Где тебя нет (СИ)

Иногда он возвращается на футбольное поле — когда он был там, когда он смотрел на него, когда они играли в футбол. Воспоминания не накрывают, они приходят обрывочно, их нет и в то же время Серхио кристально ясно помнит о них.

Рамос, вообще-то, никогда не жаловался на свою память, но сейчас ему кажется, что все вещи в мире можно обменять лишь на воспоминания.

Прошлое нещадно жрёт его, гложет изнутри. Серхио чувствует эти царапины в самом сердце, чувствует, как его грызут — он также чувствует холод в спальне, потому что окно не закрыто. Зачем Рамос открыл его? Дождь ведь начался ночью, он видел его.

Он чувствовал запах.

Тебе светит солнце — надо мною дождь.

Серхио знает, что это закончится — должно ведь закончиться, потому что прошла пара дней. Пепе так утверждает, впрочем. Всего лишь пара? Рамос не изолирован физически, он может выйти на улицу, выйти и купить несчастное пиво, потому что в супермаркетах его навалом, бери — не хочу, но Рамоса так тошнит от него, что он не видит смысла куда-то стремиться.

Пара дней.

Пересидеть? Или встать с холодного пола, так и не согретого телом, оттолкнуться от бездушной стены, поставить чайник и начать мыслить здраво?

«Тихо! Я пытаюсь мыслить здраво», — говорит сам себе Рамос, встаёт, но он настолько пьян, что не может элементарно сориентироваться в пространстве — стены сжимаются, потолок приближается, а пол плывет — пол плывет?

Рамоса тошнит, он кое-как встаёт, в два-три шага пересекает коридор — откуда только силы берутся? — и валится перед унитазом. Его выворачивает наизнанку, желудок протестующе сжимается в тугой комок, во рту появляется едкий привкус желчи.

Он с трудом расстаётся с литрами пива, отливает, хотя еле держится на ногах, присасывается к крану с бьющей водопроводной водой — ему откровенно поебать, насколько страшными болячками заразится, какую кошмарную палочку или дудочку подхватит, он пьян. Пьяному море по колено.

Пепе не врёт. Друг приезжает поздно вечером, может, ночью, темнеет всё равно поздно, потому что октябрь — не лучшее время для нытья.

Круглый год идут дожди, звезды шепчут о любви.

Пепе находит его рядом с проходом в гостиную, Рамос задумчиво рассматривает этикетку, содранную с банки пива, шевелит губами, бегает глазами по словам — Пепе смотрит взглядом, полным усталости и злости одновременно. Да как он вообще это делает? Это ведь невозможно, против правил… Пепе не снимает кроссовки, он решительно сдёргивает Рамоса с холодного пыльного пола и тащит в гостиную.

Серхио не реагирует. Он пьян.

Пепе от злости ударяет его кулаком в живот, чтобы выпустить пар. Рамос кривится от боли, кашляет, его едва не вырывает опять, но желудку отдать больше нечего, поэтому он задыхается, давится, из глаз лезут слезы, напоминая, что защитные рефлексы никто не отменял, пусть ты и невменяемый кусок мяса.

Я всё ещё люблю тебя

Прошла пара дней. Может, Пепе говорит это вслух, может, воображение Серхио играет с ним злую шутку, но факт остаётся фактом — прошла пара дней. Серхио заваливается на диван в гостиной, тело приятно ломит от того, что он наконец-то сидит на удобном, на мягком, а не на несчастном полу. Рамос ворочается около пары десятков минут, бесшумно выдыхает теплый воздух — наконец-то тёплый; Пепе закрыл окно? — выдыхает и затихает.

Пепе молча накрывает его пледом, до этого небрежно скинутым на пол.

***

Утром Серхио открывает глаза, тут же щурится от неясного света, исходящего со стороны окон. Голова не болит, тело тоже, но ощущения такие, словно всю ночь Рамоса кто-то закатывал в асфальт. Серхио не выспался, но в то же время он не чувствует никакой потребности в том, чтобы засыпать вновь.

Дождь за окном закончился, ненависть Пепе по отношению к другу — нет.

Пепе заставляет его принять душ, угрожает тем, что утопит в раковине, если не побреется и не поменяет одежду на что-то почище и поприличнее. Рамос знает, что он выглядит отвратительно, но поделать, естественно, ничего с этим не может. Смиренно моется, натягивает что-то без разбора, промахивается в футболке и надевает её задом наперед. Оплошался — но проснулся. Рамос вновь хмурый и разбитый.

