Я без ума от французов (СИ)

– Конечно, – Марии не нужно продолжение, она только мягко кивает, даже не смотря на Тиерсена, и тот как-то недоверчиво вздыхает, снова шагая дальше. Он доходит уже до самой ограды виллы, пригнувшись к земле, когда чувствует, что Мария покинула его, по крайней мере, в физическом воплощении. Она продолжает следить наверняка, но даже ничего не сказала, не пожелала удачи, просто растворилась в воздухе где-то между шагами Тиерсена. Но ему так даже легче – не пришлось отвлекаться лишний раз.

Навык перелезания через охраняемые заборы Тиерсен приобрел давно, так что ему не составляет труда за несколько секунд оказаться уже по ту сторону: здесь нет ни колючей проволоки, ни проведенного тока, так что это кажется абсолютно детским испытанием. Густой газон упруго пружинит под ботинками, когда Тиерсен спрыгивает вниз, а через секунду он уже едва касается земли, мягкими и аккуратными шагами отбегая к ближайшему дереву, почти не приминая траву за собой.

За вчерашний скучный день Тиерсен наизусть выучил, куда и в какое время может отлучаться охрана, кто осматривает наружную территорию и как работают люди в видимой части дома. Тиерсен даже уже почти привык к тем крепким парням, за которыми наблюдал, и раздал им какие-то идиотские прозвища, чтобы хоть как-то отличать. Например, сейчас Жирдяй-В-Шляпе, обычно отдыхающий на веранде, как раз должен отправиться куда-то в дом, скорее всего, на ланч. Тиерсен отсчитывает время по наручным часам, забравшись на удобное раскидистое дерево рядом с верандой, но звук отодвигающегося стула слышит ровно в полдень, ни секундой позже. Да, видимо, не только один Тиерсен следит за временем. И он усмехается, касаясь раскрытой ладонью широкой ветки, и смотрит вниз, пока Жирдяй оглядывает видимую часть территории и вздыхает, открывая дверь в дом.

Легко спрыгнуть вниз – звук приглушается травой, а следующие шаги приходятся уже на плитку, которой покрыт небольшой участок прямо за домом. У Лефруа большая территория здесь, и Тиерсен даже не может сказать, где она кончается, но это и не важно: ему не нужно углубляться в кипарисовые аллеи, достаточно только проникнуть в дом, убить Лефруа и уехать отсюда навсегда.

Тиерсен мягко касается ручки, открывая стеклянную дверь. Минус открытого дома в том, что он проглядывается почти насквозь, но это и плюс тоже. Тиерсен слышит голоса в глубине дома; здесь везде перегородки, но прислуга и охрана явно завтракает не в открытой столовой, а на кухне, так что Тиерсену достаточно следить за дверьми и не запутаться в часто расставленной мебели, пробираясь к винтовой лестнице. Так что если Лефруа действительно находится в своих комнатах на втором этаже, то все должно быть в порядке.

Тиерсен поднимается наверх, никого не встретив по дороге, и входит в закрытую часть этажа, плотно притворив за собой дверь. Насколько он знает Лефруа, здесь не будет никого, кроме разве что горничной, может быть, одного охранника, вряд ли какой любовницы: Лефруа сейчас не подпустит к себе никаких лишних людей. Так что Тиерсен абсолютно спокоен, пробираясь по хитро переплетенным коридорам и внимательно прислушиваясь к звукам из-за дверей. И негромкий голос и шум воды он слышит задолго до того, как добирается до ванной комнаты.

Тиерсен прижимается к одной из стен мягко, выглядывая из-за очередного поворота и сразу прячась обратно. Хорошая охрана, как и положено, сторожит двери, не мешая хозяину принимать ванну. Один охранник. Это совсем просто, и Тиерсен улыбается, снимая с пояса нож; конечно, это не его кинжал, просто купленный наскоро охотничий нож, но другого ничего нет. Хотя Тиерсену и этого довольно, он примеривается, прикидывая расстояние, и снова выглядывает из-за угла, ловко метая клинок. Тот входит глубоко в основание шеи, охранник хрипло выдыхает, потягиваясь к ране руками, но Тиерсену совсем не до этого: ему нужно преодолеть коридор абсолютно бесшумно, чтобы подхватить тело до того, как оно упадет на пол. И дыхание даже немного сбивается, когда Тиерсен мягко скользит по полу, принимая охранника на руки, морщась от булькающих звуков, с которыми ничего не смог сделать. Пистолет, который тот даже успел вытащить, выпадает из судорожно сжимающихся пальцев, но Тиерсен подхватывает его, упираясь в спину охранника коленом и аккуратно опуская тело. Он вытаскивает нож, прижимает рану рукой и оттаскивает свежий труп немного в сторону, к ближайшему углу, кладя пистолет поверх груди. Тиерсену чужого не нужно. Он пришел сюда за своим. И достает собственную беретту, подходя к двери ванной, тихо выдыхая и медленно открывая ее.

