Где тебя нет (СИ)

Кофе сегодня пахнет особенно отвратительно, хотя Серхио всегда нравился его запах. Сегодняшний день вообще несчастное исключение из правил. Серхио барабанит пальцами по столу, думает, что через несколько минут должен проснуться Модрич, и его обдает слабой волной то ли тошноты, то ли желания.

Нахуй абсолютно всё.

Пассивная агрессия принимает недюжинные обороты. Серхио очень хочется вернуться обратно в постель, хотя он точно знает, что это бесполезно, потому что даже если сейчас каким-то невъебенным чудом отменятся все его планы, он заснуть не сможет — слишком раздавленным себя чувствует. Серхио не знает, что может ему помочь, и от этого на душе становится ещё более паршиво.

Он был абсолютно прав в своих размышлениях — в шесть тридцать он слышит звук шагов в коридоре, и входит заспанный Модрич. На нем лёгкая хлопковая футболка, в которой он, очевидно, спал, мягкие спортивные штаны, от него пахнет свежим кондиционером для одежды. Серхио бессознательно рассматривает абсолютно все мелочи во внешности своего соседа, потому что ему ужасно хочется отвлечься от невесёлых мыслей, пусть даже и таким образом.

К его удивлению, Лука не спешит пожелать доброго утра и чего-то ещё — он смотрит таким же заёбанным взглядом, осторожно дотрагивается до стенки чайника рукой, боясь обжечься, а потом, когда убеждается, что он горячий, наливает в кружку кипяток. Его руки слегка дрожат, будто он плохо спал ночью.

Модрич валится напротив, подтягивает коленки к груди и просто замирает, застыв взглядом на столешнице. Серхио настолько знакомо его состояние, что он даже не видит смысла спрашивать о самочувствии.

Сейчас они оба абсолютно измотаны.

— Плохо спал ночью? — небрежный голос Рамоса сипловат, но Лука даже не обращает на это внимание. Он что-то нечленораздельно мычит себе в сгиб локтя, где спрятал нос, и дёргает рукой, чтобы подать неопределённый знак.

Серхио абсолютно забивает на него, именно сейчас, в этот момент ему очень хочется взять и выкинуть соседа из окна, хотя причины для этого поступка нет никакой. Он бьёт пальцами по кружке, удовлетворяется недовольным звоном керамики, а потом встаёт и, проходя мимо хорвата, легонько толкает его в плечо кулаком.

Лука никак не реагирует, но Серхио может поклясться, что пару секунд спустя он поправляет в привычном месте длинные волосы, устраивает ещё не успевшие остыть от долгого сна ступни поудобнее и кладёт голову на руку по-другому, потому что шея начала затекать. Это стало настолько привычным, что Серхио немного удивился бы, если бы этого не произошло.

Рамос умывается долго и тщательно, холодная вода действует безотказно и быстро приводит в чувство. Рамос вглядывается в своё усталое отражение, находит его гораздо менее привлекательным, чем обычно и поправляет волосы. Прядки всё равно не слушаются, лезут в глаза и спадают на лоб, Серхио отстранённо думает, что постричься — не самая идиотская идея, но вначале можно попробовать под покровом ночи лишить как минимум четверти густой шевелюры своего соседа — только чтобы увидеть омерзение на его лице утром. Серхио невольно улыбается своей шутке, отражение в зеркале копирует зловещий оскал, и Рамос отворачивается — не хочет расстраиваться ещё больше.

Он возвращается на кухню, забирает свой телефон и уходит, не обратив никакого внимания на тело, сидящее на стуле. Несколько минут спустя Модрич тоже выползает из кухни, он это слышит, пока застёгивает рубашку на пуговицы в своей спальне. К его удивлению, Модрич нетерпеливо ёрзает около его двери, распахивает её пошире, и недоумение на лице Серхио проступает всё чётче. Модрич скованно плетётся к нему, а потом с робостью обнимает, утыкается носом в шею — сон ещё не отпустил его.

— У тебя с самого утра эти приступы? — немного насмешливо спрашивает Серхио, хотя сам он озадачен таким поведением соседа. Модрич поудобнее устраивается, Серхио ничего не остаётся, как обнять его в ответ — рубашку застегнуть до конца теперь никто не даст.

— Какие ещё приступы? — как-то лениво отвечают ему, Рамос шаловливо дёргает его за волосы, но Лука никак не реагирует.

