Где тебя нет (СИ)

Он старается дышать ровнее, чтобы ни в коем случае не вызвать приступ панической атаки, потому что если это вдруг случится, то он определенно создаст Ивану дополнительных проблем — сейчас тот спокойно спит в своей спальне и совершенно не думает о том, что у Луки снова это чувство. Чувство, которое не должно было вернуться спустя долгие годы.

Модрич не видел ночных кошмаров уже очень давно.

На улице машина гудит протяжно, раздражительно, и Лука открывает рот, чтобы втянуть в себя побольше воздуха. Ему страшно, липкий страх пристал к телу, и ему кажется, что лёгкие внутри сдавило железным обручем. Сердце бьется как бешеное, ударяясь о рёбра, и Лука переживает события, смешанные в хаосе друг с другом.

Рядом — люди с автоматами, мамин плач раздаётся глухо и далеко, Лука её не слышит. Рядом — Рамос, похотливо гладящий его по животу, вызывающий желание расплакаться, потому что слёзы — естественная защитная реакция организма. Иван далеко, Иван никогда не успеет, Иван не сможет помочь.

Где же ты?

— Иван, — глухо сипит Модрич, голос от долгого молчания надломлен и сух; в горле очень неприятно першит, однако он упрямо пытается разорвать тишину комнаты.

Конечно, Ракитич не может его услышать — было бы странно, если бы он ночевал под дверью Луки, поминутно спрашивая, всё ли в порядке. Хотя сейчас эта идея не кажется такой уж и бредовой — Лука рисует в воображении лицо Ивана, и его честные, зелёные глаза затемняют людей с автоматами из прошлого.

В четыре часа утра ещё темно, и в комнате повсюду спрятались тени. Модрич иррационально боится темноты, потому что он совершенно не знает, когда его захлестнут воспоминания; он садится на кровати и медленно раскачивается из стороны в сторону, успокаивающе растирая заледеневшие, как и пальцы рук, стопы.

Луке кажется, что в квартире он один, он хочет встать и развеять это сомнение, но он боится — стены сжимаются, дверь очень далеко. Детские кошмары. Настоящие кошмары.

Но ведь ты не спишь?

Модрич старается как можно чаще задавать себе вопрос, где он — во сне или в реальности, отчаянно ищет ответ, не находит. Он даже не уверен, правда ли на часах стрелки показывают на цифру четыре — хотя его телефон лежит на тумбочке, Лука совершенно не хочет взять его в руки и зайти хотя бы в социальные сети. У него тонко, надоедливо звенит в груди, когда он смотрит за окно или в темноту за дверью шкафа.

— Иван, — немного громче, но оттого жалобнее обращается к темноте Лука, и самостоятельно произнесенное имя друга придаёт ему уверенности. Он откидывает одеяло, оправляет рубашку, сползает босыми ногами на пол и выходит в коридор.

Там ещё темнее, больше теней и страхов, поэтому Модрич быстро, бесшумно пересекает гостиную, кучу дверей и заходит в ту спальню, которая, по его памяти, принадлежала Ракитичу. Он не ошибается — бесформенная куча из Ивана, спящая почему-то в одежде и без одеяла, ещё раз заставляет его чувствовать себя чуть-чуть получше. Он тихо подходит поближе к кровати и осторожно трогает за плечо. Ракитич просыпается мгновенно.

— Лука? — сонно произносит он, пытаясь понять, где находится. Он мутными глазами осматривает комнату и ощущает себя ужасно некомфортно, ведь всё тело затекло из-за неудобного сна и одежда висит непомерной тяжестью. — Что-то случилось?

Модрич стоит перед ним и никак не может убрать руку с чужого плеча, потому что ему кажется, что если он уберёт ладонь, то Иван исчезнет в одном из кошмаров — перед маленьким Лукой и людьми с автоматами, перед переполненным людьми и запахами метро, перед улыбающимся, растягивающим рот в оскале Пепе — исчезнет в одном из кошмаров и оставит его, этого настоящего Луку, одного. Один на один.

Что-то во внешнем виде Модрича заставляет Ивана протереть глаза и сесть на кровати, беспокойно вглядываясь в выражение лица друга. Кажется, он замечает в кромешной темноте такие вещи, которые он ещё не может выразить словами. Лука и сам чувствует, что его ресницы неприятно склеились, а яблочки щёк липковатые, но он настойчиво отгоняет от себя мысль, что мог плакать во сне.

