Где тебя нет (СИ)

Только не сейчас, сейчас — нет.

Рамос думает, что это он должен был поддерживать Луку, вытаскивать из своих страхов и сомнений, но он оказался абсолютно беззащитным перед ним, он пропал.

I can admit, I am not fireproof

I feel it burning me

I feel it burning you.

*The neighbourhood — the beach.

***

Лука сидит на нерасстеленной постели и понимает, что он боится уснуть вновь.

Вани рядом нет.

Он, конечно, упрямо ложится под одеяло, стараясь ни о чём конкретно не думать, ничего не вспоминать, но получается плохо — в темноте под опущенными веками, где-то далеко, снова плачет мамин голос.

Когда кошмары возвратились вновь, Лука отчаянно не помнит.

На белой стороне, в красноватом свете перед ним стоит Ракитич, но не его Ракитич, не тот, которого он помнит — тот Иван был добрый, со смешинками в глазах и растрепанными волосами, пахнущий теплом и утренними оладьями. А этот Иван смотрит безразлично.

С осуждением в отчего-то ледяных глазах.

Он ничего не говорит, он стоит и просто смотрит — перед ним Лука настоящий, Лука взрослый, потому что у маленького Луки нет таких воспоминаний — и Модрич где-то в недрах мозга понимает, что сейчас это его кошмар, ни разу не детский.

Иван порицает его, Иван смотрит так, будто знает, что Лука делает что-то не то, что-то определённо выходящее за рамки. Что же не так? Луку накрывает отчаяние.

— Иван… — голос звучит глухо, будто из-под воды. Иван переводит взгляд в сторону, а потом вновь впивается ледяными глазами в глаза Модрича, и последний тонет.

Захлебывается.

Он хочет крикнуть спасительное «Ваня», но не может — его спиной засасывает в глубину чего-то тёмного, мрачного, чего-то несуществующего, но вполне осязаемого. Лука откашливается, задыхается и открывает глаза.

Он снова на поле. Он с маленьким Лукой.

Люди с автоматами одеты во всё чёрное, они пришли снова, ведь их некому прогонять — Ивана теперь нет, Вани — тоже. Маленький Лука смотрит на них с отчаянием, худая грудь глубоко вздымается, он дышит через рот, потому что не может унять беспокойство. Ему страшно, и Модрич, наблюдая за ним со стороны, понимает, что он чувствует. Не может не понять — это воспоминание на них двоих.

Маленький Лука переводит на него взгляд и смотрит вполне осмысленно, хотя Модрич уверен, что он должен быть невидимым — но это не так. Мальчик смотрит на него пару секунд, а потом открывает рот и кричит.

Мир содрогается.

Люди с автоматами вскидывают руки в призыве к стрельбе, а настоящий Модрич оседает на землю, обезвреженный одним мгновением. Он не должен этого помнить, нет, не сейчас — этого не было, это всего лишь плод его воображения; крик оглушает, Модрич закрывает уши ладонями, но это не приносит никакого результата — голос маленького Луки звучит всё так же громко.

Звук выстрела, и Модрич поспешно закрывает глаза, вновь с каким-то отчаянным спокойствием проваливаясь в черноту пространства.

А когда открывает, понимает, что стоит на твёрдой земле. Напротив него стоит Рамос. Лука хочет сделать шаг ему навстречу, хочет, чтобы тот защитил его. «Пока я рядом с тобой — никто тебя не тронет», — всплывают в воспалённом мозгу слова, и Луке как никогда хочется, чтобы именно сейчас это стало правдой. Он отшатывается, его захлестывает боль.

Перед ним — другой Рамос. Тот, который всё ещё ненавидит его.

В руках у него пистолет, снятый с предохранителя, на чёрном курке — длинные, изящные пальцы. Рамос направляет на него пистолет и неожиданно гадко ухмыляется. Его лицо искривляется уродливой гримасой, и возвращаются детские ночные кошмары.

Воображение играет с маленьким Лукой злую шутку — оно услужливо дорисовывает то, что не может увидеть в реальности, поэтому ветки деревьев по ту сторону оконного стекла превращаются в когти и лапы монстров, вой собаки на улице — в зов волка, а сгущённая темнота под столом — в демонов. Маленький Лука боится по-настоящему.

