Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— Играй, дудук, играй еще… Еще драгоценное мгновение. Не позволяй расстаться с любимым этой ночью.

Я была уничтожена, стерта с лица земли реакцией своего тела. Прошло уже больше года, а оно упорно не желало забывать своего владельца, и на каждое его прикосновение отзывалось физической болью и яростным желанием. Я чувствовала, как немеют кончики пальцев рук и ног в уставшем от убыстренного пульса и сошедшего с ума сердцебиения организме, да и само тело, казалось, парило в невесомости, уползая на дно в нечто вязкое, анестезирующее. Музыка затихла, и, не обмолвившись с бывшим мужем и словом, я ринулась прочь, игнорируя боль в израненых ступнях, в сторону костра, разведенного у исполинских хвойных деревьев. Однако, причина всех моих мучений опередила меня. Улыбаясь, он стоял, прислонившись спиной к высокой сосне, словно уже не в силах сам себя удерживать.

— Яв кэ мэ, чиргенори. Нанэ ада вавир прэ свето. (Приди ко мне, звезда моя. Нет больше таких на свете. /цыг./ — примечание автора).

Видимо, в этом была магия нашего мира, или же память прошлой жизни постепенно начинала ко мне возвращаться, но я поняла, что он сказал, и стояла, потупив взгляд и смотря в землю.

В мгновение ока он преодолел нас разделявшее расстояние, и ледяная рука коснулась моей щеки, полыхавшей, как и все тело от источаемого костром тепла. И не только.

Взяв меня за подбородок, силой заставляя смотреть ему в глаза, что заставляли мое сознание подернуться дымкой, он прошептал.

— Что же ты делаешь? Зачем лжешь? Я все вижу. Тебе не спрятать свою реакцию от меня. Да и вряд ли забывая о мужчине, наденешь танцевальный костюм женщины, которая лишила его невинности, человечности и терзает по сей день. Хочешь сказать, Баваль тебя убедила прийти? Ты из жалости ко мне сейчас здесь?

— Да. — Мой голос уже не дрожал. Я вкладывала все резервы лгуньи, что во мне сейчас были, чтобы спасти мужа от неминуемой жестокой расправы рук своей же подруги. — Я перегорела еще год назад, Владислав. То, что ты наблюдаешь, не более, чем остаточное явление. Я живу дальше. У нас с Аароном все хорошо, но я не хочу, чтобы ты, думая, что меня еще можно вернуть таким образом, пытался покончить с собой, изморив себя голодом. Живи дальше. Двигайся дальше. Ты сможешь. У тебя получится. Я забыла, и ты забудешь со временем. Я уже ухожу, поэтому, пожалуйста, отпусти меня.

— Знаешь… — Он держал меня за затылок рукой, а пальцы беспорядочно гладили по шее. Это было так возбуждающе, что било по всем органам чувств, заставляя мышцы внизу живота поминутно сжиматься и разжиматься. — Нет более жалкого и смешного зрелища, чем глупец, одержимый любовью пять столетий. Я многое тебе позволил. А лучше бы спускал шкуру до сих пор и наслаждался твоими криками боли. Я не доставлю тебе удовольствие оставить меня здесь лицезреющим твою спину, удаляющуюся в ночь, куда-нибудь за линию горизонта. Я уйду первым, чтобы не смотреть, как уходишь ты…

Он резко развернулся на каблуках сапог и направился в сторону дома, и тут я сделала то, о чем тысячу раз пожалела впоследствии. Схватив его за руку, мне хватило сил повернуть его в свою сторону и дернуть на себя. — Идиот ты. Так ничего и не понял. Не в Аароне дело. Невинной я должна оставаться, пока не стану Хранителем Архивов, иначе Тефенсен убьет тебя… Глаза. Глаза никогда не лгут, а ты слушаешь черные омерзительные слова, слетающие с языка, и веришь. Будь ты проклят, Владислав. За каждое слово, за каждый жест, за то, что вывернул мою душу наизнанку, и мне уже никогда не стать прежней. Ничего у нас нет с Аароном. Ничего во мне не изменилось. Люблю, как и всегда любила. Тошно, муторно, с первого взгляда и навечно. Сломана я на тебе, слышишь? Все. Все. Все. Не принадлежу я Аарону. Никому не принадлежу. Из-за тебя я прошлась каблуками по сердцам всех мужчин, которые меня любили или испытывали ко мне симпатию. Не зажечь уже никому в душе огня, цыганенок. Нелюбимая никем, одинокая и ничья, как сгнившая роза на асфальте. Твоя. Твоя навсегда, сколько бы мне мозги ни промывали. Умру, завяну, сгнию, пропаду, но другому не достанусь, о другом не помыслю. Никогда. Лучше в гроб, чем с другим. Ты… — Я не договорила. Он вжал меня в дерево и коснулся пальцами моих полуоткрытых губ, очерчивая их контур, глядя на них полубезумным взглядом. Я сломалась в невозможности больше сопротивляться. Его пальцы проникали мне в рот. Так неправильно и порочно. Но он весь состоял из консистенции вожделения, да и я не слыла ангелом. Обвивая их языком, обсасывая и обцеловывая каждый его палец, я жалась к нему крепче всем телом, чувствуя, что данный мной обет повис на ниточке. Бретель моего топа медленно сползла по плечу, оставляя и его, и шею абсолютно незащищенными. Не сводя глаз с этой самой бретели, тыльной стороной ладони он ласково провел по моей щеке и незащищенному участку плеча. Холодные губы смерти заскользили по горячему обнаженному невинному горлу. Шепча его имя, как мантру, как молитву, я обвила руками его за шею, и поцеловала, игнорируя холод. Мы снова были разной температуры. Мертвое к живому и по живому без лезвия. Закинув ногу ему на бедро, как в танго, я прильнула низом живота к нему.

