Игра на двоих (СИ)

Я чувствую себя мышкой, попавшей в мышеловку. Как умирающий от голода грызун рискует жизнью ради кусочка сыра, так и я осталась последним выжившим трибутом ради спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Но даже у мыши есть выбор: смерть от голода или от рук человека. А у меня нет. Теперь меня лишили и надежды на светлое будущее. Конечно, жизнь любого Победителя нельзя назвать легкой — вернувшись с Арены, он вынужден готовить малолетних трибутов к тем ужасам, которые когда-то пережил сам, а затем — бесстрастно наблюдать за их гибелью. Из года в год он возвращается в Капитолий по приказу Распорядителей. Из года в год зрителям напоминают подробности его Игр. Из года в года его жизнь разбирают на кусочки, обсуждая каждый сделанный шаг, каждую победу или поражение, ведь судьба трибутов во многом зависит от него. Ему больше не скрыться от Сноу и его приспешников: на ним неусыпно наблюдают.

Единожды выбранный на церемонии Жатвы, ты уже не сможешь вернуться к прежней жизни. Теперь она целиком и полностью в руках Капитолия, который не отпустит тебя, пока не наиграется вдоволь. В Игре, участником которой ты стал, есть начало, но нет конца. Игры заканчиваются лишь с твоей смертью, и тебе очень повезет, если ты сам сможешь решать, когда умереть. Это своего рода бессрочный контракт, вот только твоей подписи там нет.

Поднимаясь на борт планолета, который вернул меня в Капитолий, я наивно полагала, что теперь моей жизни уже ничего не угрожает, что все самое страшное позади. Судя по словам Хеймитча, ужасы только начинаются. И вновь вместо паники я чувствую лишь усталость и разочарование.

Однако не время отчаиваться: рядом со мной есть человек, которому пришлось пережить куда больше испытаний, чем мне. Что бы ни говорил Джейк — хотя теперь я не могу точно сказать, были ли его слова искренними, — ментора никак нельзя назвать слабым человеком. Он выдержал все: Игры, смерть близких, менторство, изгнание. Вернувшись с Арены, он так и не смог найти место в привычном мире — Капитолий недолюбливает Хеймитча за выходку с силовым полем, а жители Дистрикта-12 и вовсе ненавидят, считая бесчувственным и равнодушным к судьбе их детей-трибутов. А между тем он не сломался, не покорился, не дал Играм и Распорядителям изменить себя. Единственная слабость, которую позволил себе мужчина, — хотя бы на время отвлекаться от ужасной действительности. Он выбрал не самый худший способ забыться, ведь кто знает, какой выберу я. Насколько сильным должен быть человек, чтобы не сойти с ума или не покончить с собой, столкнувшись с тем, что пришлось пережить моему ментору? Кажется, теперь, вернувшись с Арены, я понимаю Хеймитча чуть лучше и могу ответить на те вопросы, которые не давали мне покоя еще до знакомства с ним. Стоит отметить и новое, медленно зарождающееся во мне чувство — уважение, которое, учитывая мой возраст и непростой характер, заслужить почти невозможно.

Сосредоточившись на собственных мыслях, я не сразу замечаю, что на площади воцарилась тишина. Пришло время предстать перед зрителями, на этот раз — в качестве Победительницы. Звучит гимн. Цезарь вылетает на сцену и приветствует зрителей криками и широкой улыбкой. Нет, мне его не видно, просто за прошедшие годы я часто видела его на экране, а потому знаю все его ужимки наизусть. Толпа разражается аплодисментами, когда на площади появляется группа подготовки. Представив, как помощники стилиста скачут по сцене, кланяются и посылают направо и налево воздушные поцелуи, я нервно смеюсь. Наступает очередь Эффи. Интересно, сколько лет она ждала этого момента? Наслаждайся, Бряк, это и твой праздник тоже. Цинну встречают овациями: несмотря на то, что я стала его первой подопечной, он был великолепен и сумел понравиться и запомниться всем. Следом за ним на сцену поднимается Хеймитч: толпа сходит с ума. Представляю, что сейчас творится в нашем Дистрикте — впервые за последние двадцать два года Двенадцатый победил в Голодных Играх. А кто тренировал трибута и помогал ему в самых критических ситуациях? Правильно, ментор. Сомневаюсь, что по возвращении Хеймитча завалят цветами и задушат в объятиях, но отношение к нему определенно улучшится. До следующего года. Хотя, если в Семьдесят Четвертых Играх наши трибуты погибнут, Эбернети больше не будет одинок в своем изгнании.