Раздается звук выстрела, и настоящий Модрич отчаянно кричит.

Бесцеремонно возвращается в реальность, осоловело шевеля губами и бегая размытым взглядом по всему, за что цеплялся разум. Судя по окружающему интерьеру — он в ванной комнате.

Звук выстрела — всего лишь хлопок закрывшейся двери.

Лука не понимает, где он, как он тут оказался и что вообще происходит — зрение никак не желает возвращаться, вокруг лишь яркие пятна и двигающиеся тени. Он пытается сконцентрироваться, но кошмар не позволяет ему, рвёт когтями и жёстко утаскивает обратно в темноту — Лука насилу удерживает себя в реальности.

Вокруг почему-то ледяная вода, весь пол залит ею. Откуда она? Мокрый кафель, острые углы. Глаза нестерпимо слепит.

Он… на полу? Под раковиной?

Что случилось?

Что-то опять тащит его поближе к свету, и Лука начинает отчаянно брыкаться, не позволяя причинить себе боль ещё раз. Но его настойчиво тащат, кажется, за ногу, и он окончательно открывает глаза.

Звук тоже возвращается, и реальность накатывает страшными, крупными волнами.

Он наконец-то чувствует, что ужасно замёрз и что ему очень неудобно сидеть — всё тело затекло, потому что он действительно забился под раковину в ванной и, сидя на полу, впитывал одеждой мокрые разводы воды. Зачем он открыл кран? Ледяная вода плещет через край, как бешеная.

Когда же это прекратится?

Не успевает Лука вновь потеряться в пространстве, как кран кто-то выключает, и сильные руки вытаскивают его из-под раковины на середину ванной комнаты. Модрич всё равно брыкается, словно от этого зависит его жизнь, кажется, даже попадает по чему-то тёплому — оно отшатывается и ругается отборным испанским матом.

Его резко вздергивают за правую ногу и вытаскивают, как испуганного кота из-под дивана, Лука проезжается руками по лужам на полу и понимает, что он практически насквозь мокрый, что ему ужасно холодно и очень, очень плохо. Глаза снова ослепляет яркий свет.

Он слышит, как чей-то голос крайне настойчиво зовёт его по фамилии.

— Модрич! — узнаёт интонацию и с пуганой, дёрганой реакцией выворачивается из горячих рук — это Серхио, он может навредить, у него в руках — пистолет. Его притягивают обратно.

— Лука? — внезапно слышит ужасно неуверенное обращение, и свет, к счастью, перестаёт ослеплять. Реальность очерчивается и вырисовывается привычными красками.

Над ним стоит испуганный до усрачки Рамос и, кажется, далеко не десять минут пытается привести его в чувство. Взгляд Модрича всё ещё расфокусирован, его колошматит, как дворовую псину на помойке, домашняя футболка мокрая до последней нитки. Вокруг — лужи воды.

Его поднимают на руки. Рамос ужасно горячий, он совершенно очевидно напуган, поэтому принимает единственное верное решение — тащит в свою спальню. Модрич лёгкий, но мокрая одежда неприятно липнет к коже и тащит вниз. Он неосознанно цепляется руками до любого, чего-то такого же тёплого, как и сам Серхио — например, до его одежды.

В спальне темно, но Лука совершенно дезориентирован, поэтому он словно со стороны наблюдает, как с него стягивают мокрую футболку и домашние шорты. Послушно позволяет натянуть на себя длинную белую футболку, принадлежащую, нет сомнения, Рамосу.

В следующий момент Лука ловит реальность на том, как он сидит в кровати Серхио, а тот обнимает его со спины, что-то успокаивающе рассказывая его шее. Он в тепле, он начинает отогреваться, ему хорошо. Понемногу Модрич начинает прислушиваться к бессвязной болтовне Рамоса, но понимает лишь отдельные междометия.

Он не помнит точно, сколько они так сидят, но его начинает неумолимо клонить в сон — он не боится, потому что думает, что за его спиной сидит не Серхио, который хотел убить его из пистолета, не Иван с осуждением в глазах, а Ваня, родной, домашний Ваня.

Это Ваня гладит его по волосам и успокаивающе поглаживает длинными пальцами, сцепленными на животе? Ваня — это его семья?

Самовнушение — великая вещь, но Модрич запутывается сам в себе.