Где тебя нет (СИ)

Рамос не может признаться даже самому себе, что он боится, пиздецки боится, что что-то в этой жизни именно сейчас может пойти не так, что что-то обломится, сломается, обрушится, и случится непоправимое. Серхио пару месяцев назад и представить не мог, что он окажется настолько близко перед страхом смерти, настолько рядом, что сможет едва ли не дотронуться до неё рукой.

Ведь они даже не уверены, в нужном ли месте они ищут Модрича, жив ли он вообще до сих пор, да как вообще можно быть в таком уверенным, об этом больно думать — мысли Серхио сменяют друг друга, и одновременно с этим в его голове дичайшая пустота, утренняя головная боль возвращается, Рамос медленно садится на скамейку перед подъездом и сжимает голову в тисках. Как же больно, как же страшно сейчас сидеть, безмолвно молиться за судьбу чужого, но ставшего таким родным человека и думать, лишь бы всё поскорее закончилось.

Где-то на фоне Марсело упрашивает телефонную трубку приехать поскорее с помощью, а впереди Пепе звонит во все квартиры подряд по домофону и просит открыть блядскую дверь. Возможно, дело было в том, что он даже и не думал понизить тембр голоса и быть повежливее, сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Но Пепе не такой человек.

Серхио думает, почему его друга вообще так волнует судьба незнакомого ему человека, и в его памяти всплывает фраза: «Он заставляет тебя чувствовать себя живым». Рамос сжимает кулаки, чувствует боль в тех местах, где ногти впиваются в кожу, пульсирующие виски набатом ударяют в мозг, и Серхио, кажется, впервые в жизни ощущает на себе всю прелесть чистого отчаяния и ненависти к себе за бессилие — ему нечем дышать, голова кружится, но ведь он взрослый человек, он должен уметь контролировать эмоции. Но он не может.

У него больше не получается.

Пепе наконец-то улыбается удача, а Марсело сообщает, что полицейские смогут подъехать примерно через пять-семь минут, когда к их отчаявшейся компании подбегает девочка. У неё каштановые длинные волосы и заплаканные глаза, Серхио кажется, что он её уже где-то видел. Он косит глаза на Марсело, и тот взглядом показывает, что это тот же ребёнок, что был на фотографии.

— Вы из-за Луки, да? — всхлипы не дают ей говорить чётко, она — очевидная иностранка, потому что говорит с акцентом. Рамос думает, что она на кого-то похожа.

— Ты его знаешь? — вскидывается Пепе, но девочка, которой на вид лет двенадцать-тринадцать, ему не отвечает из-за накативших слёз. Пепе хватает её за плечи и крайне грубо встряхивает. — Ты можешь мне объяснить, что происходит, или нет?

— Мо-оя сестра по-по… попросила меня позвать сегодня Луку, чтобы он мне помог с д-д… до-о… А… а потом…

— Потом? Что потом? Да соберись же! — в сердцах выкрикивает Пепе, и испуганная ещё больше девочка начинает плакать сильнее.

— Вы-ы-ыгнала меня-я-я, — плачет, вытирает слёзы руками и громко хлюпает носом, — у нас в квартире, — произносит на выдохе и запинается, — чу-чужие люди…

— А Модрич? Что с этим придурочным?

Девочка ревёт пуще прежнего, поправляет волосы, не желающие ложиться ровно и упрямо лезущие в рот и глаза, она хочет сесть на скамейку, но Пепе крепко вцепляется ей в плечи. Странно, что на улице нет ни единого прохожего — три взрослых парня сидят перед плачущим ребёнком и насильно, клещами вытаскивают информацию.

— Пожалуйста, успокойся, — вместе со своим утешающим и ласковым, мягким голосом подключается к процессу Марсело, потому что тоже ужасно волнуется за своего друга. Девочка совершенно не слушается, даже не пытается взять себя в руки.

— Уд-уд… Ударили его, — заходится кашлем, — по голове ударили…

На Серхио словно выливают ведро ледяной воды, он вскидывает голову и жадно вслушивается в слова, звучащие так жалко, но встречаемые с таким желанием.

— Кровь есть? — сухо, почти моляще спрашивает Пепе и в глубине души надеется, что незнакомая девчонка вообще не ответит на его вопрос. — Ты видела кровь?

— Не зна-а-ю…

«С детьми невозможно работать, не в такой ситуации», — думает Серхио и с глубоким отчаянием рассматривает всё ещё открытую дверь подъезда.

