернуть, не продлить, ничего с ними сделать нельзя — можно лишь с благоговением сохранить их у себя в памяти-копилке, тщательно упаковывая и давая яркое название и описание каждому воспоминанию. Только так. Более эффективного на свете не было ничего придумано. А потом аккуратно доставать те самые моменты, отряхивать их от пыли забывающихся обстоятельств (словно древние фолианты с полки) и бережно и с нежной улыбкой пересматривать, перечитывать — у каждого своё. Мукуро знал лишь одно: воспоминаний, приятных, но колющих и режущих безумно душу, у него останется много. Хотя в сравнении с длительностью оставшегося периода его жизни — просто капля в море.

Рассказывать о дальнейшем более чем глупо — всё и так вполне ожидаемо. Юного скрипача, после его потрясающего выступления, приметили многие люди: важные и не очень. Но нас интересуют более важные персоны: с одними Мукуро был знаком, с другими сошёлся чуть позже. Всё, действительно, пошло как по маслу: Франу посыпались приглашения выступить где-нибудь, порой, в качестве стимулирования, предлагалась пока небольшая сумма денег, но даже этого парню было много. Он выступал, не покладая рук и не жалея себя, полностью отдаваясь любимому делу и порой лишая себя возможности отдохнуть — но он испытывал истинное удовольствие от игры, поэтому с тех самых пор его изумруды излучали только счастье. Раз Фран счастлив, значит, и Рокудо должен чувствовать себя таким же — если не ощущать в действительности, то хотя бы натянуть на себя плёнку этого призрачного счастья. Мужчина справлялся со своей задачей хорошо, но… но существовало множество «но», благодаря которым жить так весело не удавалось. Например, ставшее острым состояние, предчувствовавшее скорое прощание. От него уже было не так горько, как впервые, но теперь осадок стал во сто крат тяжелее, хотя и осел где-то внизу, а не болтался на поверхности, постоянно раздражая. Во всяком случае, Мукуро всегда отметал эти мысли на задний план, считая второстепенными и малозначащими в сравнении с тем, что сейчас происходило в жизни. Тут становление гениального скрипача, а он о своём, о мелочном! Непорядок!

Жизнь проходила быстро: казалось бы, всего каких-то пару месяцев, а как за это время может поменяться и подняться человек! Мужчина никогда не знавал такого быстрого взлёта у всех своих прошлых учеников: он был всё же прав, говоря, что нынче ему попался алмаз. Алмаз, теперь — бриллиант. Даже завуч, первое время постоянно осуждающая выбор молодого учителя, теперь часто извинялась и восхищалась новой звездой, прибавляя с робкой улыбкой, что всякому свойственны ошибки. Рокудо было всё равно как сейчас, так и до этого: он просто это отчётливо знал, и всеобщее признание было ему практически не нужно. Синеволосый теперь отходил на задний план и, в общем-то, сам способствовал этому, постепенно отпуская от себя Франа. Он, безусловно, ещё помогал ему, и они даже иногда занимались музыкой, но уже эти уроки были точно последними, будто нужные им совсем не ради музыки. Мукуро знал и, грустно улыбаясь в такие моменты, просто с необыкновенной смиренностью принимал эту жизнь. Он ясно видел, как его ученик уже становится и берёт на себя статус «бывшего ученика»; парень достиг того самого уровня, который называют профессиональным. Мукуро также предвидел, что, когда слава конкретно вскружит голову парнишке, он мгновенно забудет свою дорогу к учителю, станет лишь изредка ходить к нему на поклон за предоставленную квартиру, а как только появятся первые средства, на которые возможно приобретение жилья, пиши пропало, и подавно музыкант его не вспомнит в своей жизни. Конечно, Рокудо не мог знать этого точно, но был готов к такому повороту событий, к такому удару — он сможет его выдержать, выстоять и в конце лишь презрительно улыбнуться. Но это состояние далось ему не так легко, как можно подумать… Каждый знает, каково это, навеки вновь замораживать свою, казалось бы, только-только приоткрывшуюся и оттаявшую душу. Но мужчина спокоен — ему не впервые.

