Две души Арчи Кремера (СИ)

Попытки установить в группе что-то похожее на равновесие тоже наталкивались на размахивание регалиями, попытки военных побряцать наградами и похвастать погонами; у гражданских дело с этим обстояло поскромней, хвастать не было особо чем, только если благосклонностью начальства и вниманием СМИ, приходилось в присутствии военпроков демонстративно переходить к обсуждению умопопрачительных тонкостей разных расследований и судебных процессов, чтобы хотя бы таким зловредным образом восстановить свою самооценку. И в любом случае дело возвращалось к той причине, из-за которой их всех заслали на Марс. И каждый раз все двенадцать, не сообщая это другим, утверждались в собственном выводе, что случай с «Триплоцефалом» лишь вершина айсберга, а все куда проблематичней, другими причинами объяснить годовую ссылку на Марс двенадцати лучших кадров не представлялось возможным. Наверное, только это и примиряло четырех военных и восемь гражданских прокуроров, а иначе они бы давно уже перегрызлись вусмерть в учебном ли лагере, в ожидании ли рейса или даже на «Адмирале Коэне». Только на эту тему они и были в состоянии говорить относительно спокойно.

Максимилиан У. Кронинген был назначен руководителем этого гадюшника. Хотя два раза писал рапорты о самоотводе и бесчисленное количество раз лично говорил с шефом о своей неспособности «выполнять такую почетную и ответственную миссию». К сожалению, шеф был иного мнения; он категорически заявлял, что Кронинген, будучи опытным и терпеливым человеком, специалистом высочайшего класса и прочее напыщеное бла-бла-бла, должен понимать ответственность их задания и также ценить ловкость начальства, которое выгрызло, буквально выдрало из зубов у военных место главы следственной группы, и поставили бы над ними военного и пиши пропало, плясали бы под генштабовскую дудку; а так шеф, а в его лице вышестоящее начальство вплоть до генпрокурора и даже судей Верховного суда позволяет себе сдержанно-оптимистичную оценку командировки, и Кронинген должен ценить это. Тот именно это делать отказывался, потому что вообще и по жизни куда больше сомнительной ценности регалий ценил свою спокойную жизнь, а ее он как раз и лишался. В лучшем случае на полгода, в худшем на тринадцать с чем-то месяцев – что-то такое с орбитами Земли и Марса, которые допускали совсем немного возможностей для эффективного транспортного сообщения между двумя планетами. Поэтому управятся они за полгода, полетят домой в следующий рейс «Адмирала Коэна», иначе – болтаться им на Марсе еще несколько месяцев. И что-то подсказывало Кронингену, что ему изначально следует рассчитывать на худший вариант.

После того, как его с коллегами обрадовали этой ареанской ссылкой, куратор группы с гаденькой улыбочкой сообщил им, что их в количестве восьми штук отправляют на тренировочную базу, чтобы они познакомились с марсианской силой тяжести и насладились воздухом, близким по составу к ареанскому. Ни первое, ни второе никого в восторг не привело. Попытки двух из восьмерых отказаться от такой великой чести привели к беседе с начальством и безопасниками. И если первое было относительно сносным, то после допроса у безопасников ни у этих двоих, ни у кого другого желания отказаться от командировки не возникало. В качестве льготы женатым и официально сожительствующим было предложено взять с собой партнеров. Трое человек воспользовались этой льготой. Еще у двоих партнеры категорично отказались ставить на своей карьере большой жирный крест и решили остаться на Земле. У Максимилиана У. Кронингена не было ни супруга/супруги, ни партнера, с которым он официально сожительствовал, и никогда не было; а если бы и был: по здравом размышлении сам бы он согласился отправиться в качестве чьего-то довеска в дыру? В черную дыру, пусть и видимую в красном спектре. Так что и от своего партнера он не смел бы ожидать такой жертвенности. И пусть СМИ в триста тысяч иерихонских труб трубили, как на Марсе все здорово и замечательно, и население за шестьдесят тысяч перевалило, и тамошние социологи с демографами уверены, что планета и все семьдесят в ближайшие пять лет способна принять – работы, как выясняется, выше крыши, дроны не справляются, мегакомпьютер тоже пришлось малость умощнять, нужны квалифицированные кадры и очень нужны, и пространства для этих семидесяти тысяч уже сейчас достаточно, и так далее, и тому подобное, но именно из-за упертости, с какой СМИ вопили об успехах ареанской колонии, Максимилиан У. Кронинген и относился все более настороженно к достижениям, о которых те вещали. Собственно говоря, чем больше времени они проводили на тренировочной базе, тем чаще всплывал этот скепсис. Оно и понятно: неизвестно, какими целями и мотивами руководствовались методисты тренировки, но они категорично настаивали на том, чтобы следственная группа провела ни много ни мало – восемь недель в изоляции, чтобы развить какие-то внутригрупповые связи и прочее. Двенадцать рьяных индивидуалистов, поделенных на две неравные группы, которые периодически принуждаются к контакту, засунуть в крайне ограниченное пространство и эталонно стесненные условия. Максимилиан У. Кронинген ждал если не смертоубийства, то по крайней мере мордобоя или какого-нибудь слабительного в супе уже к середине второй недели.

