Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

Я не понимала чувство, отражавшееся в его глазах. Даже присутствующие видели, что помост медленно и верно окрашивался в багровый цвет и знали, что вряд ли подобное было по плану. Он же, как зверь, инстинктивно ощущал запах квинтэссенции жизни для вампира, а в глазах его металось полубезумие, боль и… Жалость. Вот уж не думала, что доживу до того момента, когда мой любимый начнет сострадать. И не кому-либо, а мне. Разлука доконала нас обоих. А его заставила испытывать чувства, которые то ли не посещали его ранее, то ли он их попросту стыдился. Ведь вампиру проявлять человечность стыдно, а колосажателю — сострадание… Позор.

Присутствующие ждали немой развязки. В финале я должна была уйти на поклон. И все на этом. Но это было до того, как я запорола весь танец, нарушив все правила осторожности. Теперь окончание должно было быть не менее кровавым, чтобы ужасающая картина стала выглядеть еще кошмарнее. Пока музыка подходила к концу, игнорируя боль и кровь, я смотрела на него. Выглядел он ужасно. Баваль не солгала. Он исхудал практически до фазы ‘скелет, обтянутый кожей’. На изможденном лице под и над глазами красовались черные круги. Фигура застыла на этом свете в скорбной позе. Руки свела судорога. Когтями он терзал свое бледное запястье, а в глазах читалось безумие ослепленного горем и уставшего от жизни мужчины. На это было невыносимо смотреть. Он себя убивал целый год, просто организм его был слишком вынослив, чтобы сдаться так быстро и привести его к упокоению. И в этом была только моя вина. Как себя не ненавидеть за это?.. На этот вопрос у меня не было ответа.

Музыка резко вскрикнула и замерла, достигнув апогея. Сейчас. Последнее па. В полуразвороте я изо всех сил обрушила тело на колени в самый центр помоста на осколки, расставив руки и склонив голову к груди. Сотни жал впиявились в коленные чашечки, и я издала глухой стон, настолько тихий, что никто в толпе бы его не услышал. Никто, кроме единственного, обладавшего вампирским слухом. Я не поднимала головы, в толпе царило молчание. Даже мухе в такой роковой тишине было бы не пролететь бесшумно. А через сорок секунд грянули овации. Со свистом, улюлюканьем и безумным воем. Публика кричала и рукоплескала еще несколько минут, когда я уже даже сбежала с помоста в тень вязов, согнувшись пополам от боли и во имя необходимости, вытаскивая из коленей и ступней осколки с грудным свистом, а сцену, с которой парой резвых взмахов метлы смели осколки, заполнили танцоры, исполнявшие аргентинское танго — танец страсти, в ярких, пестривших разнообразием цветов и тонов одеждах с огромным количеством оборок на юбках женщин. Когда подготовившиеся пары завершили свои хореографические номера всем присутствующим дали единственный и неповторимый шанс — пригласить одного из выступавших на танец.

Еще не избавившись от темных кругов, рябивших перед глазами и разъезжавшихся от центра к периферии зрения, я почувствовала, как толпа буквально внесла меня обратно на помост. А затем организатор шоу громким поставленным голосом зычно провозгласил.

— Его Величество, король этого мира Владислав Дракула вызывает на танец артистку номера ‘Танец на стеклах’ — Эвангелину Серену.

Это был стазис. Я стояла на сцене, уставившись ему в глаза своими, расширенными от немого ужаса и ничего не отвечала, пока с уст моих внезапно не сорвалось и против моей воли, и против моих желаний хриплое паническое ‘нет’. Как бы я ни хотела помочь ему, он был голоден, изможден, но жив… А если он коснется меня… Одно прикосновение утянет нас в бездну. На дно. И мое внутреннее ‘я’ прекрасно знало об этом, посему, наперекор всем желаниям и подсознанию, оно руководило произнесенными мной словами интуитивно правильно и, как и всегда, рационально.

Он взошел на помост и приблизился. Ответной реакцией я сделала шаг назад и уже взвизгнула.

— Нет.

— Лора, пожалуйста. — Тоска и боль в его глазах делали из него раненого зверя. Он был готов уже умолять, протянув руку в мою сторону.

Глядя на эту руку, словно на ядовитую змею, я отпрянула, затравленно и, в бессилии сделать что-нибудь в противодействие, воззрившись на ее неумолимое приближение в мою сторону. — Я сказала - НЕТ.

