Слово

Лариса Турлакова

Слово

Старик умирал.

Умирал тяжко, со всхлипами, что-то бормотал тихо и неразборчиво, кого-то проклиная, закидывал голову.

Старик был силён.

Руки его конвульсивно дёргались, стараясь порвать ремни, которыми он был привязан к кровати. Порвать их не удавалось, запястья набухли и саднили, но старик не сдавался. Он умирал уже больше суток.

Марк тоскливо смотрел в больничное окно и вполуха слушал, что ему говорил дежурный врач.

— Вы же сами всё понимаете… это будет сделано исключительно из гуманных сооображений — ваш прадед, собственно, и так должен, так сказать, уйти в небытие… Вы же знаете, что он — преступник и эвтаназия, по большому счёту — это не электрический стул, который ждал бы его, если бы он не разболелся…

Марк смотрел в окно и машинально кивал. Ему не было никакого дела до прадеда, который метался на больничной постели. Просто так получилось, что он, Марк, был единственным родственником. Бюрократия, мать её. Даже человека уморить без подписи не могут. Сидел бы он сейчас с Лялькой и потягивал бы розовое шампанское. Он терпеть его не мог, но на Ляльку оно производило потрясающий эффект. Розовое шампанское и Лялька в розовых кружевах… А этот стоит и долдонит о том, что деда надо цивилизованно угробить. За что его хоть осудили-то?

Последний вопрос он задал вслух. Врач прекратил говорить о гуманности и прервался на полуслове, озадаченно глядя на Марка.

— Вы правда не знаете?

— Нет, — пожал плечами правнук. — Я видел его раз в жизни, мне было тогда десять лет. И ещё, по семейной легенде, он настоял, чтобы меня назвали Марком. Видите ли, хотел, чтобы его имя было не забыто. Каждый тешит самолюбие как может. Вот и всё, что я про него знаю.

Врач подобрался и официально произнёс:

— Марк Садовский был осуждён за преступления против человечества.

Марк присвистнул:

— Вот как? И что, он сжигал младенцев в печках или что-то типа того?

— Он был писателем, — понизив голос, сказал врач. — И был создателем изменяющейся реальности. Вы что, правда не знали?

Марк покачал головой. Из новостей его интересовали только котировки валют и прогноз погоды — Лялька любила ездить на отдых там, где было солнце. Иногда он мог посмотреть репортажи о скандальчиках между супругами, но громкими делами, связанными с криминалом или политикой не интересовался никогда.

— Так же Садовский учил людей фантазировать, — скучным голосом продолжал врач. — Создал клуб по интересам, так сказать. Думал, что если он может изменять реальность, то и все смогут. И долгие годы пестовал, если можно так выразиться, своих учеников…

— И что, получалось? — вдруг заинтересовался Марк.

— Что получалось? — почему-то нервно спросил врач.

— Ну… изменять реальность.

— А-а-а… не знаю, — пожал плечами собеседник. — У меня, знаете ли, другие интересы и заботы.

И он занудно начал говорить о согласии Марка на эвтаназию.

— Я согласен, — решительно прервал Марк врача. В конце концов, какого чёрта? Он этого деда знать не знает. Тем более — дед — преступник со стажем. А ему ещё домой в потёмках добираться. Лялька, поди, уже заснула, шампанского насосавшись. Пропал вечер. А какая попка… у жены, конечно, не у вечера. И уж тем более — не у этого дедули. Хватит, пожил.

— Где подписывать?

— Вот здесь.

Врач замешкался перед тем, как подать формуляр и как-то странно посмотрел на Марка. Коротко, прямо в глаза. И стало вдруг Марку неуютно. Впрочем, заминка длилась не более секунды. Формуляр был подписан и тут же вошла медсестра с подносом, на котором лежал шприц. Подслушивала она что ли? Возможно. Видимо, всем не терпелось отправить на тот свет Марка Садовского.

— Вы должны присутствовать при процедуре, — сухо сообщил врач. — Мы зафиксируем факт смерти, а вы распишетесь в том, что не имеете претензий.

Марк снова кивнул. Ему не хотелось смотреть, но он не мог заставить себя отвернуться. Медсестра деловито протёрла место укола ваткой и взяла шприц.

