Две души Арчи Кремера (СИ)

Все на той же тесной станции проходили нудные симуляции: погрузка в посадочную шлюпку, взлет, пристыковка; знакомство с невесомостью, сниженной гравитацией и прочим; знакомство с некоторыми особенностями физиологии на Марсе; это все было условным – как бы ни хороши были сенсорные костюмы, но они могли сымитировать ту же невесомость лишь частично. В любом случае, Максимилиан У. Кронинген осматривал внутренности посадочной шлюпки в действительности, не в виртуальности, без удивления – она была незнакомой, но и узнаваемой, процедура перелета тоже была лишена новизны, шумы, ощущения не оказывались неожиданными. Иными словами, тренировки все-таки оказались эффективными.

И четыре недели на «Адмирале Коэне». У них у каждого была своя каюта, причем побольше, чем на антарктической станции, и это сразу и с заметным удовлетворением признали все двенадцать человек. Кто-то вголос, кто-то, и среди таковых был Кронинген, молча, с бесстрастным лицом. Зачем делиться тем, что при известной ловкости может быть использовано против тебя?

Сам крейсер был огромным. Людей на нем – не пересчитать. Необходимость в этой дурацкой тренировке была в очередной раз поставлена под очень большой вопрос; словно чтобы подчеркнуть тщетность практики, члены следственной группы держались как можно дальше друг от друга, благо сие на этом огромном кашалоте было проще простого. Максимилиан У. Кронинген был, разумеется, руководителем группы, имел возможность в любую минуту связаться с любым из ее членов, но старался делать это как можно реже, не в последнюю очередь чтобы не трогали его. С тремя из одиннадцати людей он увиделся за все время перелета ровно два раза: при посадке и при перелете на Марс.

– Хороша махина, – сказал один из этих троих. – Прямо как по Средиземному морю плывешь. Бывал на таком, Макс?

Кронинген приподнял брови – на пару миллиметров. Снизошел.

– Еще чего, – процедил он.

– И правильно, – сказал один из восьми – с ним Кронинген встретился раза четыре: один раз они говорили о перестановках в генпрокуратуре, еще два раза о кубке по футболу, и, кажется, обсуждали виски в баре – и все. – Тоска смертная.

Второй из трех тут же возразил, что круиз круизу рознь и что новое поветрие – антиэлитные круизы – это просто отпад башки и отличная возможность и в море поболтаться, и не таскать дурацкие формальные костюмы к ужину; первый из трех заявил, что самая суть круиза тем самым утрачивается. Кронингена куда больше интересовали дисплеи в посадочной капсуле. А еще он нервничал. И ощущал такое же напряжение в поведении каждого из коллег.

Их встречали комендант Лутич – имплантированный микрокомм послушно выводил Кронингену на виртуальный экран на сетчатке глаза информацию о нем: раса, возраст, группа крови; примерная схема имплантов; послужной список; причины, по которым его, простого солдата, не обремененного ни родственниками в высших кругах, ни случайно выигранным в казино или лотерее состоянием, обеспечили имплантами класса люкс, медицинской страховкой высшего класса, которой Кронинген, кстати, обладал – спасибо семейке, хоть какая-то от нее польза, и ни в коем разе не работе; причины, по которым Лутича после жутко дорогой и очень долгой реабилитации не оставили в десанте, хотя состояние здоровья позволяло, а сослали на Марс. Кронинген уже знал это, давно изучил, но не мог отказать себе в удовольствии еще раз покопаться в тайнах. Полковник Ставролакис – скорей идейный, в меру циничный, рьяно преданный своему делу, всегда рвавшийся на Марс – служака, надежный, как скала, волком смотревший на Кронингена со товарищи. Ничего особенного в прошлом: из семьи потомственных военных, с детства готовился стать космолетчиком, соответственно учился, тренировался, служил. В карьере ничего особенного – ни тебе угробленных взводов, ни смертельных ловушек, ни двухлетних доз облучения, нахватанных за часы, ни сломанных дверей в кабинетах начальства, ни месяца гауптвахты и даже военного трибунала, ни страховки, отданной семьям сослуживцев. Ни двух высших орденов союза. И едва ли они появятся – не тот материал. Ставролакис неторопливо шел наверх, поднимался по пологому холму, если можно так выразиться. Был, оставался хорошим человеком, утверждался в том, что это правильно и хорошо, был в меру гибок, в меру ловок, иными словами, достойный человек со своими слабостями и недостатками, не более.

