Орлиное гнездо (СИ)

Конечно, напасти не щадили и подданных Корвинов: помимо изъязвленных больных и калек, дважды путники увидели повешенных за что-то простолюдинов, но разве могла такая смерть сравниться с тою, которой Цепеш без разбора предавал всех и за любую провинность!

- Вот это рай, в который я бы хотела попасть, - улыбаясь, шепнула Иоана мужу, когда они проезжали мимо одного местечка, которое вскружило им голову ароматом цветущих вишен и слив.

Корнел бросил мрачный взгляд на белые башни в розовом цвету – владения какого-то барона - и сказал:

- Что же, ты думаешь, всем здесь хорошо? Что за рай, который только для богатых?

- Ты уж и сам давно не нищий! – заметила Иоана с усмешкой.

- Не нищий; да только я всегда держу это в сердце – все Бог человеку дает, и как дает, так и отнять может, - отозвался Корнел. – А католики так легко Бога забывают! Не наше все это!

Иоана подумала, что Корнел мало учился… что он сможет понять, куда ступить, когда окажется при королевском дворе?

- Ты забыл, что тебя и самого едва к католикам не сманили – князь твой, - прошептала она, наклонившись к нему, так, чтобы никто больше не услышал. – Или забыл, мой любый муж?

Корнел еще раз тяжело посмотрел на нее.

- Я Бога в сердце имею, - мрачно ответил он и отворотился совсем; и больше не глядел на Иоану. Как будто был намного более чужим всему, что окружало их, во что они вступали, чем его жена.

Что ж, верно – разве не родилась она, не выросла на католическом пограничье?

Двор же в столице Венгрии Буде, прозванной “жемчужиной Дуная”, затмил все виденное ими прежде.

Первым докладывать о них и добиваться аудиенции отправился глава семейства – оставив детей и людей своих дожидаться исхода на постоялом дворе; но и то, что они видели, прохаживаясь по городу, и то, что переслышали о богатстве и учености короля, было предивно. Палаты господаря в Тырговиште и сравниться не могли с огромным замком в Буде, в котором затерялся Раду Кришан. Когда Корнел с Иоаной, утомившись волнением и любованием, остановились отдохнуть под тенистым деревом, глядя на дворец издали, Иоана рассказала мужу, что в одном из королевских замков – выше по Дунаю, в Вышеграде, - когда-то был заключен сам германский император Сигизмунд Люксембургский…

- Тот, который основал орден Дракона полвека назад, - улыбаясь, рассказывала Иоана, радуясь, что может удивлять своего храбрейшего, но неученого мужа такими историями. – Когда император получил свободу, он приказал перестроить башню, в которой жил… Ее называют “башней Соломона”, и там содержатся самые знатные пленники. Но и прежде императора замок называли раем земным. Там есть висячие сады, фонтаны с прудами, поля для рыцарских турниров…

- Это тебе все отец рассказал? – перебил ее Корнел.

Иоана нахмурилась, не понимая его мрачности.

- Отец, - подтвердила она.

Корнел пошевелился, оперевшись на ствол плечом. Доспех его блеснул как зеркало: в Венгрии он не снимал лат, куда бы они ни выходили.

- Так он бывал здесь?

Иоана пожала плечами.

- Бывал, что ж в этом удивительного? - ответила она. – Может, в Вышеграде и не он бывал, а кто-нибудь из его товарищей: этот город славится турнирами! Слышно, даже господарь на них бился! И ты, муж мой, когда-нибудь покажешь там себя…

- Ну уж нет! – ответил Корнел, весь покраснев.

Иоана не понимала, что рассердило его: то ли напоминание о князе, то ли тесное дружество отца с католиками – то ли мысль, невыносимая для простого Христова воина: что приходится заключать союзы с врагами и перенимать вражеские обычаи… мысль, что венграм кланялся сам валашский господарь…

Что ж делать? Корнел был очень еще молод – в самой силе для рыцаря, но молод для властителя!

Иоана, улыбаясь, взяла мужа за руку и повела его за собой, назад в их комнаты. Она знала, как утешить его. Несмотря на свое положение, она желала его не меньше, чем когда не носила дитя: Иоана заметила, что любовное желание увеличивается от верховых прогулок, в которых она сейчас поневоле проводила целые дни – и которым в девицах предавалась прежде. Как это было бы прекрасно – свободно наслаждаться верховой ездой, как многие знатные жены, которых она видела здесь, в Венгрии!

