Две души Арчи Кремера (СИ)

– Нагулялся?

Арчи улыбнулся.

– Нагулялся, – согласился он.

Ставролакис повернулся к нему, опустил руки на бедра.

– Ты чокнутый, ты в курсе? – хмуро сообщил он. – Ты четыре часа бродишь по открытому грунту. Как бедуин хренов. Только верблюда не хватает. И если ты сейчас скажешь, что устал из-за этой долбаной невесомости, я тебя, сволочь такая, на губу посажу.

– Чтобы посадить хотя бы кого-нибудь? – не удержался Арчи. Он был почти готов отправиться под арест, но Ставролакис только хмыкнул.

– Где вас, таких нахалов, только делают, – буркнул он.

Арт тихо хихикал где-то слева.

Ставролакис пнул стол в паре метров от Арчи, рявкнул на кого-то, рявкнул кому-то, чтобы принесли кофе. Арчи вслушивался в его интонации: Лакис был определенно зол. Но полминуты назад он был зол обреченно, раздраженно, беспомощно. Сейчас – он готов был сражаться: кажется, наглость Арчи подействовала на него самым благоприятным образом. Осталось выяснить, что происходит.

Центр готовил астероид к жесткой посадке. Двигатели уже работали в полную мощность, парус уже развернулся; в углу главного экрана транслировалась его траектория, поверху постоянно менялись цифры: высота, скорость, температура, координаты, врезки предполагаемого места падения, изрытого кратерами как оспинами. Капитан «Триплоцефала» привычно переругивался с диспетчерами. Ставролакис помалкивал. Просто следил за ними.

И, кажется, за бригадой ремонтников, которая все не убиралась с посадочной площадки.

Грузовые контейнеры и астероиды не вызывали у пилотов и диспетчеров особого почтения. Первые должны были выдерживать достаточно жесткую посадку, вторые вообще можно было уронить с высоты хоть в пять километров, слегка затормозив, и останавливали от этого шага только соображения безопасности. Тренировочные полеты на кораблях-скаутах могли начинаться и заканчиваться на платформах, которые располагались на нулевом уровне плюс один-два километра, мощность кораблей и технологии позволяли. Огромная, неповоротливая межпланетная махина вроде «Триплоцефала», чьей задачей было не шнырять между астероидами, а эти астероиды доставлять на Марс, оказывалась бы беспомощной на них – во-первых, а во-вторых, взлеты-посадки оказывались бы значительно осложненными метеоусловиями, читай ветрами, песчаными бурями, непредсказуемыми температурами. Плато Олимпа обеспечивало крайне благосклонно воспринимаемую стабильность условий и их относительную предсказуемость.

Поэтому астероиды спускались в местах, обозначиваемых приблизительно, контейнеры – с чуть большей точностью и осторожностью, но не обязательно в одном и том же строго обозначенном месте. С кораблями такая беспечность не особо прокатывала: они нуждались в техуходе и контроле, банальной заправке; кроме этого, людям после нескольких недель в условиях минигравитации была необходима помощь, как бы они ни старались заниматься физкультурой во время полета. Приходилось идти на ухищрения. Первые посадочные площадки для легких аппаратов, начинавшиеся с нескольких вышек и пары технических зданий, разрастались, обзаводились все новыми площадями, штат при них увеличивался. А когда был введен комплекс в Олимпе, марсиане начали смотреть на звезды уже не с восторгом – с гордостью, с Олимпа небо воспринималось совершенно иначе - близким.

Впрочем, одно дело самый первый жилой купол и первые три сотни жителей – и совсем другое пятьдесят две тысячи. Одно дело первая площадка и первый вылет с нее в космос, и другое – девятый комплекс и сто восьмой вылет. Одно дело первая шахта на сороковой широте и первый слиток золота, и другое – девятисотый километр туннельных сооружений. Об открытии комплекса в Олимпе рассказывали по марсианскому телевидению, но народ отнесся к этому снисходительно, что ли. После первого взлета и первой посадки «Триплоцефала» это превратилось в рутину, которая обывателю неинтересна.

