Солнце жизни (СИ)

— Верно… — в горле пересохло, поэтому голос получился сильно хриплый. Уитвики молчал, ожидая своего приговора — вот теперь уже точно настоящего приговора. Потому что знать, что счастье было рядом, под боком, но он так им и не воспользовался, было ужасно больно. И сейчас, на закате не только дня, но и своей жизни — а это уже произойдёт сегодня точно-точно — было в два раза ужаснее осознавать своё проигранное счастье, свою прожитую впустую жизнь. Хотелось этого вообще не знать, но как тут не знать, когда на тебя смотрят глаза, полные любви? Сэм чувствовал, что они убили друг друга: каждый по-своему и в своё время.

— Возможно, это уже бесполезно и только сильнее разобщит нас, но, Сэм… — сделал шаг вперёд, — Я любил тебя. И до сих пор люблю… — голос наконец-таки дрогнул, в глазах отразилась невероятная мука; было видно, что далось с трудом; дёрнув плечами, майор тяжко, надрывно вздохнул и с болезненной улыбкой глянул на него: — Лучше бы ты меня сразу убил, Сэм, чем мучил бы таким молчанием и бездействием. Ну, скажи же что-нибудь! — прикрыл лицо руками, потом потёр виски и, поморщившись, глянул на него — казалось, ему было невыносимо смотреть на Уитвики, будто это доставляло реальную, почти физическую боль. Парень мотал головой, задыхался собственными словами, долгое время ничего не мог сказать, вглядываясь то в асфальт, то в солнце, то на деревья, и только после кое-как выдавил из себя:

— Как… как давно?

— Давно, Сэм, давно. И даже в тот момент, когда я отказывал тебе, слышишь, я любил тебя, до одури любил! Но уже тогда… уже тогда было поздно, прости. А сейчас это вообще глупо звучит. Я всё понимаю, Сэм, но ничего с собой поделать не могу: хотелось рассказать об этом, хотелось, чтобы ты знал. Знал всё. Но для нашей любви никогда не было подходящего времени; уже изначально оказалось поздно. Вот так… — выдохнул, опустил голову и крупно сконфузился; бывшие майорские замашки сошли на нет — даже привычной уверенности не было. Всё ушло. Он его растоптал. Они друг друга растоптали и заставили полностью погрузиться в пучину горя. Боже, как это пафосно!..

— Уильям… — сдавленным шёпотом начал Уитвики, приложив руку ко лбу и прикрыв глаза, — Уильям… я даже не знаю, чего говорить. Мне кажется, всё и так понятно: мы с тобой проиграли. Проиграли, и теперь это всё — наша жизнь. — Он махнул рукой в сторону коляски. — Но разве мы хотели такую? Наша жизнь не это… наша жизнь где-то не здесь, вне этого города, где мы могли быть смелее и откровеннее. Теперь же только так… Знаешь, в душе я всегда надеялся. Надеялся, что ты не такой твердолобый, — слабо усмехнулся. — Как видишь, угадал.

— Я чувствовал себя ужасно, когда говорил те слова, но вместе с тем знал, что ты в ещё более худшем состоянии… — Леннокс подошёл практически вплотную, но не смел до него дотрагиваться. — Тебе было нелегко все эти годы, но и мне, поверь, тоже. Не сказать, что я сразу, с первого знакомства стал жалеть о своей помолвке и ребёнке, но уже спустя полгода просто не находил себе места. Видишь? «Вовремя» у нас не было никогда, только «поздно»! Прости, Сэм… прости, — говорил тихо; его дыхание парнишка чувствовал на своей щеке и смотрел на губы, на глаза, на всё лицо в общем вблизи и понимал, что они могли стать любимыми и такими, которых можно было бы касаться и целовать. Он жалел, проклинал, ненавидел, частью боготворил и снова ненавидел свою жизнь; хотелось взвыть и на секунду представить, что это, в парке и с коляской и перед любимым, но уже изначально недосягаемым человеком, стоял не он, а тот самый, тот самый герой из того злополучного фильма! Он хотел не страдать, не прикрывать лицо руками и смотреть в такие же вымученные глаза, а лишь оценивать игру актёра, сидя на диване с попкорном. Но, увы: это он сейчас испытывает далеко не выдуманные душевные терзания и стоит на обломках своей разбившейся жизни. И да, не только он… Уитвики не вынес и, понимая, что уже всё давно не имеет никакого значения, аккуратно положил голову майору на плечо; тот вздрогнул, но позволил — сегодня было позволено всё. А завтра — уже точно нет. Завтра ведь надо забыть, верно?

