Две души Арчи Кремера (СИ)

– Не возражаете? – подождав пять секунд, посмотрев на него, спросил Смолянин. – И правильно. На это нечего возразить. Мы не вечны. Хм. Должен признать, я с некоторым любопытством слежу за карьерой Захарии. Со все большим. Мальчик – молодец, да.

Помощник кивнул головой и промолчал.

– Кстати о мальчиках. А что там племянник Рейндерса? – спросил Смолянин. Спокойно, почти праздно, легко, едва уловимо улыбаясь, глядя на него поверх бокала, и помощник снова почувстовал, как по его спине заструился ледяной пот. Зашибись у него работенка, думал он. Экзамены, считай, каждый день. И что характерно, даже когда он вроде как сдан, этот чертов экзамен, все равно неизвестно, ни что за экзамен, ни насколько успешны его результаты.

Но о Пифии Манелиа он кое-что знал. Не мог не знать – этот хрен одно время был на слуху у многих и многих людей в генштабе и кое-каких других местах. С проектом «Арчи 1.1» он был связан очень тесно, его называли даже Кремеровым Хироном, каковой эпитет Пифий Манелиа, очевидно, принимал вполне благосклонно. Помимо же проекта «Арчи 1.1» Манелиа успел засветиться во многих разработках по психологии искусственного интеллекта, которые с успехом применялись в военной науке и промышленности, но и в гражданской тоже; в конце концов, кто купил патент, тот и в дамках. Когда Арчи Кремеру исполнилось восемнадцать лет, функции Пифия Манелиа в проекте были официально сокращены – объект был признан исправно функционирующим, соответственно постоянное присутствие кибер– и человеческого психолога не необходимым, но иногда все-таки оно требовалось. С другой стороны, некоторые анализы, которые этот Манелия представлял генштабу, и в которых указывалось, как происходит развитие искина в условиях столь тесного контакта с человеческой личностью, и как этот контакт с искином влияет на саму человеческую личность, были по-прежнему необходимы, и Манелиа все встречался с Арчи Кремером или общался с ним виртуально, изучал сведения его искина и так далее; но это бывало все реже. Генштаб вообще питал не то чтобы призрачную – все более оптимистичную надежду, что Кремер и сам начнет делиться чем-то таким, минуя посредников, и это было бы куда интересней, но это были планы. Пока же – Манелиа.

Пифий Манелиа оставался в проекте, не мог позволить себе отказаться от него полностью: сам проект становился все более интересным. Любопытным, если позволительно сказать такое. Арчи Кремер менялся, и это становилось особенно заметным на таком вот расстоянии: Пифий не связывался с ним добрых тринадцать месяцев, только обменивался письмами, но решил немного поболтать, тем более это вроде как требовалось и по каким-то дурацким планам. Арчи не возражал. Он вообще был замечательной лабораторной крысой. Учитывая тот факт, замечательный, если рассматривать его с точки зрения чистой науки, удручающий с этической, что Арчи Кремер провел значительную часть своей сознательной жизни в лаборатории и в качестве подопытного, как бы грубо это ни звучало, отношение к опытам, которые ставились на нем, у Арчи было тоже лабораторным: ему не менее исследователей было интересно, что значит – может значить – то или иное движение психики, как его тело может функционировать в тех или иных условиях. Некоторые ученые позволяли себе легкое сожаление, что Арчи был недостаточно подвижным с точки зрения психической типом – флегматиком, не сангвиником, поэтому ему требовалось куда больше времени, к примеру, чтобы принимать решения, и изучение функций своего тела – бесконечных, казалось – он предпочел бы проводить как раз в искусственно создаваемых условиях, а не где-нибудь в экстремальных. Но начальство считало иначе, а Арчи странным образом все представлял себе, как здорово бы было избавиться от необходимости оказываться в новом обществе, встраиваться в него, исполнять какие-то функции, и все для того, чтобы всего лишь проверить функции тела, искина и человека – хозяина искина. Иногда это было интересно, иногда интересной была реакция именно хозяина искина – для того же Пифия Манелиа. Иногда приходилось прекращать эксперимент, потому что исследователи переоценивали функционал чего-то там. Например, оптимистичные заявления о возможности обходиться без скафандра так и оставались заявлениями. Расчетно – все было верно; на деле – не все так оптимистично. Арчи после пары экспериментов пришлось провести время в лаборатории, пока ему выращивали и вшивали участки кожи и кое-какие внутренние органы, например. Пифий был вызван из какого-то своего проекта с требованием облегчить Арчи рекреационное время, был готов к худшему, а оказалось, что это ему приходилось давить что-то похожее на разочарование – и ворчливое восхищение: Арчи был абсолютно спокоен, даже столь критично приблизившаяся возможность для его мозга – самой важной, по сути дела, образующей личность составляющей – получить смертельную дозу облучения оставляла его равнодушной, куда больше волновало, сильно ли досталось Арту. Забавная, непредсказуемая человеческая психика. Она самонадеянно считает, что человек почти неуязвим – почти бессмертен. Возможно, для такого беспокойства Арчи были иные причины: он зависел от своего искина значительно больше, чем простой очень продвинутый пользователь: Арт обеспечивал его существование, случись что с ним, и Арчи просто умрет. С ним, честно говоря, было сложно, с этим Кремером, и проще не становилось: больно он был штучкой себе на уме, и его мимика-пантомимика нисколько не раскрывали тайн, которые он предпочитал не раскрывать никому.

