Где тебя нет (СИ)

========== 1. Удачного дня ==========

Слышь, я не вечный!

Хочешь трахать мозги? — маме позвони!

Ей расскажи, блять, и жалуйся ей же!

Иди нахуй! Закрой за собой дверь.

Мне и так хватает тех, кто хочет виснуть на шее.

Как донести это в твой маленький череп?

Блять, как донести, что я всё для семьи?

ХХОС, «Кто тебе сказал»

Когда никого нет — я заряжаю пистолет

И спрашиваю совесть о смысле прожитых лет.

Нервы, «Когда никого нет»

Нос Луки Модрича то судорожно втягивал воздух, то неловко сталкивался с горячей кожей на лобке Серхио Рамоса. Рамос полулежал на диване, а Модрич, вжимаясь тому между ног, с каким-то нездоровым спокойствием делал минет. Настолько спокойно, что создавалось ощущение, будто Лука делал это каждый день.

Отсасывать своему соседу по квартире начинает входить в привычку?

Ты его даже, блять, не знаешь.

Остановись, сука.

Не останавливайся.

***

— Это какой-то… пиздец.

— Мне очень жаль, но мы не сможем предоставить вам комнату в общежитии на последний год обучения. Удачного дня.

Удачного дня, блять. Ты издеваешься?

Лука Модрич стоит в каком-то там бесчисленном кабинете на высоте какого-то там бесчисленного этажа небоскреба. Слева и справа — большие, чистые окна, сквозь которые идеальной голубизной отливает небо. Небо без единого чёртового облака.

Глаза слепит эта уебанская чистота.

Она никому здесь не сдалась — девушка-менеджер смотрит на него безразлично, и так понятно, что она не первый раз выгоняет студентов из общежития. Ей нисколько не стыдно, не жалко, ни-че-го. Это просто часть её работы, которую она моментально забудет, когда спустится вниз после восьмичасового дня для встречи со своим парнем.

У неё определенно есть парень — какой-нибудь бородатый дядя на лексусе (тут таких много, Лука давно это отметил), который отвозит и привозит её, дарит охуительно дорогие подарки, которые та выкидывает в урну через пару часов. Потому что ей не понравится цвет. Или, может, размер побрякушки, а может, ей просто плевать на знаки внимания и у неё давно есть любовник.

Девушка только что выгнала его из дома, хотя назвать общежитие таким громким словом нельзя. Нельзя, потому что там тебя постоянно окружают тонкие, вафельные стены, нетрезвые соседи по комнате и куча каких-то не поддающихся объяснению запахов. Они не неприятны, просто… к такому нельзя привыкнуть.

Лука, по крайней мере, так и не привык к последнему году.

Да и чего об этом размышлять? Все и так пиздецово. Осталось только сдохнуть где-нибудь в более-менее опрятном переулке Мадрида, и, считай, жизнь прожита не зря.

У суки, которая только что сказала ему переезжать, красивые чёрные волосы. Славная прическа, приличное офисное платье и высоковатый голос. Модрича это до ужаса бесит, но он не отворачивается, он, блять, слушает, что она еще ему скажет. Но, к счастью, она не говорит ничего.

Она пожелала ему доброго дня, а Лука за пару минут размышлений уже возвёл её в ранг суки, которая не умеет своими наманикюренными пальцами ничего, кроме готовки отвратительного кофе и печатания сообщений на последней модели телефона. Всё так просто.

Лука не помнит, как спускается вниз на плавном лифте и выходит под палящие лучи Мадрида. Последние дни августа, а печет по-летнему, приятно холодит ветром, и на душе скребут кошки.

Лука не помнит, как в последний раз (так ему кажется) заходит в студенческое общежитие, сгребает свои скромные пожитки и валит, так и не сказав своим соседям ни слова. Да и зачем говорить — всё и так понятно. Оставят только тех, кто платит за обучение. Бедным придуркам, вроде Модрича, делать там, мягко говоря, нечего.

Он бездумно стоит на крыльце и смотрит куда-то вниз, себе под ноги, на ровную серую плитку. Вот оно как. Теперь он — практически бездомный. Денег не хватит ни на что, кроме петли или дешёвого успокоительного.

