Где тебя нет (СИ)

Он медленно, стремясь продлить удовольствие, запускает ладонь под джинсы Модрича, осторожно поглаживая твердеющий член соседа сквозь ткань трусов. Его ладонь горячая, и Лука явно не испытывает каких-то неудобств, кроме, естественно, того, что его лапают в общественном месте на глазах едва ли не десятков людей. Он довольно быстро начинает ощущать ответную реакцию: как Модрич тянет его поближе, совсем легко прижимая и утыкаясь из-за накатившего стыда и смущения в плечо, как он неловко подаётся вперед, чтобы усилить контакт, как он всем своим видом безмолвно просит Серхио то ли продолжить, то ли остановиться.

Рамос вжимает Луку в стенку поезда, которая стала едва тёплой из-за трения, и осторожно шепчет на ухо, опаляя кожу горячим дыханием:

— Не стонать, — повелительно приказывает он, и Лука смотрит на него одним из своих фирменных взглядов, говорящих — неужели, а то я и сам не догадался. Но его просьба не остаётся необоснованной — Рамос шаловливо дёргает Модрича за волосы, слегка насмехаясь над ним, но тот только сильнее вжимается головой в плечо соседу. А после Серхио запускает руку под слабоватую резинку трусов.

Хотя его ладонь и была достаточно тёплой, чтобы не причинить дискомфорт нежной коже, ему не удаётся добиться предполагаемого эффекта — Модрич от неожиданности и с непривычки крупно дёргается, отстраняясь — и понимая, что деваться уже некуда, ведь он плотно спрессован между озабоченным соседом и остававшейся непричастной ко всему происходящему стенкой поезда. И всё равно Лука изловчается, пытается выворачиваться от нахальной руки, которая таким бесстыдным образом сейчас доводила его до точки кипения.

Кажется, что дальше уже некуда, но Модрич всё равно прижимает к себе Рамоса, пытаясь не выдать их обоих. Он упорно подавляет желание хотя бы немного выругаться, ведь точно знает, что Серхио эту идею не одобрит. Тот уже показал, что будет, если Лука облажается, а оттого чувство постоянного страха быть замеченным обостряет шквал эмоций.

Все мысли вылетают из головы Модрича, когда Серхио начинает ласково проводить по всей длине члена, иногда несильно сжимая его, задевая головку, покрытую естественной смазкой, оглаживая кончиками пальцев выступающие вены. Рамос по-прежнему делает равнодушное лицо для посторонних людей, а на деле наклоняет голову и проводит языком широкую, влажную полоску по чужой шее. Едва задевает волосы передними зубами, согревая тонкую кожу, и Модрич каменеет, чувствуя, как между ног болезненно пульсирует.

Он на грани — либо из-за этой «дрочки», которая даже не началась толком, либо на грани потери разума.

Серхио ещё раз обхаживает член Модрича, особенно сильно сжимая у основания, спускаясь к яичкам, наслаждаясь беспомощностью своего соседа, а потом убирает руку, незаметно запуская её под чужую футболку. Он оглаживает нижнюю часть живота, короткими аккуратными ногтями оставляя незаметные, слегка красные полосы, рисует тонкие ассиметричные узоры, которые провоцируют волны грубого накатывающего возбуждения. Модрич убирает голову с плеча Серхио и поднимает на него затравленный взгляд, потемневший от неистовой похоти. Ещё никто и никогда не доводил его до такого выматывающего, держащего на пределе состояния.

Серхио удивлённо приподнимает брови.

Модрич одним взглядом показывает всё.

И Рамос подчиняется ему, словно исполняя нежеланную прихоть — хотя, очевидно, ему и самому не терпится поскорее довести Модрича до оргазма. Он убирает руку с пресса и вновь возвращает её под резинку трусов, обводит большим пальцем головку и проводит быстрым, размашистым движением по всей длине. Трёх раз оказывается достаточно.

Он чувствует, как Модрич едва заметно содрогается, бурно кончая, а затем ощущает на собственных пальцах горячую липкую влагу. Лука не может сдержать задушенного, короткого стона, впрочем, утонувшего в гуле голосов. Он не убирает голову с груди Рамоса, крепко, до боли сжимая веки и только чудом не уплывая из реальности. За то время, пока он отходит от накатившего ярким фейерверком оргазма, Серхио ловко застёгивает его ширинку и крепко обнимает Модрича.

