Две души Арчи Кремера (СИ)

Пифий пытался представить себе, решился ли бы он на нечто большее – в качестве эксперимента, предположим, чтобы узнать, хорош ли будет секс. Но представить, что ему предстоит интимное действо с не-человеком – он не решался. Наверное, в Арчи 1.1 было слишком мало Арчи Кремера. Или Арчи Кремер стал слишком Арчи 1.1.

В любом случае, Пифий Манелиа все меньше был нужен проекту «Арчи 1.1» и сам понимал все отчетливее, что ему нужен новый вызов, занятие, которое поможет ему избавиться от этой успешной праздности, к которой он привык, дрейфуя в которой, Пифий постепенно утрачивал что-то не совсем внятное – проницательность, что ли, находчивость, еще что-то неуловимое, делавшее его таким знатным специалистом. Он поговорил с Дамианом Зоннбергом, поинтересовался, насколько им нужен киберпсихолог, получил в ответ хмурое: «Нужен всегда, но какого бы хрена этому не быть просто киберпсихологией», – и начал присматриваться-принюхиваться, куда еще можно будет влезть.

Но некоторые его поползновения не оставались тайной для людей, способных хотя бы немного анализировать. Помощник – ну ладно, секретарь, прямо как на гражданке – Эберхарда Смолянина был обязан это уметь просто по умолчанию. И он предположил, что с учетом некоторого охлаждения Пифия Манелиа к проекту, принимая во внимание его интерес к бытовым андроидам, возможно его участие в огромном мультицентровом проекте, который будет заниматься разработкой помощников для самых разных сфер, в том числе социальной.

– Бытовых андроидов? – уныло спросил Смолянин, задумчиво глядя в бокал.

– Считается, что разработка андроидов, способных эффективно функционировать в качестве социальных помощников самой разной ориентации, может оказаться наиболее перспективной, но при этом сопряжена со многими сложностями. К примеру, человек должен испытывать доверие к объекту перед ним, что связано с некоторыми маркерами в поведении андроида, которые воспринимаются человеком как свидетельства разумности, этичности и психологичности. В случае с промышленностью, в том числе и военной, такой необходимости не возникает. Главное все-таки – это функционирование дрона, например, решение определенных задач, которое довольствуется достаточно ригидными алгоритмами и не несет той степени рандомности, как в социальной сфере.

– С людьми сложно и непредсказуемо, с этим не поспоришь, – задумчиво признался Смолянин и отставил бокал. – Неплохая работа, – сказал он, встав.

Помощник вытянулся в струнку, отрапортовал, что благодарит за признание и ценит высокую оценку его заслуг господином адмиралом. Тот отмахнулся от него и пошел к выходу. Дверь за ним закрылась, помощник грузно опустился в кресло, еще теплое после Смолянинской задницы, и тяжело выдохнул.

Внучок же Эберхарда Смолянина, неугомонный Захария, чей ретивый характер невозможно было усмирить даже браку с гепардом его сердца и пиратом его мыслей, героическим героем, пилотом космолебедя и поэтом звезд, все еще капитаном Николаем Канторовичем, пронюхал о том, что со следующим рейсом «Адмирала Коэна» прибывает следственная группа в составе двенадцати человек, на одну треть военных прокуроров, на две трети гражданских, и что задачей их пребывания на Марсе должно стать максимально тщательное и беспристрастное изучение причин чрезвычайного происшествия с НМЛС-1120, не повлекшего за собой человеческих жертв, но приведшего к нарушению планов по добыче астероидов, а также к значительной деформации посадочной площадки на горе Олимп, что, в свою очередь привело к значительным потерям всех вовлеченных в данные операции сторон. Собственно говоря, «пронюхал» не совсем точно характеризовало те действия, которые Захария Смолянин предпринял, чтобы выяснить, что там на старушке-Земле собираются предпринимать. Дед, гадский гад и зануда, но странным образом симпатизировавший неформатному внучку, ничего не сообщал ему прямо, и намеками его обмолвки тоже невозможно было обозвать. Такое ощущение было, что он развлекался, глядя на усилия, которые Захария вынужденно прикладывал, чтобы все-таки выведать все то, что его беспокоило. Словно у него были свои планы и на эти мытарства Захарии.

