Две души Арчи Кремера (СИ)

– За мегакомпьютерами дело не станет. У нас есть несколько. Главный инженер в курсе, согласен, будет оказывать всяческую помощь, – спокойно сообщил Лутич. – Вы познакомитесь с ним через четыре дня. Сейчас у него семейные обстоятельства, – трагично сообщил он.

Ставорлакис снова хрюкнул и уставился в сторону. Ухмылялся он очень ехидно.

Кронинген знал кое-что о Захарии Смолянине – личности в чем-то харизматичной, на Земле не самой уживчивой, на Марсе пришедшейся к месту. Но кажется, его семья в полном составе осталась на Земле, начиная с патриарха – Эберхарда Смолянина, или Смолянин-младший обзавелся еще одной здесь? И как-то не вязался трагичный тон коменданта Лутича с вредной ухмылкой Ставролакиса. Но им – чужакам – никто не собирался растолковывать повод для веселья, это – только для посвященных. В любом случае, Захария Смолянин в качестве одного из местных экспертов устраивал терранское начальство и самого Кронингена: репутация замечательная, характер не самый сучий, въедливостью сравнится с ними, а чем Смолянин-младший занимается в свое личное время, прокуроров по сути не интересовало, пока не было оснований подозревать его в противозаконных действиях.

Кар остановился у большого, пусть и не очень приметного здания, расположенного в смешанном квартале – не совсем жилом, скорее не административном, с парой прелестных лавок – по крайней мере, через четыре дома можно было разглядеть выставленные на улицу полки с пестрыми предметами, которые издали можно было определить как керамику, что ли. И воздух был удивительно приятным, а в двадцати метрах в другую сторону красовалась небольшая рощица из цветущих деревьев.

– Как бы не вишня, – негромко сказал полковник Фергюссон.

Лутич посмотрел туда же.

– Совершенно верно, – вежливо ответил он. У него поджались губы – странным движением: то ли он улыбнуться хотел, но неожиданно застыдился эмоций, которые бы непроизвольно отразились в улыбке, то ли задумался, не стоит ли как-то обширнее оценить наблюдательность полковника Фергюссона, то ли начал было самодовольно улыбаться, но не счел эту гримасу уместной.

– Невероятно, – тихо проговорил полковник Фергюссон. – У нас сейчас зима.

– Мы не зависим от климата, – счел нужным заметить Лутич. И: в его голосе не слышно было желания противопоставить «их» и «нас».

– Но они цветут, – кивнул головой в сторону рощицы полковник Фергюссон.

Лутич пожал плечами.

– Если вы думаете, что я знаю, почему, вы ошибаетесь. Если вас действительно интересует тема, я могу поинтересоваться у наших биологов.

Кронинген снова увидел это: криптоязык, непонятный непосвященным. Ставролакис заухмылялся, не хуже голодного ящера. Лутич чуть ли не демонстративно отвернулся.

– Наши биологи, – с непередаваемо насмешливой интонацией заговорил Ставролакис, – ребята невероятно изобретательные. Чокнутые до такой степени, что уже требуют полигон где-нибудь в кратере, в котором можно высаживать растения чуть ли не в открытый грунт.

– Прямо… – полковник Фергюсон неопределенно повел плечами, – в открытый?

– Практически да.

– Нифига себе, – сказал Айк Минасян.

– Полностью согласен с вами. – Ставролакис похлопал Лутича по плечу. – Если вам нужна экскурсия, обращайтесь к нашему коменданту, он в некотором смысле обеспечен привилегированными отношениями с нашими биологами, экскурсия будет что надо.

Комендант Лутич гордо молчал. А Ставролакис был доволен собой, сиял не хуже сверхновой.

Здание было неприглядным снаружи, просторным и вполне комфортным внутри. Милый такой пансион с достаточным количеством жилых и огромным количеством служебных помещений, которые можно было очень здорово обустроить под кабинеты, комнаты совещаний, лаборатории и прочее.

– Когда я вернусь на Землю, – неожиданно сказал Айк Минасян, – я буду скучать по такой щедрости, а, Макс? Ребята здесь умеют жить. За здорово живешь получить не просто все нужное – все желаемое. Я подозрителен по своей натуре и хочу думать, что они сделали это, чтобы заручиться нашим расположением. Но что-то мне кажется, что они просто так живут.

