Музыка абсурдной жизни (СИ)

Спасение!.. Но надолго ли? Когда-то всё это закончится, оставив после себя лишь сладкий, но недосягаемый шлейф воспоминаний. Источника аромата уже не будет, а сам аромат лишь обманчивым призраком повиснет в воздухе, щекоча ноздри и волнуя воображение. Но, как ни крути, то уже будет не вернуть и не пережить вновь. Глупый, банальный вывод, но… люди, цените все моменты: с каждым завтра они становятся всё дальше от вас, всё менее душевными. А когда захочется их воспроизвести в памяти — бац, а воспроизводить-то и нечего! Поэтому Мукуро и аккуратно запаковывал чуть ли не каждое занятие, отведя каждому-каждому в своей памяти отдельное место. Он ещё пока не совсем осознавал, что дорого ему было скорее не само дельное времяпрепровождение, а именно… объект, который маячил перед ним и каждый раз вскидывал свои изумрудные глаза на него, уже с неким трепетом ожидая новой реплики учителя. Да, глаза у него были именно изумрудными, а не зелёными — они поистине сверкали теперь, как алмазы. Кажется, не только Рокудо нашёл своё течение и русло. Да и не только их — кажется, нужного человека. Или только кажется?

Мужчина с улыбкой вздохнул, поймав себя на этом; а впереди загорелся желанный красный свет, заставив автомобили отозваться такими же яркими бликами. Слишком быстро стало вечереть, и Мукуро решил добродушно отвезти парня домой. Тот сейчас мирно посапывал, уронив голову на ремень безопасности, который придерживал его, словно в колыбели. Рокудо глянул на Франа, имея теперь возможность подольше задержать свой взгляд на нём, будучи незамеченным. Прекрасное, расслабленное лицо, приоткрытые губы, тихо колыхающиеся волосы от его собственного же дыхания. Он в чём-то действительно мил, хотя вовсе и не смазлив, как могло показаться сначала.

Улыбаясь и прокручивая в памяти сегодняшние события и эту маленькую «ревность», Мукуро всё-таки понял, нажимая на газ, что проиграл. Он выиграл, но в то же время потерпел крах. Усмешка, проскользнувшее перед лобовым стеклом чёрное пятно птицы, сбрызнутые красной краской облака впереди. Ошибка мужчины первостепенно состояла хотя бы в том, что выбрал он именно этого скрипача. А выбрав его, он уже осознанно завёл механизм подрубки дерева, на ветке которого сидел. С самого начала, с той самой первой встречи и самого первого звука. Рокудо был обречён, как и его юный ученик. Но в промахе сладостней всего единство горя, верно? Наверное, в незавидном положении это и есть плюс. Но кто-то же должен остаться победителем? Так кто же из них?..

========== Занятие №8. ==========

Время есть бесконечное движение, без единого момента покоя — и оно не может быть мыслимо иначе.

Музыка — это стенография чувств.

Лев Николаевич Толстой ©.

«Проигравший…»

Мукуро, с утра решивший не ехать на машине, а дойти до музшколы пешком, быстро топал по сероватым, с проблесками солнца улицам и думал о всякой всячине, о которой только может размышлять человек, идущий на работу. Всякие мелочи, как-то: прокручивание в памяти того, что было на уроках недавно, какой материал следующий, всё ли для этого есть в кабинете, куда пойти на ланч и как посильнее задержаться на рабочем месте, чтобы позже прийти домой. Какие-то другие треволнения, так всколыхнувшие его душу пару недель назад, уже поугасли, превратившись из яркой краски в тусклую. Пожелтели, опали, угасли, как и всякое новое и страстное к концу весны. Каждая весенняя авантюра Рокудо заканчивалась совсем иначе, нежели чем у других, — заканчивалась равнодушием и разочарованием. Собирая остатки чего-либо рационального в нём в кучку, мужчина начинал усердно думать и в этом-то состояла его беда — начав советоваться с разумом, он полностью ссорился с сердцем, чувствами и почему-то с Фортуной, так упорно с ними сотрудничающей. Но от сего мероприятия он мало чего терял, даже больше приобретал. Только вот то самое ему было совсем-совсем ненужно; за любую цену и жертву синеволосый был готов хоть на чуть-чуть продлить эту авантюру, а в идеале — увидеть её конец, исход, итог. Но возможность претворения этого в жизнь с каждым годом становилась всё меньше и меньше, будто детскость у подрастающего юнца.