— Слишком людно. — Коротко выдохнул он. — Идем.

Пробравшись к озеру сквозь кустарник, я, не говоря ни слова, силой усадила его на землю, возле столетнего вяза и сняла с него плащ и камзол. Вот оно. Счастливый эскапизм влюбленного идиота — упасть в бездну его глаз и лететь все дальше и глубже на дно. Не желая становиться свободной. Не желая обрести свое ‘я’ и стать хоть кем-то, а не чем-то без него. Право, как смешно и нелепо, но и грустно так, что хоть в порошок сотри зубную эмаль от лязга челюстей в безысходности бытия. Как говорили в старину: ‘Сначала весело. Потом повесишься’. Видимо, я достигла дна. Я начала понимать смысл этой фразы. И вот так и живу повешенной, небрежно вытащенной из петли. А он — мое дерево висельника и веревка. Он слишком много значил, чтобы я могла спокойно без него жить… В голову пришла как-то не к месту пророненная вскользь Джорджем Ласлоу реплика, когда я думала, что сумею научиться любить другого мужчину. Пусть и без одержимости.

— Ты бы мне изменила с ним.

Тогда я иронически улыбнулась парню и ответила свою излюбленную фразу. Пиши я книги, я бы, наверное, вставляла ее в каждую из них. — Я бы даже Богу изменила с ним.

И это не было ложью.

Аккуратно сняв рубашку, я опустилась на землю за его спиной и, обвив одной рукой его грудь, сначала коснулась губами плечей, затем стала их массировать и растирать.

— Это… Помогает. Я знаю, что жажда нестерпима, и все, чего ты хочешь сейчас, это сожрать меня, но массаж, он оживляет даже умершее. А эти зоны. — Я изо всех сил надавила на плечевые мышцы над ключицами. Он даже не поморщился, хотя я, когда меня последний раз водили к мануальному терапевту в детстве, и он ставил мне уколы на эти до безумия болезненные места, ныла и вопила похлеще истерички. — Если не болят они, остальную боль стерпеть можно. Разве что кроме душевной. Тебе нужна кровь. Ты должен охотиться. Ты держишься, но осталось немного. Еще пара месяцев в таком режиме, и тебя не станет. Хотя…

Я помедлила, перекинув его волосы, забранные, как и обычно в конский хвост золотой заколкой, вперед и продолжила массаж. — Ты, наверное, уже и не в силах. Как со зрением?

— Плохо. Впервые за все бессмертное существование я словно полуослепший. Все мои органы чувств дают знать о том, что тело распадается. Я слышу сквозь шум, гуляющий в голове, а вены иссохли и трутся о кожу, словно наждачная бумага.

— Возьми мою кровь. В сражении за пищу тебе не выстоять, пакетированная тебя не спасет, а теплая кровь из вены может. Возьми ее. Я хоть всю отдам. Мне все равно завтра не жить. Дэнелла превратит мое существование в ад. — Я склонилась к его шее, обняв за плечи, и слезы потекли по моим щекам. Невыносимое мое счастье… Пусть и на короткий миг.

— Ты, похоже, недооцениваешь, как далеко может зайти распад организма, если вампир не питается уже год. Он либо уже даже не примет твою кровь, либо я не остановлюсь и выпью всю. И какой смысл тогда будет жить, зная, что убил ту единственную девушку, которую любил?.. Я не трону тебя. Это слишком опасно. Я и так держусь из последних сил. У тебя все ноги изрезаны, а жажда давит мне горло. Не предлагай то, что может окончиться твоей смертью.