Личное отношение Пифия к Арчи тоже было странно двояким: с одной стороны, феноменальный проект, куда более успешный в одних аспектах, не очень удачный в других, но в целом предмет гордости научного центра, каждой из его лабораторий – и генштаба, разумеется. И Арчи так и оставался проектом для Пифия Манелиа: замечательно сконструированная, успешно реализованная, продвинутая настолько, что через десять лет останется недостижимо технологичной, оболочка. Артефакт, иными словами. Личность Арчи почти не различалась за ней. И это не было неожиданностью: Арт все-таки был очень хорош, обладал и своими характерными чертами, протоличностью, которая походила на личность Арчи, впитывала ее особенности, применяла их. Где заканчивалось одно и начиналось другое, Пифий – даже он – был более не в состоянии определить. Что из реакций было человеческой, что – просчитанным, принятым после тщательного анализа ситуации решением искина, было непросто определить. Почти невозможно. Иными словами, интеграция человека и искина оказалась успешной. И заслуга Арчи Кремера в этом была немалой. И Пифий Манелиа ему был более не нужен.

И это было предметом досады для него. Хотя нет: слово это слишком плоское, слишком обыденное, чтобы точно выразить это ощущение, которое Пифий Манелиа испытывал рядом с Арчи. Подобрать точную этикетку было тем сложнее, чем больше разных нюансов-деталей наслаивалось, сбивалось в кучу, добавлялось в его отношениях с Арчи. Тот доверял ему – бесспорно, побольше, чем всем остальным участникам проекта, и при этом не доверял совершенно. Не то чтобы в словах Арчи проскальзывало, но Пифий определял по каким-то незначительным деталям, что тот замечал, знал наверняка, что Пифий не забудет сообщить центру об их беседе: то улыбка у Арчи казалась насмешливой, то взгляд скользил по стенам или мебели и останавливался в местах, оптимальных для размещения записывающей аппаратуры, то его взгляд задерживался на медиаюните Пифия, и закрадывалось подозрение, что защита у этого юнита была очень слабенькой, Арчи так и вообще на один укус, и он запросто знакомился со всем тем, что в нем хранилось. Разговоры вне кабинета Пифия, простые приятельские беседы, в которых Арчи признавался, что у него были проблемы с тем и тем, что он не понимает людей, например, то и то в их поведении, были чуть более плодотворными; они же, эти беседы, оказывались для Пифия теми еще испытаниями: он почти забывал, что Арчи перед ним – это Арчи 1.1, что Арчи Кремер в чистом виде едва ли дожил бы до этого времени, а если и дожил – был бы отвратительно болезненным, что в тех репликах, которыми они обменивались – шутливых, ехидных, меланхоличных, неожиданных откровениях, которые дарил ему Арчи, могло быть слишком много от его искина, и кто его знает, что за Франкенштейнов монстр сидит перед ним, если сам Пифий не может определиться. И эта странная ревность, которую Пифий испытывал, когда до него доходили слухи о возможных романчиках Арчи – тот научился находить в таком времяпрепровождении некое удовольствие, поделился пару раз, что в качестве расслабляющей терапии так и вообще неплохо, и даже испросил совета, как определить, что человек тобой интересуется, и даже что делать потом, как вести себя половчее, когда интерес к человеку иссякал на нет, потому что ему казалось, что он вел себя некоторым образом черство. Милый, чуткий Арчи Кремер, в котором так и сохранилось это детское чувство благоговения перед другими людьми, единственным преимуществом которых по сравнению с ним было то, что они были – или казались здоровыми. И чувство щемящей нежности, когда Пифию хотелось в знак благодарности побыть откровенным с Арчи, и тот внимательно слушал, и был – не казался – заинтересованным, а затем просто молчал, затем начинал говорить, но запинался, одергивал себя и мучительно подбирал слова.