Где тебя нет (СИ)

— И как ты мне это объяснишь? — аккуратные брови Ракитича взлетают вверх, а рука держит экран телефона, повернутого к Модричу. Там высвечивается его наспех нацарапанное сообщение с кучей ошибок и опечаток, оповещающее, что Ивану стоит немедленно приехать за ним.

— Помнишь, в первый день ты сказал, что если у нас с Рамосом не заладится, я могу тебе написать? — быстро выпаливает Лука и попутно пристёгивается. — Так вот сейчас — именно такой случай.

Иван хмыкает, оценивающе разглядывая фигуру Модрича, спрятанную тенью и задрапированную в тёмные тряпки. Он многое не видит, многое додумывает, и его невысказанный вопрос повисает в воздухе. Лука знает, о чём он думает: что-то произошло?

Тем не менее, Иван ничего не спрашивает вслух, только вещает что-то о том, что хотел в начале октября, на праздничных выходных, слетать в Хорватию. Как-то неловко зовёт Луку с собой, но Модрич на это даже ничего не отвечает, не задумывается — он смотрит на утопающие в ночной темноте улицы и про себя думает: как теперь относиться к Рамосу? А как он сам к нему относится? Где вообще взять такие ответы, ведь к самому Серхио не подойдёшь, он и в нос дать может.

С другой стороны, позорное капитулирование из квартиры после незапланированной дрочки тоже имело не самые убедительные мотивы.

У Ивана почти такая же квартира, как и у Луки с Серхио — разве что она трёхкомнатная, там больше хлама, сильнее беспорядок и очень приятно пахнет заказной едой. Модрич знает, что у Ивана есть девушка, но он её никогда не видел, а в еде Ракитич всегда отдавал предпочтение пицце. Так и есть — пока Иван шоркался в гостевой спальне, негромко чертыхаясь в поисках второго комплекта постельного белья, Лука нашёл на кухне четыре крупные картонные коробки с пиццей. На запах определил самую вкусную и, не вымыв руки, вгрызся в островатую начинку.

Когда Иван наконец закончил сражение с пододеяльником, одержав безоговорочную победу, и пришёл к Луке на кухню хвастаться успехами, тот с энтузиазмом кромсал уже четвертый кусок пиццы. У Ивана вновь в нескрываемом удивлении вытянулось лицо, а Модрич просто пожал плечами: не ел с самого утра. Ракитич быстро пробежался по шкафам, нашел шоколадное печенье, слегка суховатые вафли и соорудил в двух глубоких мисках курганы из жареной картошки, мяса и тёртого сыра. То, что еда осталась с того времени, когда к Ивану приходила его девушка, Лука понял сразу же, когда попробовал на вкус сей ужин. Иван готовить не умел от слова вообще, поэтому пища была точно не его рук дело, а такое умело поданное сладко-острое мясо Лука пробовал только дома, в Хорватии.

Они развалились в гостиной, тесно обмотавшись одним пледом на двоих, включив старую комедию, пересмотренную до дыр уже к восьмому-десятому разу. Иногда они лениво перебрасывались репликами по поводу выученного назубок сюжета, иногда смеялись. Иван на одном из моментов заметил, что сейчас актер, играющий главного героя, совершенно изменился и отрастил бороду, а Лука выпал в осадок и почти до самой кульминации фильма раздумывал о том, пошла бы Рамосу длинная густая борода.

В самом конце, когда Ракитич тихо повествовал свою точку зрения о том, как должен был закончиться фильм, Модрич уже уснул. Лука расположил свою голову где-то на плече Ракитича, сначала добросовестно пытаясь наблюдать за мельтешащими на экране картинками, анализировать ситуации, но глаза предательски слипались. Когда Иван наконец перевел взгляд на друга, то почти без удивления заметил, что тот крепко спал.

Модрич уже не помнил, как Иван выключил телевизор, спихнул всю еду куда-то на пол, а потом выпутался из пледа. Он осторожно просунул одну руку под коленки Луки, а вторую зафиксировал на плечах, чтобы можно было удобно и надёжно дотащить друга до спальни. Лука совершенно не отреагировал на совершаемые над ним действия — под гнётом пережитых событий он вырубился, причём надолго, и Иван даже задумался — а стоит ли будить его завтра в университет? Впрочем, пока он тащил тело до кровати, эту мысль затмили другие, вроде «почему Лука попросил его забрать из собственной квартиры?», «стоит ли написать Чехо и сказать, что Лука в безопасности?» и «какого черта Модрич такой лёгкий, кормят ли его вообще или он питается энергией солнца?»

