Где тебя нет (СИ)

— Это Пепе, — Серхио небрежно кивает в его сторону с таким видом, будто это самая очевидная истина, которую знает каждый ребенок, — Пепе — мой лучший друг.

Парень, представленный Пепе, тоже молчать не собирается.

— Так ты рассказал ему? — он хмыкает, и Лука, до этого замолчавший со своим вопросом, замечает поразительное сходство его с Серхио. Рамос тоже любит прищуриваться так же, как и Пепе. Он любит иногда подпирать собой стены, прямо как и его друг; и, естественно, он тоже любит побольнее уколоть словом.

— Нет, — хмуро пересиливает себя Серхио. Пепе глазами показывает на место рядом с сидящим и растерянным Модричем, но тот отказывается и остаётся стоять, — он не знает.

— Чего я не знаю? — Лука ужасно злится из-за того, что он ничего не понимает: он в чужом месте, его игнорируют и говорят загадками.

— И что только в нём нашли? Тощий, страшный, как котяра с помойки… Киса-киса, тебя Лука зовут? — Пепе ухмыляется. Модрич вспыхивает.

— Я сюда не оскорбления выслушивать пришёл!

— Знаю, знаю. Но ведь так будет немного интереснее. Рамос, ты скажешь? Или мне опять всю грязную работу за тебя делать?

— Да что такого важного мне Рамос сказать должен? — бесится Лука и встаёт с дивана. Он просто не может продолжать сидеть, пока вокруг него стоят люди. Однако Рамос тем же выверенным и точным движением насильно приземляет его обратно, глазами приказывая не рыпаться.

Серхио угрюмо молчит. Пепе оценивает накал ситуации и выпаливает:

— Значит так, киса. Чехо всё хотел сказать тебе, что тебя, м-м… Не знаю, как сказать, чтобы не ранить твою неокрепшую детскую психику, котёнок… Да, тебя захотят окуклить через две недели. Вот как-то так, да.

Модрич молчит, не понимая, что хотел этим донести до него Пепе.

— Кто-то задолжал крупную сумму денег, — угрюмо продолжает мысль друга Серхио, тем не менее, перескакивая в совершенно другую часть разговора, — и тебя продали, скорее всего, чтобы закрыть долги. Тебя — в обмен на, кажется, наркотики.

Модрич всё ещё не верит, по нему это видно — он переводит пустой взгляд то с Пепе на Рамоса, то с Рамоса на Пепе и ловит ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Я не…

— Ты не понимаешь, ты в ахуе и потерян для общества, да, мы знаем, проходили, — в голосе Пепе ни намёка на мягкость или сочувствие. Он даже смотрит осуждающе, хотя Лука ровным счётом ничего и не сделал.

Что всё это значит?

— Меня хотят убить? — беспомощный взгляд Модрича задерживается на лице более жалостливого Серхио, и тот отдал бы все драгоценности на свете, чтобы никогда больше не увидеть такой взгляд Луки на его лице — потерянный, усталый вкрай и безмолвно просящий объяснить, что же происходит.

— Мы что-нибудь придумаем, — кисло цедит Пепе, — что-нибудь придумаем, чтобы ты не откинулся. И даже не смей спрашивать, зачем мы тебе помогаем. Хотя можешь спросить у Рамоса — мне интересно, что он сможет из себя в ответ выдавить.

Серхио кидает на него раздражённый взгляд.

— Думаю, нам пора, — вновь вцепляется в Модрича, а тот переваривает полученную информацию и даже не замечает тупой боли от прикосновения.

— Вы только пришли, — зубоскалит, — чай, кофе, потанцуем?

Рамос ничего на это не отвечает, лишь отправляет Модрича в коридор натягивать кроссовки, а сам что-то обсуждает с Пепе. Возвращается, как ни странно, довольный, даже слегка улыбающийся — будто стянул с себя груз вины.

У него день начал налаживаться только к концу.

Интересно, что они обсуждали?

Потому что на часах уже пять вечера, они вдвоем бредут по Мадриду в поисках спуска в метро (к Пепе они шли одной дорогой, а вот возвращаться приходится другой, что гораздо дольше).

В метро Лука обиженно сопит.

Он, конечно, пытается делать вид, что «не обиделся», что его абсолютно не задела полученная информация, но Серхио внимателен, его не проведёшь — он краем глаза наблюдает, как его сосед смешно морщит лоб, нервно почесывает нос и прикусывает внутреннюю сторону щеки. Рамоса это веселит.