Лефруа лежит в ванне в полу, откинувшись на бортик, и поглаживает пальцем рацию, которую держит в ладони, переводит на Тиерсена взгляд вечно припухших глаз.

– Стоп, – говорит он спокойно под дулом пистолета. – Стоп, – поднимает рацию, держа палец с идеальным маникюром на кнопке. – Опусти пистолет, мой дорогой, не вынуждай меня нажимать эту кнопку. Ведь если внизу услышат звуки стрельбы, ты отсюда уже не выйдешь. Как и я, впрочем, но это уже формальности, ведь тебя на самом деле куда больше волнует твоя жизнь, чем моя, – Лефруа сжимает рацию плотнее. – Так что, может быть, поговорим, Тиер? – его голос низкий, с легким хрипловатым придыханием, как и всегда. И он не торопится, улыбается, давая Тиерсену подумать.

Тиерсен смотрит в глаза Лефруа, оценивая ситуацию. Да, если честно, он не ожидал, что дядя будет настолько готов к их встрече. Но приходится исходить из того, что есть. Тиерсен выдыхает через нос и медленно опускает пистолет.

– Хорошо, мы поговорим. Но не здесь.

Лефруа наклоняет голову:

– Тиер, мой дорогой, я столько лет по мере возможности пытался привить тебе правила этикета, и все напрасно. Даже сейчас ты ведешь себя, как глупый и невоспитанный ребенок. Но, видишь ли, мы в такой патовой ситуации, в которой нет смысла грубить, но есть необходимость в разговоре. Сейчас. И здесь, – Лефруа всегда невозможно решителен, и его низкий тон привычно подавляет.

– Знаешь, дядя… – но Тиерсен никогда не поддавался на это, в отличие от остальных членов их семьи: из сыновей дедушки Жерома только Лефруа мог сравняться с ним характером, но если кто и унаследовал эту жесткость из его внуков – так именно Тиерсен. – Ситуация, конечно, ничейная. Если я подниму пистолет, ты вызовешь охрану, если ты вызовешь охрану – я тебя пристрелю. Но, как видишь, ты умрешь в любом случае. И поскольку я гарантированно лишу тебя жизни, а мне еще предстоит посражаться за свою, то давай сойдемся на том, что ты находишься в чуть менее выгодном положении. И ставить условия здесь буду я. Мы поговорим, дядя, не сейчас и не здесь. Поднимайся.

– Ты ужасен, – Лефруа вздыхает, пересаживаясь удобнее. – Бесцеремонный, прямолинейный, резкий. Ты действительно думаешь, что я куда-то поеду с тобой?

– Я выстрелю, дядя, – Тиерсен качает головой.

– И что же стоит такого риска? – Лефруа плотно сжимает свой чувственный рот. И Тиерсен думает. Но не находит, что ответить. “Любовь к своему делу, смерти, сумасшедшим богам” – столько вариантов. – Хорошо, дай я сам предположу, – Лефруа невозможно спокоен. – Селестин?

– Что? – Тиерсен не слишком понимает.

– Селестин, – Лефруа не меняет ни взгляда, ни тона, но в самом его лице появляется что-то задумчивое. – Я угадал? – он вглядывается в Тиерсена, а тот даже не хочет возражать. В конце концов, если подумать… – А я всегда говорил Франсуа, что когда его старшему сыну восемнадцать, а младшему тринадцать, и они спят в одной постели – это ненормально. Но я понимаю тебя, Тиер. Любовь всегда толкает людей на ненормальные поступки. Они готовы уродовать своих детей, вожделея их, готовы предать собственного отца ради родного брата, готовы умереть, чтобы принести своей любви голову ее врага, – но в голосе Лефруа нет ни нотки обвинения, и Тиерсен только дергает плечом.

– Ты бы сделал то же самое для Серафена, – он знает, что вообще не стоит разговаривать сейчас, но и просто игнорировать Лефруа со всем их совместным прошлым – тяжелее, чем кажется.