Ставролакис стоял за спиной руководителя смены, внимательно следил за экранами, время от времени отдавал короткие распоряжения по медиаюниту. В общем, ничего любопытного не происходило. Астероид, болтавшийся под огромным парусом, напоминал здорово вытянутую картофелину; и по цвету, кажется, он был таким же. Геологи следили за ним, открыв рты; они только изредка обменивались какими-то непонятными фразами, да еще на пару минут в их кругу вспыхнул спор насчет возраста и происхождения. Инженеры, не занятые непосредственно в его навигации, прикидывали состав, выработку и во что выльется его распилить; возраст астероида был им глубоко безразличен, происхождение интересно только в той степени, которая позволяла определить состав и примерно прикинуть структуру, чтобы решить, с какой стороны подходить, а то можно получить неприятный сюрприз в виде полониевых жил или включения из особо крепких руд, которые будут стоить им не одного сверла, к примеру; дистанционный анализ, конечно, хорош, но ничто не сравнится с возможностью препарировать камень собственными руками. Так что некоторые камеры работали в режиме ложной съемки, пытались просветить астероид, определить, есть ли в нем особо плотные ядра или еще что-нибудь интересное, но больше для того, чтобы потешить честную публику, чем необходимости ради.

Двигатели на астероиде работали в полную мощность, скорость сближения с поверхностью сократилась почти до минимума, расстояние до нее было что-то около полукилометра. Арчи следил за астероидом не отрываясь – он был по-настоящему зачарован. Подумать только: то, что здесь делается коллективом из нескольких дюжин человек и сотнями компьютеров, там, за десяток с лишним миллионов километров делали шестеро людей и несколько роботов. Это было глупо, но Арчи волновался. Более того – ему казалось, что он ощущает, как яростно пульсирует кровь в – сердце.

И наконец – эта глыбина плюхнулась на землю. Камеры завибрировали-заснежили, очертания астероида едва угадывались за пеленой пыли, и пройдет не один час, прежде чем она осядет, а к нему можно будет подъехать. Парус плавно, не без изящества опускался на астероид, двигатели замолкли один за другим. Ставролакис гордо вскинул голову.

– Молодцы! – негромко сказал он под жидкие аплодисменты и самодовольный свист.

Арчи посмотрел влево – вроде непроизвольно, но что-то там было такое, требовавшее внимания, что ли. Ага. Захария Смолянин собственной персоной. Хотя диспетчерская, кажется, была местом особого контроля. Захария же Смолянин – вроде как частное лицо, работавшее на частную компанию, и все равно – он здесь. Хмуро смотрит на боковые экраны, молчит.

– Эти придурки по сотому разу тестируют опоры на платформе, – произнес он, заметив, что Арчи смотрит на него. – Этим уродам так нужно было все-таки выпнуть эту консервку, что они решили рискнуть, – мрачно сказал он, указав подбородком на Ставролакиса. – Видите ли, все сроки вышли, надо думать об окупаемости, бла-бла. Консервка взлетела, а как они ее сажать собираются, подумаем потом.

Арчи вызвал в памяти всю документацию по платформе. Стандартная конструкция посадочной площадки для сниженной силы тяжести и устойчиво низких температур, адаптированная под ареанские условия и под олимпийскую геометрию. Конструкторы исходили из двух-трех сотен метров реголита, перма-льда и слоев магмы разного возраста на высоте в пару десятков километров – бутерброд, который Арчи мог наблюдать, когда поднимался в лифте. Реголит обладал достаточной плотностью, но для надежности был укреплен сваями и плитами; на них же устанавливались решетки для техобслуживания трейлера - машины высотой почти в девяносто метров и длиной с полкилометра, по ним же суетились кары с техперсоналом и грузовые тележки. «Триплоцефал» взлетел с этой площадки без проблем, но стартовый импульс разрушил четыре плиты, две – критическим образом. Их заменили новыми, еще раз проверили старые и теперь в последний раз осматривали стыки. Датчики на сваях сообщали давление, температуру, подвижность реголита – все это можно было видеть на служебных экранах; большинство из цифр, мигающих на моделях свай, были вроде как зелеными. По крайней мере, ни одной красной. Арт заимствовал изображения и постоянно обновлял его. И Арчи все лучше понимал Ставролакиса, который ощутимо нервничал.