Лука совершенно не чувствует, как с него стягивают джинсы и футболку; как Иван по-дружески запихивает его в одну из своих безразмерных, мягких и тёплых рубашек, предназначавшихся только чёрт знает для чего, как он легонько поправляет одеяло и приглушает свет.

Но Модрич совершенно точно знает, что в мире существует безопасное для него место. И Иван это понимает за них обоих.

========== 9. Встреча героев во сне и наяву ==========

Если бы я сказал тебе, что люблю тебя,

Скажи, каков бы был твой ответ?

Если бы я сказал тебе, что ненавижу тебя,

Тебе бы пришлось уйти прочь?

Сейчас мне необходима твоя помощь во всём, что я делаю.

Я не хочу лгать — я полагаюсь именно на тебя.

Я слаб и тоже устал.

Я признаюсь, что мне не устоять перед пламенем любви.

Я чувствую, как она сжигает меня.

Я чувствую, как она сжигает и тебя.

The Neighbourhood, «The Beach»

***

Лука просыпается в четыре часа утра и бездумно лежит, уткнувшись носом в подушку.

Ему страшно.

Мне страшно, говорит себе Лука, сжимая в охладевших из-за ночного холода пальцах тёплое домашнее одеяло. Иван имел привычку закрывать окна в квартире только зимой или в совсем уж ненастную погоду, но сентябрьское погодное недомогание, видимо, полностью его устраивало, а Лука просто не мог найти в себе силы встать и закрыть чёртово окно.

Ему всё кажется, что кто-то следит за ним из темноты углов — кто-то спрятался в не запертой до конца дверце шкафа, смотрит на него из-под письменного стола и недобро поблёскивает глазами из окна. Лука вновь чувствует себя тем самым маленьким мальчиком, который боялся своих ночных кошмаров, оживших наяву.

Просто в один момент все кружится вихрем перед глазами — странный Пепе, который что-то рассказывает ему о смерти, Рамос, который стоит перед ним в метро и соблазняюще гладит по животу — Лука помнит, как он смотрел на него, Лука, совершенно очевидно, умеет подмечать такие вещи, но уставший мозг внезапно перерисовывает действительность другими красками в те детские кошмары.

Лука не знает, что такое ночные кошмары в детстве, ведь всё его детство было сплошным ночным сном, который всё никак не может закончиться.

Лука помнит, что такое война и страх. Он знает, что такое смерть, и сейчас лежит, невольно переживая флешбэки, запрятанные, казалось бы, глубоко в недрах памяти. Картинки больше не размыты, они совершенно чёткие, и Лука, смотря от себя маленького на происходящие вокруг события взрослыми глазами, думает, что сходит с ума.

Он не слышит таких предсказуемых, ожидаемых криков или вернувшихся отголосков взрывов — в комнате естественно тихо, за окном редко-редко проезжают машины, и Лука чутко вслушивается в хруст шин по асфальту — он хочет верить, что он всё ещё здесь, в квартире Ивана, но на самом деле он понимает — сейчас он невероятно далеко. Ночной кошмар не хочет отпускать его, но Лука на деле даже не помнит, что ему приснилось и снилось ли что-то вообще.

Модрич закрывает глаза и видит в темноте маленького Луку, дрожащего и смотрящего в никуда. У него в глазах непонимание, у настоящего Модрича, вообще-то, тоже, и Лука спешно поднимает веки, потому что события начинают накатывать со стремительной быстротой — там, в темноте, снова взрываются бомбы и пронзают воздух выстрелы. Лука не знает, что имел в виду Пепе, когда говорил о том, что он — обычный обмен на деньги, что он не знает, кто успел его продать, что происходит вообще — ведь, как правило, кошмары из детства не должны возвращаться.

Лука не знает, как должна выглядеть смерть сейчас, хотя он совершенно не глупый человек, но в давящей темноте комнаты ему начинают казаться совершенно невозможные вещи. Модрич плотнее кутается в одеяло, будто подсознательно отыскивая в нём свою безопасность, своё «никто меня не тронет», и в нём снова оживает маленький мальчишка из Задара, который уже знает, что война страшна и от неё не найти укрытия.