Максимилиан У. Кронинген позволил себе осмотреть коменданта Лутича, полковника Ставролакиса, снова Лутича. Представился. Замолчал. Лутич изучал его. Тоже молчал. Ставролакис стоял рядом, набычившись. Комендант Лутич позволил Кронингену и его коллегам порассматривать их обоих еще пару секунд, затем произнес традиционное «Добро пожаловать на Марс».

После долгих недель на крейсере воздух в куполе казался блаженно живым; в нем можно было различить какие-то запахи, включая чей-то пот, что-то похожее на аромат цветов, вездесущие синтетические запахи синтетических материалов и пыль. Она, кстати, пахла, что Кронингена слабо удивило. Не жарой, не водорослями, как в той же пустыне или неподалеку от моря, а чем-то особенным – лекарством–не лекарством, пряностью–не пряностью, возможно, смолой. А возможно, Максимилиан У. Кронинген просто исстрадался в коробке, которая справно несла их от Земли к Марсу, поэтому ему и чудилось всякое-разное. Что-то похожее на фантазии; мозг до такой степени обрадовался избавлению от скуки, в которую его хозяин с коллегами был заключен на крейсере, что увлеченно впитывал, деконструировал, составлял заново и жонглировал новыми впечатлениями.

А помимо этого, Максимилиан У. Кронинген с удивлением ощущал, что прибавляет в росте. Глупая, конечно обманка, упиравшаяся в разницу в силе тяжести на Земле и Марсе. По разным подсчетам, в зависимости от многих факторов, включавших изначальный рост, телосложение и конституцию, а еще в разных зонах здесь, на Марсе, им предстояло прибавить в росте от двух до восьми процентов. Правда, это шло с еще одним неприятным сюрпризом: с ослаблением тканей, в том числе и костных, и по возвращении на Землю им предстояла реабилитация. Дело привычное, добрых восемьдесят лет как поставленное на поток, это даже на продолжительности жизни не скажется особо. Но сама мысль о необходимости реабилитации вызывала некоторую настороженность – болеть Максимилиан У. Кронинген не любил и, даже пострадав в результате травм, старался как можно быстрей избавиться от общества врачей, от заточения в больницах.

В любом случае, они уже были на Марсе, доступа на крейсер уже не было, у них было что-то около недели, чтобы освоиться в местных условиях, а пока они, все двенадцать человек, перемещались похожим образом: делая маленькие шаги, стараясь как можно меньше взмахивать руками и время от времени судорожно замирая, словно боялись взлететь. Ничего эльфийского в их походках не было, никакой легкости, изящества, чего там еще, скорей нечто паучье – тоже длинноногое, очень легкое, но куда менее привлекательное. А местные-то шагали широко, ловко пользуясь выгодами, которые предоставлял им сниженный вес.

Комендант Лутич задавал обычные вопросы о том, насколько комфортным был перелет, каково самочувствие у вновь прибывших, есть ли какие-то жалобы, возможно даже на странные и непривычные ощущения, и не следует ли ему попросить медперсонал заглянуть к им в гости; ничего, напрямую связанного с целью командировки Кронингена и его коллег. В этом было что-то двусмысленное: с одной стороны, вежливость, хорошо оформленная, даже отшлифованная многократным применением, которая скрывала недоверие, но и любопытство, но с другой, возможность Лутича практически каждой фразой говорить Кронингену и другим, что они – чужие здесь, мол, непростое это дело – Марс, особенно для таких пучеглазых. Изящное балансирование. Кронинген не возражал.

Кто-то из коллег попытался сравнить Землю и Марс. По дури своей брякнул: «А на Земле, между прочим…», и Лутич со Ставролакисом не сговариваясь посмотрели на него – высокомерно, с издевкой в глазах, мельком глянули друг на друга и снова перевели взгляды в разные друг от друга стороны.