Спокоен? Он бы на это только нервически рассмеялся, если бы остался наедине с собой. Ни черта он не спокоен; от спокойствия и равнодушия у него только маска. Но кому это интересно? Мукуро понимал, что его переживания глупы, что они просто бездумны и совсем-совсем не вписывались в придуманную им историю. Однажды он пристыдил себя за такие мысли и твёрдо решил, что они больше никогда не всплывут в его сознании. А вот за подсознание он не ручался точно.

Мужчина нынче жил с таким чувством, какое бывает, когда до твоей казни остались считанные часы — конечно, сказано слишком пафосно и ни в коей мере не сравниться с тем, что действительно испытывает человек, когда подходит к эшафоту или молиться перед выходом. Но для того чтобы создать ясность в голове тех, кто наблюдает со стороны, нужно сказать именно так. Рокудо в реальности ощущал себя так, словно исчезновение Франа обезглавило бы его душу, а не тело; порой это ещё больнее. Но ничего — со всем мириться человек со временем, вот и наш герой примирился. Но не сразу. Не сразу…

Стоит ли говорить об этих этапах становления юного скрипача? Это можно прочитать в какой-нибудь заплесневелой биографии, здесь и сейчас это значения не имеет. Просто скажем, что лето у Франа выдалось жарким и к концу его он стал довольно-таки популярен в пока небольшом кругу (где-то не без помощи своего учителя). Деньги ему платили пока не грандиозные, но уже приличные — однако даже за них парень работал и играл за троих, сам Мукуро порой с ужасом смотрел на его планы плотных выступлений и всё время спрашивал себя: «А сможет?» Оказывается, смог. Рокудо даже зауважал его более, чем когда-либо. Не ожидал он такой прыти, вот честно. Между тем юного музыканта начали замечать, приглашать, вознаграждать за концерты, продвигать его имя далее, на всеуслышание… Общими словами: дела шли хорошо. Даже более, чем можно было предполагать. Честное имя Мукуро было восстановлено (ибо все мы помним, как поначалу комиссия была жутко недовольна выбором учителя), а кто-то уже стал поговаривать о том, что пора бы ему вновь подсматривать себе нового ученика, потому как этот уже… что уж и говорить, вырос давно и его следует просто отпустить, сказав напоследок пару напутственных слов и пожелать удачи. Рокудо прекрасно это видел и слышал даже пару раз от своих знакомых и просто с равнодушной улыбкой говорил, что до начала осени пускай ещё парнишка побудет под его крылом, а дальше — как захочет, мужчина его отпускал. Эти слова лишь только казались такими бесцветными и просто констатирующими факт, но на деле синеволосый кое-как удерживал себя от того, чтобы добавить в них целый вагон горечи, которая была припасена зачем-то и для какого-то особого случая (который, впрочем, никогда не наступит, считал он сам). Между тем шли последние деньки августа: началась серия беспробудных дождей, редкого появления солнышка и отцветающих красок жизни. Мукуро (возможно, слишком поздно) понял, что конец как нельзя близок и что за этот год (точнее, за полгода) он прожил хорошую такую жизнь, реальную, действительную, настоящую, органичную с временами года: весной он родился, был юн и энергичен, всё лето ассоциировалось с молодостью и зрелостью, которую он так активно провёл, а теперь — начало осени — старость, и мужчина не находил в своей душе остатки прежних сил и ощущал дуновение близкой смерти — ясное дело, что не физической, а моральной. Самое страшное, что смерть эта не наступит так скоро, а будет мучить его своим едва заметным присутствием и настигнет лишь только зимой, заставив в эту гадкую осень претерпеть нечто похуже упадка сил.