Когда они остались под защитой стен, только вдвоем, Иоана сняла с мужа раскаленные солнцем латы, стала расстегивать кожаную куртку… но тут он перехватил ее руки и сам стал нетерпеливо раздевать ее, целуя и лаская. Корнел мог теперь хмуриться на жену, отмалчиваться по многим часам – но в любви оставался и щедр, и нежен, как прежде. Они утешали друг друга, как никто больше в целом свете не мог их утешить.

Потом Иоана, улыбаясь, сказала, устроив голову на горячей груди мужа:

- По турецкой вере, мужей на том свете тоже жены ласкают – райские девы, черноглазые, большеокие…

Корнел рассмеялся.

- Сказки турецкие, - отозвался он. – Да и на что это нам?

- А ты бы не хотел дев райских? – шутливо и ревниво спросила Иоана, заглянув ему в глаза.

Он перестал улыбаться.

- Не понимаю, как можно ложиться с женой, которую сердцем не любишь, - сумрачно ответил витязь. – Поганая вера и есть!

- Вот так, значит, - заметила Иоана, тоже нахмурившись.

Суровость и твердость его в христианстве порою казались ей даже чрезмерными.

- Так по-нашему, - ответил Корнел, - по православной вере!

Иоана приподнялась над мужем и притронулась пальцем к сжатым губам.

- А меня хотел бы? – спросила она, лукаво улыбаясь.

Он еще несколько мгновений хмурился – потом тоже улыбнулся.

- Тебя хотел бы, - сказал он, поцеловав ее.

Иоана легла ему на грудь, и они переплели пальцы, нежно пожимая друг другу руки.

- Но ведь ты меня не любил еще, когда лег со мной после свадьбы, - прошептала она. – Как же так?

- Я тебя сразу полюбил, - ответил Корнел без колебаний.

Из всех слов, услышанных от мужа, эти показались ей самыми чудными и самыми сладкими.

Им сейчас некуда было идти, нечего делать – и они блаженно заснули, как в турецком раю.

А потом Иоане привиделась Марина.

Сестра сидела около них, на супружеском ложе, - над мирно спящим Корнелом, как демоница, лаская рукою его молодые кудри. Иоана так и вспряла, готовая кинуться между ними:

- Не тронь его!

Марина посмотрела ей в глаза и улыбнулась – выставились между алых губ белые острые зубы.

- Почему бы и не тронуть? Ведь он теперь такой же мой, как и твой, милая сестра!

Иоана, объятая ужасом, хотела разбудить Корнела, который не чуял, не слышал беды, но Марина наставила руку ей в грудь и рассмеялась.

- Не буди, не пугай его! Храбрый, добрый воин – пусть отдыхает от своих трудов! А я пришла его поцеловать, на красу рыцарскую полюбоваться… милый мой брат…

И она склонилась над Корнелом и поцеловала, в самые уста. Иоана дрожала от страха и молилась Богу. А потом Марина выпрямилась и опять посмотрела на нее – такая же, какой Иоана знала ее при жизни: суровая, непригожая, злоумная.

- Он меня и не увидит, и даже не почует, пока я не пожелаю, - сказала Марина. – Не бойся!

- Ты неупокойница – нежить? – спросила Иоана, глядя на нее во все глаза. – Нам откупиться от тебя? Чем же?.. Отпеть тебя в церкви?

Марина рассмеялась: черные глаза блеснули алым огнем, хотя теперь зубы в оскале показались человечьи.

- Ты не хуже моего знаешь, чем расплачиваются с нежитью, - что же спрашиваешь? - отозвалась она. – И какая церковь станет отпевать самоубийцу? Впрочем, это и не поможет…

Она склонила голову, оправила золотое платье невесты, испятнанное на плечах бурым – там, где схватился за нее Корнел, восставший на своего вождя.

- Но я не затем пришла, чтобы взять у вас что-нибудь. Повидаться с вами, моими милыми, хотела, совет добрый дать…

- Какой же совет ты можешь нам дать? – спросила Иоана, пытаясь заслонить собою мужа.

- Как ты неласково меня встречаешь, - заметила Марина, поглядев на нее. – Или уже забыла, кто вам всем жизнь спас? Вот людская благодарность!