Как бы ни было, информацию из внешнего мира группа получала в полном объеме, доступ к самым разным базам данных был исключительный, и в силу крайней нехватки непосредственных впечатлений разговор даже в личное время волей-неволей возвращался к целям, выдвинутым перед их группой. К тому, чем им предстоит заниматься на Марсе. К тому, что медийные кампании выглядят слишком уж сдирижированными, и к тому, чья нетрепещущая рука ими управляет. К тому, кто платит медийщикам и с какой целью. К тому, от чего эти фанфары пытаются отвести внимание.

Методисты, конечно, дураками не были; самонадеяны – это да, не отнять. Считают, что если оттрубили семь-восемь лет в высшей школе, а потом потягались по всяким курсам-симпозиумам-стажировкам, так и знают все о профильной области. Скорей даже профильном канале: Максимилиан У. Кронинген не только за другими, но и за собой замечал, насколько сужается кругозор, углубляясь. В любом случае, решение о восьминедельной тренировке было принято этими узкими, но глубокими специалистами, исходя из идеальных представлений о малых группах и о высокоинтеллектуальных, дисциплинированных, цивилизованных людях. Каковыми все восемь человек плюс четыре военпрока были – бесспорно, а как же. И каждый из них, включая и самого Кронингена, высокоинтеллектуально, дисциплинированно и цивилизованно пакостил своим коллегам. Этого как раз методисты не учли – не хватило широты кругозора, – что народец, который они пытались поднатаскать в групповом взаимодействии, давно этому обучен, способен работать в команде, но ровно до тех пор, пока это соответствует шкурным интересам каждого; а в этом пребывании в небольшом поселке в Антарктиде шкурных интересов не было, а очень даже наоборот.

Что, собственно говоря, представляла собой эта тренировка: этих несчастных обеспечивали великолепной связью, достаточно обильным, но сравнительно однообразным рационом и держали на практико-испытательной станции в семидесяти километрах от Южного полюса. К счастью, во время полярного лета, а то еще бы и в вечной темноте там сидеть. Итого две группы имели: жуткие ветры, постоянный холод, временами даже превосходивший марсианский, необходимость передвигаться из шатра в шатер либо по переходам, в которых царила минусовая температура, либо в полной экипировке, которая весила не шестьдесят килограммов, как скафандр, но под тридцать точно – а просто потому, что. На вопросы вроде «на кой?!» методисты пожимали плечами и загадочно улыбались. Аргументы вроде «на Марсе уже давно вполне продвинутые и очень комфортные условия» осыпались с этих самодовольных вурдалаков, как труха.

Самое интересное: Кронинген не мог не признать– и его коллеги тоже – что это было неплохое время и в чем-то полезный эксперимент. Не в плане того, что они завели новые дружбы, укрепили уже имеющиеся отношения или что-то подобное; но друг друга они узнали гораздо лучше. Эти оптимисты – методисты-инквизиторы – могли заявлять, что члены группы воспользовались возможностью, чтобы открыть друг другу сокровенные тайны и прочая чушь; ничуть: лицемерие в их маленькой вселенной было отточено за это время до императорских размеров. После определенной практики оказалось возможным дурить даже этих горе-психологов, и это становилось предметом тщеславия: не раз поздним вечером, во время спонтанных посиделок, которые казались непосвященному почти уютными, эти птеродактили хвастались друг другу: а я нашего циклопа так и так дурил, а я нашу ведьму на откровения такой и такой тактикой спровоцировал, а я нашему vagina dentata такого о своем несчастном детстве наплел, что он чуть не разрыдался, придурок. Собственно, эти посиделки именно казались уютными: они, конечно, образовывались только после того, как все, собравшиеся в помещении, убеждались, что их не подслушивают; и даже в момент искреннейших вроде откровений делившийся был готов сделать шаг назад и заржать над ними, что в большинстве своем и случалось. В общем, у каждого из практикантов был непростой путь туда, где они оказались; в прошлом у них у всех были вещи-события, за которые было стыдно потому, что они совершали их сами; за некоторые было стыдно вдвойне, потому что их совершали над ними; находилось место травмам, разочарованиям, унижениям, чему угодно еще. И этим как раз никто не рисковал делиться с другими. Потому что – вполне разумно – не доверял. А вот что практиканты друг о друге узнавали, было куда более ценным: в экстренной ситуации, скажем, когда человек без скафандра окажется в шлюзе, а из того начал откачиваться воздух, и вот кто из них сделает все, чтобы разгерметизировать шлюз и спасти бедолагу, а кто артистично смахнет слезу и помашет ручкой на прощание, красуясь за иллюминатором, можно было предсказать с достаточной степенью достоверности.