Музыка абсурдной жизни (СИ)

— Вот, слушайте… секундочку… — Фран поспешно перевернул отогнутую ветром страницу и закрепил её. Заправил прядь за ухо, встал в позу и положил скрипку на плечо, предварительно расправив их и осанку. Мукуро лишь улыбнулся — уроки прошли недаром, и это уже хорошо.

— Только вот… знаешь что, ученик… ты после игры всё-таки скажи, что хотел мне поведать. Я же вижу. — Неуверенный кивок, заметное напряжение во всём теле. — Можешь начинать. Я внимательно слушаю.

Выдохнув и занеся смычок над прекрасным инструментом, парень мягко коснулся им одной струны, издав свой первый мелодичный звук…

Рокудо не хотел быть банален в описании музыки, но да разве можно её передать простыми словами? Все её переливы, резкие завихрени, красивые виртуозные замашки и берущие за душу звуки? Разве можно?.. Все слова и прекрасные выражения казались ничтожными рядом с этой мелодией… да что уж и говорить: рядом с любой мелодией. Мукуро всё время переписывал именно эту часть своей повести, перечёркивая и стараясь подобрать более подходящие слова, но всё равно потом в конце оставался недоволен проделанной работой. Фран играл простой незамысловатый этюд, который играют все новички типа него. Но (стоп, сейчас пойдёт куча банальностей) в нём слышались столько отголосков, столько вложенных чувств и сил и стараний, а также совсем неотчётливо, но Мукуро это видел, имея многолетний опыт, — его душа. Каждый музыкант способен или не способен вложить в свою игру частичку себя; отсюда его музыка может быть душевной или, наоборот, бездушной, чёрствой, быть может, красивой и идеальной, но холодной. Это ни в коей мере не зависит от самого произведения: одно и то же может звучать у двух разных скрипачей совершенно по-иному. Игра парня была действительно задушевной, приятной, с нотками едва уловимой загадочности и тайны, интриги; конечно, сама техника стала лишь чуть лучше того, что было на экзамене, но в общем… музыка, наверное, как и сам её воспроизводитель, сбросила с себя личину стального блеска холодного пофигизма и показала всему миру свою мягкую, приятную на слух сущность. Это мужчина оценил как никто другой. Правда, искренне не понимал, чего этим добивается его ученик. Что хочет сказать или, может, о чём хочет умолчать? Не совсем ясно. Однако… чёрт с ними, с размышлениями! Тут такое происходит, а он ещё о чём-то смеет размышлять, а не слушать изящную музыку своего юного скрипача.

Между тем сам мальчишка, играя и наслаждаясь игрой, неосознанно улыбался, прикрывал глаза от удовольствия, и наконец просто казалось, что его душа летала сейчас где-то в эфемерном пространстве, намного лучшем, чем эта реальность. Он был счастлив, Мукуро это готов был доказывать с пеной у рта. Его музыка была будто бы лечебной: разом всё плохое, словно грязь с белого кафеля, смывалось с души, оставляя лишь донельзя чистый хруст гладкой поверхности; у самого Франа, казалось, в одну секунду затянулись небольшие царапины, и осветлели синяки, а в движениях появились доселе невиданная сила и энергия, слабость же покорно уступила место своим антиподам. Рокудо и сам позабыл о насущных проблемах, о своём положении и обратился весь в слух. Верно говорят, что мелодии помогают успокоиться и некоторое время забыться: музыка слишком увлекла их обоих, заставила пускай слегка, но задуматься о чём-то важном для них, посмотреть на обыденные вещи с другой стороны… В классических этюдах есть своя сладкая доля правды и осознания чего-то стоящего, это точно. Но ведь это не только от исполняемой музыки зависит, а ещё и от исполнителя как такого…

Мукуро знал: это звучит последняя часть. Ещё минута наслаждения и конец. Давно не навещавшее его чувство — сожаление — вдруг робкими шажками зашло в его душу и смущённо улыбнулось, неловко напоминая о себе. Да, Рокудо действительно сожалел о том, что скоро Фран окончит игру. Но в то же время волноваться было не о чем: парень, как бы грубо это ни звучало, принадлежал ему и никуда не мог деться, значит, занятия продолжаться, и, кто знает, может и выйдет из него толк. Последний взмах смычком, воздушная нота завершающей части, и отчего-то совсем-совсем в тему (даже неприлично как-то) солнце скрылось за облаками, окатив волной тени после себя мир и кабинет изнутри. Всё слишком символично сегодня. Мужчина и сам не заметил, как его руки поднялись и без собственного его разрешения начали хлопать выступившему скрипачу. Да, быть может, в музыке и было достаточно изъянов, но стоили ли они всего того самого прекрасного, что только в ней содержалось? Нет, явно не стоили. Мальчишка, видя восторженное лицо учителя и его аплодисменты ему, крупно смутился и устало опустил скрипку, тут же присев на ближайший стул — слабость вновь возвращалась. Его губы расползлись в слабой улыбке, а тихий голос спросил:

— Ну как вам? Понравилось?