На кухне Пепе пьёт чай и хрустит печеньем. Его волосы не расчесаны и ужасно лежат, что творится на голове у самого Серхио, последний боится и думать.

Он ничего не ест, просто сидит и смотрит в окно. Пепе доедает его месячный запас печенья, молчит пару минут, а потом сообщает коротко, но очень ёмко:

— Поехали в больницу.

Внутри у Рамоса что-то тяжело ворочается.

На улице так же мерзко тепло, дождя нет, солнца тоже — светло-серые тучи, лужи повсюду, мягкий и ласковый запах после прошедшего дождя. Успокаивающая свежесть, приносимая несильными, обнимающими порывами ветра.

А в больнице всё по-другому.

Неприятный запах спирта. Люди, снующие по коридору в белых халатах, мягкое освещение ламп, стерильные полы — крики и голоса детей, раздражённых подростков, которые непонятно что тут делают. Пепе тихо договаривается о чём-то с девушкой за администрационным окном, и та указывает на зал ожидания — ожидайте, молодые люди. Серхио молчит, его друг тоже, они сидят тут целую вечность; Серхио в какой-то из моментов засыпает, его обволакивает приятной дремотой и резковатым запахом лекарств. Но Рамос перестал обращать внимания на это, он привык, поэтому закрывает глаза и выпадает из реальности на пару мгновений.

Так ему кажется.

Сквозь сон он слышит нейтрально звучащий голос Пепе, сквозь который всё равно просачиваются нотки беспокойства и нетерпеливости. Мозг Рамоса туп и мягок — Серхио в дрёме думает, что ему совершенно незачем беспокоиться или чего-то ждать. Рамос хочет провалиться обратно в забытье, но Пепе трясёт его за плечо.

Серхио открывает глаза.

Молодой доктор, слегка смугловатый и с живыми чёрными глазами, смотрит на него непроницаемым взглядом, держит руки в карманах, и из-под левой торчит бледно-жёлтая выцветшая папка с выпирающими листами. Серхио протирает глаза и удерживается от зевка.

— Не всё так критично, — мужчина рассказывает, определённо, Пепе, и Серхио даже не думает, что информация может как-то иметь к нему отношение. Медленно возвращается в мир медицинского спирта, пахнущих горьковатой кожей диванов и режущих глаз стерильных полов, — то есть, ему изрядно досталось… Травмировано правое нижнее ребро, пациент жалуется на неутихающую боль, ощущение удушья и вялость… Неспособность концентрирования внимания… Так-с… Ну, считай по мелочи здесь. Да… А! — ведёт ручкой по строчкам, вычитывает написанное долгим взглядом. — Постоянная головная боль, тошнота и слабость ввиду удара по затылочной части головы, образование небольшого отёка и капиллярное кровотечение.

Серхио не понимает бестолковым мозгом и половины сказанного, не помнит, зачем Пепе вообще притащил его сюда. Вот только друг про него не забыл.

Они идут по длинным коридорам, Рамоса обдувает свежим сквозняком, гуляющим по зданию, и он наконец-то просыпается. Вспоминает. В животе — тугие змеи, они шипят и не дают сделать шаг свободно, они заставляют замкнуться в себе и поддаться страхам.

Пепе оставляет друга на диване перед какой-то дверью и уходит внутрь с доктором. Рамос отлично понимает, куда и зачем он пошёл, но ему чересчур страшно об этом думать. Серхио вообще не уверен, что ему нужно думать.

Пепе втаскивает друга внутрь через полчаса ровно.

— Иди, — машет рукой в сторону палаты, а потом тихо добавляет, — я подожду внизу, мне надо оформить документы.

Документы? Какие ещё документы?

Серхио осторожно толкает дверь и входит внутрь.

Палата светлая, чистая и даже уютная — три кровати, из которых две пусты, небольшие столики из тёмного дерева, большие и светлые окна, хотя и погода снаружи не радует особенной солнечностью, Серхио кажется, что сейчас — очень хорошо. Правильно.

Модрич сидит на кровати, подобрав под себя ноги, он увлечённо запихивает учебные тетрадки и книгу в портфель, утрамбовывает содержимое и не замечает Рамоса. Последний негромко прикрывает дверь.