И тут ремни порвались. Женщина тихо взвизгнула, шприц покатился по полу. Старик медленно сел и посмотрел на правнука, который стоял столбом, не зная, как реагировать. Взгляд у деда был осмысленный — глаза ясные. Невозможно было поверить, что ещё минуту назад он умирал.

— Марк, — сказал старик и улыбнулся. — Мальчик… подойди.

Марк не хотел, но ноги сами понесли его к кровати. Старик вцепился правнуку в руку — неожиданно сильно, и произнёс:

— Слово тебя позовёт.

Затем отпустил его, осунулся и посмотрел в тёмное окно. На улице были привычные сумерки.

Старик негромко сказал:

— Свет.

И умер.

Марк шёл, спотыкаясь, по слякотной улице. Он не вызвал такси. Ещё полчаса назад, в больничной палате, он мечтал о том, чтобы оказаться дома. Но сейчас почему-то ему хотелось идти. Пешком, куда глаза глядят. Ему было погано. Он удивлялся, почему. Он не позволял себе никого жалеть — это мешало жить. Мельком он подумал о матери… но это было давно. Практически сразу после того, как он познакомился с прадедом-тёзкой. Тогда ему сказали, что мама уехала. Он скучал, а потом практически забыл. Но сейчас ему было погано не из-за смерти мамы или прадеда. Что-то его разъедало изнутри, каким-то холодом веяло.

Он только что заметил, что на улице моросит. Ему было холодно и хотелось домой, и не думать о дурацком деде. Чёрт с ним, сплюнул Марк и поднял руку, чтобы подозвать такси. Но моментально забыл о подъехавшей мигом машине. Вдруг стало светлеть, небо порозовело. Из туч медленно начало громоздиться алое закатное солнце.

Марк, как и все жители города, увидел его впервые за месяц.

— Маруси-и-ик… Марик… тебе было хорошо?

Лялька ластилась, счастливо улыбаясь.

— Хорошо, — кивнул Марк и чмокнул её в макушку. — Спи.

— У, какой ты, — Марк не видел её — на город опустилась ночь — но знал, что она обиженно надула губки. Не сказать Ляльке, что всё было великолепно и он хочет ещё — значило оскорбить. К обязанностям жены, особенно в постели, она подходила ответственно. Он повернулся, сгрёб её в охапку и продолжил, изматывая себя и её, выбивая, выколачивая воспоминания о сегодняшнем вечере. И уже потом, в истоме и полудрёме он вдруг вспомнил: процедура. Именно это слово не давало ему покоя. Прополоскать рот, убить человека… Процедура. Ему вдруг стало холодно, он заворочался, укрываясь, отчего Лялька недовольно забормотала что-то во сне. Тёплая, родная… Родная? Как странно… У него не осталось родственников.

Это было двадцать лет назад. Он отчетливо вспомнил. Двадцать лет назад мать сказала ему, что хочет его с кем-то познакомить. Они долго ехали на автобусе, а потом шли, петляя по тёмным переулкам. Мама часто озиралась, а Марк устал и ныл. Ему казалось, что конца не будет этой дороге. Но они пришли наконец к кованой решётке, за которой виднелся сад. Ворота открылись и дорога привела их к огромному особняку. На широкой лестнице стоял человек — седовласый, но с чёрной бородой. Человек улыбнулся и сказал:

— Марк. Мальчик… подойди.

В доме было много книг. Мама с прадедом пили чай, негромко о чём-то разговаривая, а Марк стоял, задрав голову, смотря, как уходят в потолок стеллажи.

— Ты точно решила? — тихо и серьёзно спрашивал большой Марк.

— Да, — отвечала мать. — Не нужно ему всего этого. Он просто ребёнок. Не ищи нас, я не хочу, чтобы он был как его отец.

— Он вырастет, — не соглашался старик. — Он будет задавать вопросы.

— Почему здесь так много учебников? — спросил Марк младший.

— Видишь? — задрал брови дед.

Мать лишь передёрнула плечами.

— Это не учебники, — обратился Марк к правнуку. — Это — художественная литература.

— Зачем? — требовательно спросил ребёнок и прадед ответил:

— Чтобы учиться. Чтобы помнить и знать.

— Значит — учебники, — удовлетворённо кивнул маленький Марк и вытащил книгу наугад.