— Неконтролируемой нежности, — Серхио пока не может определиться в своих чувствах — нравится ли ему утреннее объятие, или Модрич всё равно должен отправиться в долгий полёт из окна? От него так приятно пахнет кондиционером. — Тебе надо что-то с этим делать.

— Не-а, — Лука поднимает голову и смотрит внимательным взглядом в тёмно-карие глаза напротив. Внутри у Серхио что-то переворачивается.

Рамос не выдерживает, сдаётся первым — ласково прижимается к губам соседа, но не углубляет поцелуй, а лишь чувственно ласкает его рот. Модрич медленно отвечает, наслаждается каждым мгновением, его руки поглаживают спину Рамоса. Серхио почти сразу отрывается от губ, чтобы прошептать очевидное, крутящееся на языке:

— Свинти, Модрич, не хочу опоздать на работу.

Лука нехотя отстраняется.

В Рамосе, видимо, постоянно жила эта черта самовыражения, которая заставляла его запарывать абсолютно все романтические моменты, так кропотливо созданные Лукой, и тем самым несказанно обижать несчастного. Рамос не может объяснить, зачем он бегает от своих собственных чувств, когда хочется, уже до боли в пальцах хочется, а он всё равно отталкивает маленького хорвата от себя — будто чего-то боится. Он знает, что может доиграться с этим, но ничего не может поделать с собой.

Лука уходит, тихо прикрыв за собой дверь, а Серхио остаётся в крайне противоречивых чувствах. Модрич ему доверился, подошёл первым — наступил на гордость? — не захотел получить от Серхио чего-то, но пожелал отдать. Это не было призывом к сексу, это была именно та черта характера, которая толкает людей на заботу по отношению к окружающим. Серхио думал, что он выше и сильнее этого, что для выражения своих чувств ему не нужны постоянные объятия и совершенно бесполезные поцелуи.

Чёртов Модрич мастерски доказывает обратное.

Рамос не знает почему, но он видит какое-то личное утешение в тёплом карамельном запахе, ласковых и умных медовых глазах, всей его натуре, гордой и непоколебимой. Рамос думает, что если он не слаб, то должен был давно признаться самому себе (и, хотелось бы, Модричу), что он поменял своё отношение к нему на прямо противоположное. Но он не знает, как подступиться, как найти слова, поэтому продолжает сторониться, продолжает отталкивать.

Входная дверь захлопывается, и Рамос резко поднимает глаза на коридор, виднеющийся через открытый проём. Модрич ускакал на учебу, а Серхио, вообще-то, уже как четыре минуты должен шагать по направлению к бару, но он этого почему-то не делает. Серхио быстро хватает вещи — он думает, что быстро, но на самом деле он проверяет, на месте ли одна и та же вещь по нескольку раз — запирает дверь и бежит вниз по ступенькам.

***

Пепе даёт о себе знать только днём — сегодня не его смена, но он всё равно приходит, одетый в лёгкую толстовку — на улице наконец-то потеплело после необычного для Мадрида неприятного сентября. Друг мрачнее тучи, и Серхио готов выслушать любые оскорбления в свою сторону.

— Быстро собирайся, — цедит Пепе, нетерпеливо барабанит пальцами, пока Серхио шнурует кроссовки, — позвони своему дружку и скажи, чтобы немедленно тащился домой.

— Чего? — хмурится. — В смысле — позвонил? У меня…

— …Нет его номера? Рамос, тебе башка для чего? — Пепе щетинится, сидящие вокруг люди с интересом, исподлобья поглядывают на вспыхивающий конфликт. — Блядь, ты хоть помнишь, какое сегодня число?

— Десятое октября, вторник, — не догоняет Рамос. Пепе смотрит на него одним из своих фирменных взглядов, мысленно прожигающих собеседника насквозь. Рамоса осеняет, — ты же не думаешь, что Модрича захотят забрать именно сегодня?

По напряжённо сжатой челюсти и хмурым чертам лица Серхио понимает, что именно так Пепе, к сожалению, и думает.

— Не может быть, — они выходят на улицу и движутся к машине Пепе, — ещё рано, ещё два дня.

— Рамос, — у Пепе такое лицо, будто его заставили проглотить лимон целиком, — неужели ты действительно не знаешь, как это работает? В смысле, кто и когда вообще обращал внимание на рамки?