И снова мой вскрик резанул по воздуху и рокотом пронесся по затихшей толпе. Нервно подрагивая, я коснулась ладонью лица. Зачем я сюда пришла. Зачем… Знала же, что это неизбежно. Знала, что один глупый поступок — и это конец всему. Завтра на пиках нашего же замка будут красоваться два изысканных трупа. Или только их головы.

— Иди прочь. Умоляю. Я сказала. Я уже все сказала год назад. Я ненавижу тебя. Я презираю тебя. Ты сломал мне жизнь. — Это я произнесла в полголоса, чтобы слышал только он, ровно так же, как он, когда назвал меня по имени. По моему настоящему имени.

Не знаю, не ручаюсь даже сказать, что произошло. Толпа вопила согласиться, а я только и думала, как сбежать от вампира на человеческой скорости сквозь ошалевшую от одури праздником живую стену. Яд праздника, как и любой яд, взять ту же сонную одурь, красавку или атропу белладонну, растлевает умы и души перед тем, как уничтожить, доводит до помрачения рассудка. Зрителей довели. Меня раздергали и довели. А ведь до конца праздника было еще раз тысячу вдохнуть и выдохнуть.

Я не помню, как случилось роковое. Как его рука легла на мою поясницу, намертво притянув к себе. Мой темный ангел ночи. Мое бедное, бедное счастье… Которое мне никак не позволяли обрести. Больше кричать ‘нет’ и отталкивать не было сил. Сначала — сальса. За ней — самба. Чечетка, и, наконец, танго… Кукловод… Он вел меня, словно марионетку, а я рассыпалась на капли метеоритного дождя в каждом па. В каждом повороте… Я вся была огнем. Он зажег меня, словно спичка чистый спирт. Танец с ним был сознательным эскапизмом. Словно Дэнелла не услышит, не увидит и не узнает никогда. Мой мастер. Он был самим мраком, холодным и неживым. Темным, словно ночь. Свободолюбивый цыганенок. Пусть на короткое время, но мой. Я же была яростным пламенем в свете костров. Алые юбки со свистом рассекали ночь, делая ее на долю секунды светлее усилиями Маргариты. Две страшные силы. Он олицетворял Смерть. Я — Вожделение. И в сплетении пальцев этих древних божеств рождалось что-то столь светлое, что таким испорченным, как мы, даже не подходило. Любовь…

Он провел рукой по моей открытой шее, спускаясь по пояснице ниже, чертя между лопаток невыносимо медленно линию тока по линии позвоночника. Легкие заволокло тошнотворным привкусом раскаленного металла. Плавно опустив меня, пока никто не видит, он касался пальцами моего живота, без разрешения спускаясь вниз. Это был тот момент, когда ты вроде еще и не уничтожена, но уже и от человека в тебе мало. Остается лишь зверь, живущий на инстинктах. Мой зверь сейчас рычал внутри меня о нестерпимом желании. Таком, когда уже невозможно ни молчать, ни медлить. Закинув мою ногу на себя, незаметно для всех касаясь внутренней стороны бедра, проскользнув по икре, голени и выше, он резко развернул меня дважды вокруг себя и сжал руками подгрудные ребра, выбивая воздух из моих легких. Эмоции достигли острого пика шквала. Когда сыплешься на битые осколки, но ничего не можешь с этим поделать. Словно наложница у ног своего султана. Словно аскет в поисках ответа на свои молитвы у Бога. Он был всем… Как и восемнадцать лет назад. Была в этом какая-то своя испорченная константа…

В соприкосновении тел оба бились в судорожном эпилептическом припадке. Каждое касание кончиков пальцев — медленная мучительная смерть. Все четыре танца мы двигались так слаженно, словно репетировали бесконечное количество раз. Нам и не требовалась репетиция. Мы всегда знали желания и волю друг друга. Еще со старых времен, когда единственными нашими, с позволения сказать, танцами были безумные гедонистические ночи отравы в руках друг друга. Он делал шаг вперед, а я уже отступала на шаг назад. Я переходила в наступление, и он позволял мне это. Он вращал мной, как хотел. Ломал, словно тряпичную куклу, откидывая и подхватывая в последний момент. А на повороте заставлял полы моего танцевального костюма взвиваться и летать по воздуху около минуты, не опускаясь. Вдалеке протяжно играла восточная дудочка, а я, не сводя глаз с его мучительно прекрасных тонких губ, молила музыканта только об одном.