Тот сопит Рамосу куда-то в левую ключицу и неловко отвечает на объятие.

— Я всего лишь хотел тебе доказать, — интимно шепчет Рамос на ухо Луке, но догадывается, что тот за накатившим ураганом эмоций вряд ли разберёт смысл сказанного, — что могу взять тебя абсолютно везде; на улице, в метро, в автобусе — и дома. Ты это понимаешь? — довольно урчит, но, к сожалению, Модрич ему не отвечает и просто молчит, стыдливо пряча лицо. Рамос знает: ему понравилось не меньше.

Когда они выходят на улицу, никто не разговаривает — Лука медленно передвигает ногами, безуспешно пытаясь унять странную дрожь в коленях и колкость в кончиках пальцев, а Рамос улыбается и думает о чём-то своём.

Зайдя в квартиру, Лука сразу растворяется в своей комнате. Рамос хмыкает, а потом отправляется в душ, потому что он устал не меньше.

Лука как можно тише собирает разбросанную по гостиной и коридору одежду, складывает упавшие книги и, когда наконец закидывает последнюю футболку в шкаф, решает валить.

Уходить из дома. И побыстрее.

Зачем? Непонятно. Просто какое-то странное, неизведанное чувство охватило его разум, Лука больше не хочет оставаться рядом с Серхио — он боится, что сорвётся, его как магнитом тянет к Рамосу, а тот будто бы и не замечает ничего. Поэтому Лука просто решает уйти, закидывая нужные вещи в рюкзак и одновременно набирает Ракитичу сообщение на мобильном.

Он бесшумно копошится в коридоре, пытаясь наощупь выискать второй кроссовок, когда его взгляд случайно падает на ванную.

Оттуда доносится шум воды и какое-то завывание — видимо, Рамос упражнялся в своих вокальных способностях и нечаянно забыл закрыть дверь (как можно забыть закрыть дверь в ванную, Лука тоже не знает). Он медленно, словно во сне шествует поближе к полоске яркого, ослепляющего света, всё ещё сжимая в руке один кроссовок и немигающе замирает в паре метров от входа в комнату.

Рамос стоит спиной к нему, в душевой, и намыливает тёмные волосы каким-то шампунем с приятным цитрусовым запахом. Вокруг него — небольшие клубы водяного пара, зеркало запотело и покрылось маленькими капельками. Лука тяжело сглатывает и забывает, как дышать — как красиво смотрятся чёрные татуировки и белая пена, как контрастно выделяется смуглая кожа и бесцветные, почти невидимые бисеринки воды на ней, стекающие с шеи по лопаткам, изгибу позвоночника, а потом застревающие на упругих ягодицах.

Татуировки на спине маняще подчёркивают прямую, сильную спину Рамоса, и Модрич подсознательно понимает, что каждый отдельный рисунок, наверняка, имеет своё собственное значение; Лука не уверен, но догадывается, что каждая татуировка Серхио сделана не просто так, а с каким-то смыслом. Впрочем, Модрич с некой обреченностью понимает, что ему никогда не будет позволено спросить об этом — он всё ещё не разобрался в своих чувствах к Серхио, а Рамос, кажется, конкретно слетел с катушек, пока раздумывал о смене своей ориентации: сначала он орёт на тебя в доме своего лучшего друга, а несколькими десятками минут позже он надрачивает тебе в метро.

Лука быстро вправляет мозг на место и отходит от двери — если его поймают за подглядыванием, то простым разговором по душам дело не закончится. Он испытывает странный укол сожаления, когда нехотя отрывает взгляд от ямочек над ягодицами Рамоса, от его рук и плеч, где под татуированной кожей чётко очерчены сильные мышцы, от пены, стекающей по спине и ногам. Лука ловит себя на мысли, что ему очень хочется встать рядом и провести руками по его телу, вбирая в себя лишнюю воду; ему хочется словить языком капельки воды на широкой спине и поцеловать слегка выпирающие позвонки на шее. Модрич всё так же тихо отходит, каким-то необъяснимым чудом находит второй кроссовок и тихо выскальзывает из квартиры.

Внизу, в своей старенькой машине его ждёт Иван. Его друг громко слушает музыку и барабанит пальцами по рулю в такт какому-то модному рэперу, поэтому, когда Лука с силой распахивает дверь, немного пугается.