— Ваня? — спрашивает Модрич, неверяще, слеповато уставляясь тому куда-то в безумный вихрь светлых волос, а у Ракитича, кажется, внутри идёт война из тоски, бестолкового непонимания и отчаяния из-за того, что он ещё не знает, как помочь другу; можно ли вообще ему помочь. Иван кивает головой в знак согласия — да, Ваня, хорошо. Лука редко называет его на русский манер Ваней, и ни разу не от хорошей жизни звучали эти слова.

Ваня.

Ракитич мягко, добро хватает его за руку и заставляет сесть рядом с собой, на кровать. Лука послушно позволяет утянуть себя туда, к скомканному пледу, двум подушкам и наспех закрытой книге. Он вжимается лопатками в холодную стену, почти не ощущая дискомфорта, а Иван садится рядом, успокаивающе гладя по плечам.

— Что случилось? — тихо произносит эти слова. Мягко, с умиротворением, он хочет показать, что здесь все хорошо, здесь его никто и никогда не тронет, потому что Иван, Ваня, не позволит. Никогда и ни за что.

Модрич молчит, уставившись стеклянными глазами в пол. Одеяло, на котором они сидят, почти сползло на пол. Ракитич всё ещё мягко выводит спонтанные узоры у него на плечах слабыми пальцами.

— Тебе приснился кошмар? — догадывается Иван и очень хочет, до безумия хочет услышать утвердительный ответ вроде «да», «к сожалению» или «только сегодня». Лука всё ещё сидит безмолвно, и Ивану хочется во что бы то ни стало помочь ему разобраться в себе.

— Т-ш-ш, — принимает единственный правильный сейчас выбор и успокаивающе гладит пальцами другой руки по волосам. Слегка расчёсывает их, дотрагиваясь до едва тёплой кожи лица.

И, как оказывается, делает именно то, в чём Модрич так отчаянно нуждается — тот поднимает глаза, смотрит куда-то сквозь Ракитича и возвращается в свой кошмар с ним. Проводит к маленькому, дрожащему Луке с расширенными от страха глазами и к людям с автоматами, настойчиво тянет за руку — помоги, убери, сделай эту сказку с хорошим концом, ведь это так мне нужно. Иван приходит и помогает, убирает, людей с автоматами больше нет во сне, но Лука надеется, что их не станет и в жизни. К сожалению, читать мысли Ракитич не в состоянии, поэтому не может понять, что на самом деле происходит у Модрича в душе.

Иван не волшебник.

Если ты хочешь, чтобы он тебе помог, придётся делать шаги навстречу.

— Т-ш-ш, — притягивает к себе в объятия и гладит успокаивающе, как маленького ребёнка, — я с тобой. Лука, слышишь?

— Ты со мной, — глухо вторит Модрич, ни к кому конкретно не обращаясь, а Иван так по-доброму обнимает его, что Луке кажется, что из него наконец-то вытягивают всю негативную энергию, что жрала его на протяжении жизни.

Иван рядом. Он с тобой.

Лука медленно, размеренно дышит ему в плечо, роняя в бесформенную футболку бисеринки слёз. Иван рядом. Ракитич всё равно не почувствует солёную влагу на своём плече, поэтому можно немного открыться, чтобы не задохнуться в этой апатии. Ракитич и правда ничего не чувствует — он тихо-тихо, почти шёпотом напевает легкий мотив какой-то испанской песни, а Луке из-за слёз становится трудно дышать. Слёзы — это нормально.

Он совершенно по-детски всхлипывает, подавившись воздухом, но Иван воспринимает это правильно. Они обнимаются в темноте комнаты, Ваня вытягивает из Модрича всю боль, которую тот пытался скрыть самостоятельно, он предлагает свою помощь и настойчиво, хоть и невербально, повторяет: ты не один. Тебе не обязательно разгребать свои проблемы в одиночку. Ты со мной.

Иван нежно гладит своего лучшего друга по спине, пока тут бесшумно прячет капли слёз у него в ткани футболки. Какого чёрта ты заснул в одежде, Иван? Хотя, пожалуй, не говори, я не хочу знать. Луке действительно становится намного легче от того, что Иван не позволяет ему проходить через это в одиночку.

Слёзы уходят со временем. Душащие горло спазмы тоже — с каждым новым вдохом и выдохом Лука смаргивает меньше влаги, его руки не так отчаянно цепляются в Ивана, но тот словно жил для этой роли — он поудобнее обнимает Луку, продолжая гладить по волосам, и заканчивает песню. Они молчат, лишь изредка слышно, как Лука негромко выдыхает, избавляясь от последствий ночного кошмара, а Иван перебирает ткань надетой на Модриче рубашки.