Прошло, с того самого момента, уже шесть занятий. А это, кажется, восьмое. Выводы первого урока были неясны и туманны, хотя их можно было отчётливо сформулировать и заучить наизусть, в будущем следуя лишь им. Сейчас же, спустя несколько недель, всё самое яркое, что было в тот день, стало забываться, становиться менее значимым и попросту уходить за матовую стенку нынешних событий и происшествий. Хотя Мукуро ни разу не изменил своего мнения насчёт кое-кого в кое-чём, но в остальном… лишь с лёгкой насмешкой вспоминал первое занятие, будто нечто само собой разумеющееся и как нельзя лучше подходящее под определение «стандартное». Да и, чего уж говорить, за столькое время учитель и ученик как-то подоуспокоились, война их стала принимать больше холодный оттенок, чем явный, а противоборство было вообще не разглядеть. Они оба как-то повзрослели и обратили своё внимание от друг друга и своих мелочных проблем к музыке — тому, что по-настоящему прекрасно и действительно может быть идеально, в отличие от человека и его нравов. Собственно, и задача-то перед ними стояла подобная… Так что ничего примечательного не произошло за те дни и впредь не могло — оба слишком увлеклись самим процессом, а не узнаванием характеров друг друга. Но ведь… зная и Мукуро, и Франа, можно смело сказать, что таким хорошим психологам, как они, не требовалось много времени проводить с каким-нибудь человеком, чтобы узнать его хорошенько. Можно сказать, они уже узнали друг о друге всю прав… нет-нет, пока лишь скажем, что всё. Ибо для такого громкого слова «правда» они никогда не смогут дорасти: самую правильную правду о себе может знать лишь сам человек. Более — как бы ни казалось смешно — никто.

А душа требовала перемен. Вот честно. Почему-то именно в этом месяце было острое желание наконец-то сорваться с места, с обжитой конурёнки, и умчаться синехвостой птицей на простор и свободу. Но всё то только, увы, глупые бесполезные терзания, приходящие уже не впервые в сердце уставшего Рокудо. Уроки ещё как-то тонизировали его, заставляли бодриться и веселиться, кое-где вспоминать острое словцо, а где-то и ласково похвалить, словом, работа была предлогом его счастья. Но лишь предлогом, ибо полностью человек счастлив быть не может по определению.

Фран, на радость Мукуро, заметно продвинулся в своём деле, однако пока учитель ещё не услыхал его музыки, на которую были возложены все надежды. Мужчина думал, что главное — хорошо подготовить его к практике, а потом можно будет дать волю фонтанирующему таланту парня. А сегодняшнее занятие казалось особенным именно потому, что по учебному плану значилось заветное «Практика игры на скрипке. Изучение наипростейших этюдов и т.д.» Рокудо никогда так предвкушёно не трепетал перед исполнением, даже будь то хоть сто раз прославившийся музыкант; его собственным, важным музыкантом сейчас был Фран, музыку которого он будет готов прямом смысле боготворить после нескольких таких практических занятий. Что уж и говорить, синеволосый и сам нетерпеливо, но с деланым спокойствием проводил уроки нотной грамоты лишь для официоза, не более: его душа уже кричала о необходимости дать скрипку этому юнцу и заставить его что-нибудь сыграть. Да, кажется, и сам мужчина люто возненавидел ноты, уже даже от одного их вида его тошнило, а скрипичный ключ он ненавидел ещё сильнее, ибо этот чёртов сложный элемент никогда хорошо не получался у его ученика. Но учитель считал, что сделал всё правильно, ибо без нот — ну никуда. Это основа всех основ. Хотя чего об этом вспоминать сейчас, когда рутинная рутина закончилась и настало самое долгожданное время?..

Восьмое занятие. Странное число. Оно как бесконечность (если перевернуть), как пустота (если затесаться в эти самые не загороженные ничем петельки), как бантик (если перевернуть и приложить к какому-нибудь костюму). Оно как символ чего-то абсолютно возвышенного, утончённого, непонятного и продолжительного во времени до квадриллионов квадриллион. Это число как-то нехорошо и вместе с тем прекрасно прыгало по жизни Мукуро в разные его этапы: в восемь лет умер его отец, а ещё через восемь — и мать; в «лишней» квартире (кажется, это слово теперь неискоренимо) номер его этажа — восьмой, первая и самая знаменитая скрипка Рокудо пробыла у него в пользовании целых восемь лет, а через столько же лет после смерти матери он её где-то оставил, потерял; ну и, наконец, самое недавнее — восемь лет разница между возрастом учителя и его ученика. Плюс, к тому же, и занятие, на котором юный музыкант должен будет наконец взять в руки скрипку, сегодня имеет номер восемь. Всё в этой жизни символично и не просто так. Хотя кто это говорит? Тот ли самый скептичный Мукуро? Или всё-таки что-то за эти прошедшие занятия поменялось?.. Никто толком сказать не мог, даже сам мужчина. А насчёт каких-либо изменений говорить пока бесполезно и рано: Рокудо и сам ещё не определился с этим.