Что же делать?

Как такое пережить?

Лука, где же ты?

Марсело шумно выдыхает воздух, обнимает себя руками, по нему очень видно, что он волнуется — его глаза мечутся от открытого подъезда до дороги к шоссе, словно он не знает, чего хочет сильнее — рвануть на помощь Модричу, хотя точно сделает всё только хуже, или убежать домой, как трус, чтобы больше никогда не испытывать страх за любимого человека. Серхио думает, что понимает его, ведь его нервам пришёл самый настоящий пиздец.

Серхио больше не чувствует себя уверенно или превосходяще, он просто сидит на скамейке и молится, тысячу раз молится и просит хоть кого-то прийти и помочь им, потому что Серхио не знает, чем всё закончится. Потому что это больше не шутки.

Марсело в бессильном отчаянии прикрывает глаза.

========== 13. Как прекрасны были те цветы (часть 2) ==========

Тебе светит солнце — надо мною дождь.

Над тобою дождь — надо мною снег;

Я снова иду и ложусь на кровать,

Где тебя нет, где тебя нет.

Твой поцелуй мне заменит опять

Дым сигарет, дым сигарет.

Я снова иду и ложусь на кровать,

Где тебя нет, где тебя нет.

Face, «Где тебя нет»

***

Дождь льёт без конца.

Он льёт с самой пятницы — как-то утром Серхио просыпается из-за того, что ему ужасно холодно, окно открыто нараспашку, как-никак середина октября. Обычно солнечную и оживленную Испанию накрыло толстым одеялом серых, хмурых туч, дождь моросит и оседает на одежде и лице, но температура снаружи всё равно тёплая — погода скучная, погода мерзкая.

Серхио думает, что хорошую погоду он не видел уже очень давно.

В его квартире пусто. В его квартире пусто, пусто и грязно — повсюду раскидана одежда, пустые алюминиевые баночки из-под пива и колы — Рамос так и не может определиться, что же ему нужнее — напиться сладкой газировки, чтобы потом бессознательно привалиться к холодной стене, не держащей тепло, а, наоборот, выгоняющей, или ему просто до безумия необходимо напиться. Напиться, забыть обо всем этом.

Алкоголь, вопреки своим обещаниям, не лечит, алкоголь — дешёвое лекарство, оно помогает ненадолго, некачественно, алкоголь, если быть честным с собой, не помогает вообще; проблема даже не в том, что он действительно ужасно дешёвый — просто как-то утром к Серхио завалился Пепе и вручил в слабо держащие руки три (или пять?) баночек пива. «Просто на всякий случай», — последовала фраза, и Серхио сидит в потемках коридора, не включая свет, ведь до включателя не дотянуться, сидит в окружении блядского пива.

Рамос думает, что пиво — самая отстойная вещь в его жизни, потому что этот ненадёжный вкус осел на языке, забился в горло, запах плотно припаян к легким, и когда у Серхио внезапно начинает кружиться голова, он всегда чувствует фантомный запах пива, унылого несвежего дождя и чего-то неуловимо сладкого, такого знакомого и такого желанного.

Серхио знает, что это такое. Сразу узнал — как только в самый первый раз словил этот кайф, это обезболивающее, это лекарство, которое никогда не поможет; Рамос ведь знает, что оно не излечит его раны — но упорно пьёт, вливает в себя, давится — он даже не думает о тренировках, о том, что когда — если? — …если он вернется к футболу, то тренер повесит его на штанге.

То есть, конечно, он вернётся.

Он пытается успокоить себя какими-то глупыми мыслями, совершенно не связанными между собой, честно ведь старается унять то бушующий океан в голове, закладывающий уши, заставляющий несчастный съёженный мозг что-то воспроизводить и как-то функционировать, то пугающую пустоту, когда перед глазами — блядские светлые обои коридора, а там, в сознании, непонятно что.

Ад.

Личный ад.

Серхио берёт в привычку просто взять и посидеть — диван ему ни к чему, вообще кровати, диваны, стулья ему не всрались, они для слабаков и слизняков, которые упиваются слезами и собственной беспомощностью в этом мире, которые не знают, как подступиться к своей проблеме, к своей большой проблеме. Слабаки спиваются, слабаки сидят на полу в коридоре, не смотрят на дисплей телефона, ведь его рядом нет вообще. Слабаки бездумно пялятся в одну точку. Серхио знает это, потому что он самый настоящий слабак.