Самым обидным для лапочки Захарии было даже не то, что дед так нагло скрывал от него информацию, на которую Захария вполне справедливо, с его точки зрения, имел некоторое право. Нет, конечно, он гражданский и работает в гражданской – типа – корпорации. Хотя, конечно, она, эта гадская корпорация, этот «Омником», не очень афишировала тот показательный факт, что более семидесяти процентов ее продукции идут прямиком в разные войска. Розничная фигня, которой «Омником» приторговывал, даже гигантские квантовые компьютеры, конструируемые и устанавливаемые в разных исследовательских центрах, в штаб-квартирах крупных компаний и так далее, не приносили ей и двадцати процентов дохода. Да что там говорить – умничка и шустряк мегакомпьютер, который разрабатывал и чьей конструкцией руководил, а затем чьим бессменным оператором оставался Захария Смолянин – даже он делал очень многое на благо всяких там армий и генштаба. И получалось: Захария Смолянин ночей не спал, пальчики в кровь стирал, оперируя всякими там клавиатурами, глаза до конъюнктивита доводил, а ему в ответ «шиш» и «не твоего ума дело»?! Он не мог с этим смириться, соответственно не смирялся, в результате разнюхивал много, очень много, и даже больше, чем те же Ставролакис и Лутич, к примеру, которые довольствовались только информацией из доступных источников.

Когда Захария Смолянин вломился в личные покои Златана Лутича, которые тот в силу, кхм, некоторых пикантных обстоятельств сменил на более – да что там – значительно более комфортные, а для кое-чьих глаз так и вообще почти первоклассные, Златан Лутич, собственно говоря, был занят именно своими пикантными обстоятельствами. Именованные обстоятельства, которые непредсказуемо для прагматичного и тяжеловесного ума коменданта Лутича оказывались крайне упрямыми, считали, что переезд и полный отказ от своей квартиры (конуры, халупки, лачужки и дыры, по взвешенному и объективному мнению Лутича) невозможен. Это не только ограничивает свободу «пикантных обстоятельств», но и недвусмысленно ставит в зависимость от сильных мира сего, что «пикантные обстоятельства» находили не то чтобы унизительным – нет и нет, за угрюмым фасадом сильных мира сего скрывалось большое, горячее и страстное сердце, а также нежная, чувствительная и чувственная душа, но все-таки. Появление клеща Смолянина было воспринято Лутичем с облегчением – на него по крайней мере можно было поорать всласть, а потом пожаловаться. На «пикантные обстоятельства» – невозможно, Лутич бы скорей язык себе откусил.

Захарии Смолянину достаточно было одного взгляда на угрюмую физиономию Лутича, чтобы решить, что тут происходит нечто куда более интересное, чем всякие там эскадроны космопрокуроров. Вытянув шею, чтобы определить, где «пикантные обстоятельства» находятся и чем заняты, определив, что они далеко и, кажется, очень сильно увлечены перемещением цветочков из-под одной лампы под другую, примерно ознакомившись с мрачными думами Лутича, Захария живо предложил:

– А хочешь я его по башке тюкну?

– Я тебе тюкну! – зашипел Лутич. Кстати, облаченный в пижаму. Правда, пижамная куртка была застегнута очень своеобразно. То ли Лутич ее застегивал в состоянии эйфории и блаженства и все еще не восстановил способностей к критическому восприятию действительности, то ли этим занимались «пикантные обстоятельства», после непосредственно пикантных обстоятельств.

– А что такого? – вытаращил глаза Захария. – Мы отвозим его в госпиталь, там его накачивают успокоительными, Надя Шеффлер вас того, – он подмигнул, – у нее опыт уже все равно есть, и после такого события необходимость в его лачуге отпадет сама собой.

Лутич задумался. Захария обнадежился: ему хотелось побывать еще на одной свадьбе, продегустировать ее со стороны, так сказать, а все не получалось.

Но увы: Лутич тяжело вздохнул.

– Не получится, – уныло сообщил он и покосился за спину. – Не тот матерьял. Потом не простит, – тихо признался он.