—…но я не забуду, Уилл. Никогда не забуду. Никогда меня не заставят любить так, как записано у меня в паспорте в разделе семейного состояния. Никто, слышишь? и никогда! — Парень только осознал, что, оказывается, говорил что-то, но понял только свои последние слова. Леннокс осторожно поглаживал его то по голове, то по спине, иногда зарывал пальцы или нос в его шевелюру и будто чем-то наслаждался. Уитвики сконфузился, чувствуя, что наговорил ереси, поэтому и добавил: — Прости, Уильям. Я что-то много разговорился.

— Ничего, Сэм, не страшно… — Сухие губы коснулись его лба; парень ощутил, что впервые смутился. — Тебе, кстати, уже два раза отправляли сообщение. Наверное, Карли… — Имя неприятно резануло по ушам и разрушило общую идиллию; впрочем, рано или поздно это должно было прийти.

— Чёрт с ним, Уильям, чёрт с ним! — Уитвики прижался к нему ближе. — Мне уже всё надоело! Дай хоть на закате моей жизни насладиться тобой… тем, что ты рядом, Уилл. Твоё тепло… знаешь, оно ведь особенное! Кажется, им бы я согрелся на всю свою жизнь…

— Ну-ну, не неси глупостей, Сэм, — проговорил прежним снисходительным тоном — они решили напоследок создать маленькую иллюзию счастья. Уитвики отстранился, невесело улыбнулся и зачем-то кивнул. Раздался звонок; Карли беспокоилась.

— Всё в порядке, милая. Да, идём. Просто встретил Уильяма, немного разговорились. Через двадцать минут буду. — Повесил трубку и бросил телефон в карман с каким-то облегчением, многозначительно и даже жалко глянув на Леннокса.

— Уже идёшь… ладно, Сэм. Хорошо, — кивал как будто ни в чём ни бывало, а у самого в глазах яркая, но бесполезная просьба остаться.

— Уилл… — тихо начал парень, пристально на него смотря и взяв за руку, — Уилл, можешь… ну, хотя бы на прощание и в честь того, что мы прожили жизнь зря… и как бы для того чтобы хоть на секунду ощутить, как было бы классно, если бы мы смогли быть вместе… ну… — Уитвики сильно сконфузился и к чёрту растерял все подготовленные в уме слова, — Короче, Уилл, не мог бы ты меня по…

Леннокс легонько коснулся его губ; легонько и ненадолго — большего позволить они не могли. Сэм ухватился за этот поцелуй, как утопающий за круг; ему было важно почувствовать мужчину, ощутить его губы, дыхание, ладонь на щеке, ощутить этот грёбаный поцелуй, к которому они шли все эти годы и который ничего в итоге им не дал, и наконец позавидовать его жене — у них есть разрешение только на один такой, в то время как Сара могла получать их бесчисленное количество. Он был снедаем злостью, нежностью, чистой любовью, завистью и наконец полным унынием, когда робко касался губ Уильяма; такое больше не повторится, знали они. Ибо больше нельзя, потому что их теперешняя жизнь такого не позволяет; уже завтра они должны проснуться и поцеловать своих жён ласково и ещё более нежно, и улыбнуться, и зажить будто бы счастливо по старой программе; и это не должно удивлять.

— О, Сэм… — Уильям едва ощутимо поцеловал его в лоб, потом в щёку, потом уткнулся носом в волосы, — На что же я променял свою настоящую жизнь, жизнь с тобой? На что?.. Ужасно.

— Твой мобильный вибрирует, — заметил Уитвики. — Кажется, тебя тоже ищут…

— Подождут все! — Мужчина то отстранял его, то вновь аккуратно прижимал к себе, стараясь слишком не обнимать — всё-таки, парк общественное место. Казалось, что он сошёл с ума; впрочем, в таком случае Сэм был не лучше.

— Уилл, мы уже ничего не изменим… — говорил парень, покачивая головой. — Лично я чувствую, что моя жизнь, как и солнце за нами, медленно катится к закату, а после — к беспросветной ночи. И правда ничего не изменить. И это говорю я, вечный оптимист. Видишь, насколько запущена ситуация? — Оба отчаянно улыбнулись; в такие минуты хотелось уж лучше неправдоподобно смеяться, чем по-настоящему грустить. Хоть настроение удерживалось в положительной области.

— Нет, не вижу, на самом деле, — вдруг серьёзно сказал Леннокс, без шуток на него взглянув. — Ты знаешь, что бывает после заката? Да-да, правильно, ночь: холодная и неуютная. А потом что?