– Здесь, между прочим, только начинает формироваться товарно-денежное хозяйство, – усевшись в кресло, положив ноги на стол, наставительно произнес Джефферсон Обаде. – А вообще здесь царствует натуральное. Основанное, попрошу отметить, не на принципе «ты мне, я тебе», а на принципе «тебе нужно, мы обеспечим». Коммунизм как он есть.

Он широко раскинул руки.

– И это вызывает у меня немало подозрений, – с радостью ухватился за возможность позлословить Кемпер. – Коммунизм – это в принципе неестественная форма существования, но даже для такого условно-натурального бартерного коммунизма, навязанного шестидесяти тысячам человек, здесь слишком мало ресурсов. Я не имею в виду полезные ископаемые, Макс! Я в курсе, что тот же «Адмирал Коэн» будет возвращаться к Земле, под завязку загруженный слитками из самых разных металлов, содержащими максимум один промилле посторонних примесей, или даже контейнерами с высокоточными инструментами. Но ты объясни мне, что проку здесь, на Марсе, от терранских денег? Я сомневаюсь, что те лавчонки ниже по улице принимают их к оплате. Я сомневаюсь даже, что здесь существует такое понятие, как банк, финансовая система, монетный двор. Но ведь как-то все это общество должно функционировать! Иными словами, здесь установились какие-то иные системы расчета. Просто хитрые ареанцы не желают так просто посвящать нас в них.

Он развел руками. И тут же Минасян вложил ему в левую стакан с напитком.

– Чем не валюта? – поинтересовался он. – По запаху – неплохая настойка. Вишневая, я бы сказал.

– По этикетке на бутылке – тоже, – хмыкнула Лариса Важич.

– И все-таки я полагаю, что у щедрости аборигенов иные причины, – задумчиво произнес полковник Фергюссон. Гражданские – семь человек – повернулись к нему. Кронинген стоял спиной к остальным, ждал, когда сварится кофе, но внимательно слушал. – И у них очень веские причины обеспечить нам максимальный комфорт в расчете на то, что мы максимально тщательно расследуем ЧП.

– И как можно быстрей уберемся восвояси, Пьюки? – кротко спросил Обаде. Фергюссон угрожающе посмотрел на него: чисто формально его имя – Патрик – допускало и такое сокращение. Но как же оно было уродливо!

Кронинген покосился на Обаде, сдержал улыбку. Задумчиво провел пальцем по кромке чашки.

– Как можно тщательней установим причины и восстановим их веру в себя, Фифи, – сквозь судорожно сжатые зубы процедил Фергюссон. Кронинген повернулся к нему, готовый одергивать его, подозревавший, что тот с немалым трудом сдерживается, чтобы не ответить чистой, незамутненной физической агрессией на насмешку Обаде. Который, кстати, занервничал, вскинул голову, нахмурился, вцепился пальцами в подлокотники кресла. Фергюссон шумно выдонул, отвернулся, уставился в окно. – Реабилитируем перед самими собой, если хочешь. Это самое противное, самое унизительное ощущение, что твоя система ценностей на самом деле мираж, не стоящий гроша ломаного.

– Не слишком ли громкие слова, полковник? – невозмутимо спросила Лариса Важич, уже усевшаяся в кресло, уже положившая ногу на ногу; уже изучившая настойку на свет и на запах.

Кронинген присел на стол, скрестил ноги в щиколотках, поднес чашку к носу, вдохнул аромат. Кофе был весьма неплох. Что тем более было похвально, учитывая, что бобы скорее всего выросли на Марсе. Кстати, чем не валюта?

– Нисколько. Вы можете не верить мне, милейшая барышня, но некоторые люди живут и думают такими категориями. Именно они способны на утверждение новых обществ и систем ценностей.

– На разрушение старых тоже, Патрик, – Кронинген хладнокровно вклинился в речь Фергюссона, которую тот, исходя из опыта группы, мог развить и на час. Лариса Важич посмотрела на него, слабо улыбнулась и снова повернулась к полковнику Фергюссону. Милейшей барышней она не была и в шестнадцать лет, что значило четыре десятилетия назад; со стороны Фергюссона это обращение было мелочно, но такие мелочи ее давно не затрагивали.