— Это великолепно, Фран! — Снова: его ли это хриплый, задумчивый голос и ушедшее в транс сознание? — Ты сыграл просто превосходно, лучше, чем в прошлый раз. Молодец! Я и правда горжусь тобой, ученик, что после занятий ты сам тренировался, несмотря на усталость… Это стоит похвалы. — Мужчина каким-то магическим образом оказался рядом с ним и уже несильно сжимал руками его плечи, заглядывая в прояснившиеся зелёные глаза. Был ли он прав тогда, когда сделал предварительный, пускай и абсурдный вывод? Да, всё то же самое. «Ты не стесняешься скрывать этого, мой ученик… и это тоже похвально!».

— Как я… рад… что пришёлся вам музыкой по духу… — часто дыша, едва смог выговорить парень и откинулся на спинку стула, немного прикрыв глаза. — Не пугайтесь, учитель. Мне нужно просто чуть-чуть отдохнуть… устал…

— Так, ты помнишь, ты обещал мне кое-что… — сказал Рокудо, напоминая о скором отъезде отсюда и всё-таки отыскав ключи в верхнем ящике. Это правда, что он сегодня не доезжал на машине, но на всякий пожарный прихватил с собой ключи от неё. Будто предчувствовал подобное. Синеволосый порешил оставить мальчишку здесь, самому дойти до дома и припаркованной машины и доехать до школы, забрав парня и увезя его домой. Это, конечно, долго, но в таком состоянии музыкант навряд ли дойдёт пешком — он просто не хочет признаваться, что избили его намного сильнее, чем казалось на первый взгляд.

— Да, помню: мне нужно сказать, что же всё-таки перед выступлением я хотел вам поведать, потом о том, что случилось со мной и наконец желательно сделать всё это в машине по пути до дома. Ничего не забыл? — Скрипач приоткрыл один глаз и осмотрел мужчину.

— Отменная память! Всё верно. — Мукуро лукаво подмигнул. — Жди здесь. Я сбегаю до машины и скоро приеду. Можешь отдохнуть… — Синеволосый улыбнулся и нежно потрепал парня по голове. Тот удовлетворённо усмехнулся и кивнул, вставая со стула и направляясь к дивану. Рокудо же прихватил пиджак с собой и уже скрылся за дверью, через пару секунд сбегая по широкой лестнице. Беспокойство уже не так сильно хрустело в его душе своими чёрными ветками ссохшегося древа предстоящей беды. Однако мужчина скорости своей не убавил, преодолев расстояние, которое он проходил за пятнадцать минут, теперь за пять или семь. Если честно, то он практически бежал.

Доезжал назад учитель чуть дольше, впервые в жизни выругав пробки и ненавистный красный свет. Но вот наконец сбоку открылось родное здание и ни единого места для парковки: ну что ж, это ожидаемо. Пришлось поездить-поискать свободный кусочек тротуара. Через пять минут Мукуро уже летел по лестнице наверх. Зайдя в кабинет, он обнаружил Франа, сидящего со скрипкой в руках и что-то на ней репетирующего.

— Ну что, музыкант, не можешь теперь оторваться? — усмехнувшись, с доброй ноткой в голосе спросил Рокудо, подходя к нему. — Смотри, не перетрудись.

— Я же здесь ошибся, верно? — Парень указал пальцем на шестую строчку и потом взглянул на синеволосого, нависшего сверху. — Для меня это почему-то всегда сложное место, которое удаётся не с первого раза.

— Это и понятно: смотри, как быстро нужно переставить пальцы для этой части. Но мы с тобой потренируемся в этом, обещаю. На самом деле здесь нужна лишь быстрота рук и пальцев. Могу подсказать пару упражнений для развития их ловкости. А вообще… ты большой молодец. Невероятно красиво сыграл, несмотря на небольшие опусы. — Мукуро улыбнулся своему изменившемуся ученику: неужели за всего лишь несколько занятий возможно так поменять, казалось, твёрдого в своих принципах человека? Неужели этот смущённый, раскрепощённый мальчик — некогда бывший флегматичный и холодный пацан, у которого что ни слово — то обязательно гадость и цинизм? Странно, странно всё это. Хотя и сам Рокудо уже давно не тот, но ему можно простить: музыка заставляла расцветать его душу роскошными небесными цветами. А нужно ли прощать? Разве это грех — меняться в лучшую сторону? Мужчина усмехнулся и прикрыл ноты, словно тем самым закрыв не их, а возникнувший вопрос. Ответ и так ясен, правда?