Телефон не укладывается в дрожащих пальцах так удобно, насколько бы хотелось. Руки не слушаются, и пару раз бедный мобильный падает на землю, пока Модрич отрешённо думает, стоит ли сейчас звонить кому-то — родителям, друзьям, знакомым.

Как бы поступил нормальный человек? Впрочем, это совершенно неважно. Мимо проходят люди, толкаются, бурчат что-то себе под нос. Модричу плевать на них так же, как и им на него.

Сейчас главное — не потерять рассудок окончательно.

Палит солнце, и Луке просто жизненно необходимо куда-то отойти в тень. Купить воды, чтобы освежиться и придумать план действий. Голова раскалывается. Думать больше нельзя.

В итоге он приземляется где-то в парке, где людей поменьше и больше пространства, чтобы его никто не трогал. Мимо снующие прохожие с равнодушным лицом смотрят на то, как Лука хмурится, подтягивает коленки к груди, сидя на скамейке, и с каким-то отчаянием разглядывает две полупустые сумки и портфель. У него не так-то много вещей, но ему всё равно кажется, что это роскошно много.

Да что б оно все…

Лука массирует виски, после чего сидит около часа неподвижно. Моргает и ругается про себя на испанскую жару, нежелание сходить до ближайшего магазина и на всю ситуацию в целом.

Телефон отзывается вибрацией. Лука не хочет брать трубку, не хочет разговаривать с кем-то, чтобы поделиться своей проблемой и найти решение. Не хочет даже пожелать банального доброго дня, потому что день, сука, нихуя сегодня не добрый.

Но он отвечает.

На экране приветливо мерцает «Придурок Ракитич», и Лука отчего-то нелепо улыбается, но тут же одергивает себя. Если Иван звонит, то дело не терпит отлагательств. Иван не любит болтать по телефону — только в жизни. Поэтому, наверное, Лука с ним и поддерживает постоянные дружеские отношения.

— Эй, Модрич, ты там не сдох ещё на жаре? — бодро спрашивает Иван. Голос звучит отдохнувшим, словно тот недавно вернулся из отпуска и обзванивает всех своих знакомых, чтобы напомнить о себе. Весьма оригинально.

— И не надейся, — как бы Лука ни пытался, он все равно отвечает хрипловато, устало, точно прошёл пару десятков километров. Ему надо прекращать придумывать у себя в голове эти глупые сравнения.

— Не пытайся отговариваться, мерзавец. Я знаю, что тебя выкинули из общаги, и всего лишь хочу помочь.

Чем ты, блять, поможешь? Чем?

Голову напекает.

А что ты можешь сделать, Ракитич? Позвонить той сучке и сказать, что у неё нет права рушить чужие жизни? Они у неё есть, и они оба это прекрасно знают. Сказать, что нужно вернуть комнату, потому что… Хотя бы потому, что…

Это совершенно неважно. Все ясно, как и этот грёбаный день — самостоятельно Луке не выбраться из этого дерьма.

— Чего ты хочешь?

— Подгребай со своим барахлом к универу. Ещё благодарить будешь.

Ракитич бросает трубку, и Луке слышится его мерзкое хихиканье где-то в глубине города.

Он добирается до центра через полтора часа — за это время он успевает вспотеть, как собака, проголодаться и едва не обоссаться от напряжения. Жарило как в последний раз, как всегда бывает в Мадриде в последние дни августа — люди это знают, не выходят в дообеденные часы, но Луке похер. Луке похер, потому что он чертов хорват, чертов иностранец, непонятно как оказавшийся в жаркой Испании.

Но его это вообще-то не колышет.

Только не сейчас.

Мысли в голове с трудом ворочаются, задевая друг друга. Когда этот грёбаный день закончится?

Ракитич стоит у своей тёмно-синий Ferrari, в дорогих солнечных очках и бешено машет рукой. Машет так, словно думает, что Модрич слепой и не может увидеть его издалека.

Луке приходится пару раз остановиться и поглубже вздохнуть про себя. Нельзя злиться на Ракитича за то, что он ведет себя, как умственно отсталый. Он единственный, кто согласился помочь. Не то чтобы Лука отчаянно искал помощи — ему вообще было всё равно, где он проведёт ночь, следующую, неделю до начала университетских дней — просто Ракитич постоянно напоминал ему, как надо жить, чтобы на тебя, как на ненормального, не смотрели прохожие.