В поезде, как и ожидалось, совершенно безумное количество людей, поэтому Серхио ловко хватает Луку за локоть и невероятным способом ухитряется задвинуть в самую глубь, к противоположной от выхода стороне. Ехать им долго, не меньше двадцати минут, и Рамос точно знает, что если не найдёт себе развлечение на ближайшую треть часа, то повесится на поручнях.

Долго ждать не приходится — зажатый между стеной и Рамосом, Модрич отчаянно съёживается, дёргается, пытаясь выбить хоть немного личного пространства, но получается у него это отвратительно: перед ними стоит крупная компания пьяных подростков на вид лет семнадцати, бурно обсуждающая какую-то ерунду. Рядом с Серхио встала грузная пожилая женщина, которая отвернулась к ним спиной и совершенно не собиралась выходить, наоборот — поудобнее перехватывала в сильных руках пакеты.

Рамос неотрывно разглядывал Модрича под ним, лукаво ухмыляясь уголками губ. Они соприкасались лишь бёдрами, немного — плечами. Одной рукой Серхио упирался прямо рядом с правым ухом Луки, а другая свободно висела вдоль тела.

Со стороны казалось, что они — просто два случайно зажатых человека, никак не связанных друг с другом и ничего не предпринимающих для того, чтобы выбраться из мнимой ловушки. Для Рамоса, придумавшего себе весёлое занятие несколько минут назад, это пришлось как раз кстати.

Он всё ещё пытливо впивается глазами в Модрича, сползшего в угол и не понимающего, почему его так внимательно рассматривают. Совиные медовые глаза были широко открыты и наблюдали за каждым малейшим движением Серхио — как тот совершенно случайно легонько толкал его бедром, задевая свободной рукой кромку футболки, сползающую с джинс, как тот иногда нечаянно задевал опорной рукой его волосы. Модрич был невероятно серьёзен и так же настороженно вглядывался в Рамоса, пытаясь предугадать, что тот сделает потом.

Вагончик немного потряхивает в сторону, и Рамос, спешно убеждаясь, что сейчас за ними никто не наблюдает, кладёт правую руку на металлическую пуговицу джинс Луки.

Тот словно бы ожидал чего-то такого, из ряда вон выходящего, поэтому он даже не удивляется, в любом случае, не делает соответствующий ситуации оскорблённый вид.

Он знает, что ругать Рамоса бесполезно — его тихое, полное недовольства замечание всё равно утонет в смешении тембров голосов других пассажиров, поэтому вытаскивает руку из-за спины, преследуя цель убрать ладонь соседа. Но тот всё равно настойчиво возвращает её, легонько нажимает, и пуговица расстегивается.

Модрич сжимается в комок концентрированной ярости и одним взглядом предупреждает Серхио: «Не вздумай приставать ко мне здесь!» Рамос видит в этом какое-то своё, извращённое, садистское удовольствие и одним уверенным, спокойным действием опускает язычок молнии вниз.

Загораживает телом Модрича так, чтобы их точно никто не видел, и вжимается в него, делая контакт ещё теснее.

От Модрича все так же пахнет карамелью, и Серхио с блаженным прищуром глаз наблюдает, как тот стыдливо краснеет. Пальцы его правой руки медленно, невыносимо медленно поглаживают внутреннюю поверхность бедра Модрича, иногда задевая расстёгнутую ширинку, но всё равно касаясь достаточно невесомо, чтобы не спугнуть его.

Луке кажется, что горячие пальцы Рамоса прожигают ткань джинсов, заставляя кожу плавиться.

Модрич зло выдыхает сквозь сжатые зубы, и Серхио видит результат — он мучительно жуёт нижнюю губу, пытаясь справиться со смущением и, естественно, совершенно уместным возбуждением — уверенные движения руки Рамоса заставляют его растекаться по полу вагона лужицей, нетерпеливо закрывать глаза и бесшумно выдыхать согретый воздух. Рамос легонько тянет его за воротник футболки, вынуждая встать ровнее, а потом крепко сжимает ладонью между ног, отчего Модрич царапает руку, на которую опирается Серхио.

Рамос получает пару неосторожных тычков в спину от своих нежеланных соседей, и какой-то молодой парень оборачивается, чтобы посмотреть, кого он ударил. Видимо, не найдя ничего интересного для своего внимания, он отворачивается обратно, и Рамос возвращается к своему увлекательному делу.