Что же, шоу началось и должно продолжаться, несмотря ни на что. Приходит моя очередь: диск поднимает меня на сцену. Яркий свет нещадно бьет в глаза. Крики толпы оглушают. Цезарь приветственно взмахивает рукой и со всех ног спешит ко мне. Сегодня его волосы, брови и губы покрашены в фиолетовый — выглядит ужасно, но все лучше, чем кроваво-красный, который каждую минуту напоминал бы мне об Играх. Хотя я и так сейчас воочию увижу реки крови, так что разницы нет. Фликермен жаждет пообщаться с Победительницей, но тут вмешивается Хеймитч.

— У вас впереди целое интервью, Цезарь, еще успеешь смутить моего трибута своими бестактными вопросами! — притворно возмущается ментор.

Добродушно рассмеявшись, ведущий выпускает меня из цепких объятий и с удобством устраивается на узком диване. Хеймитч мягко подталкивает меня к трону — темно-бордовому бархатному креслу — и, стоит мне сесть, становится позади меня и опирается на его высокую спинку. Как только мы занимаем свои места, начинается основная часть программы — фильм. Свет медленно гаснет, на экране появляется герб Капитолия. Я понимаю, что не готова еще раз пережить все, что произошло на Арене, но выбора у меня нет: нужно набраться сил и сделать вид, будто меня не волнует то, что я вижу. Хочется, как тогда в пещере, свернуться клубочком и закрыть глаза; вместо этого я лишь занимаю более удобное положение на троне, закидываю ногу на ногу и кладу руки на подлокотники, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. Пусть и Организаторы, и зрители видят, что меня не так просто вывести из равновесия. На протяжении всего фильма на моем лице не отражается и тени эмоций, но глубоко внутри бушует ураган. Из-за ограничения по времени тем, кто монтирует фильм из видео, полученных с камер наблюдения, приходится выбирать, какую историю стоит показать зрителям. Сегодня это история профи из Дистрикта-12. Звучит абсурдно, но так оно и есть.

Первые полчаса посвящены событиями перед Играми: Жатва, Большой Парад Трибутов, результаты аттестации, интервью. Тренировок, как и следовало ожидать, нет, у Организаторов не было возможности наблюдать за мной в общем зале. Когда на экране появляется изображение участника из Двенадцатого с результатами аттестации навыков над головой, мне кажется, что я совсем не знаю эту девушку с презрительной усмешкой на губах и ледяным взглядом. Смелая. Свободная. Опасная. Такой я предстаю всегда и везде, начиная с Парада и заканчивая последним днем на Арене. Единственное исключение — церемония Жатвы; там, в Дистрикте, я выгляжу вполне безобидно, хоть и отличаюсь от остальных поразительным спокойствием и безразличием к тому, что происходит вокруг.

Вслед за подготовкой к Играм нам демонстрируют первый день на Арене. Кровавая бойня у Рога изобилия по всех ее ужасающих подробностях. Камеры ни на секунду не оставляют меня в покое. Короткая перебежка до пещеры. Рюкзак на плечах. Острые ножи за поясом. Первый убитый мной трибут. Момент, когда я забираю копье Циркона и скрываюсь в лесу. За весь фильм камеры не показали ни одной моей слабости: ни страданий под кислотным дождем, ни раскаяния после убийства Эмили, ни ранения отравленной стрелой Эсмеральды, ни боли от ударов Джейка. На протяжении тринадцати дней я лишь выслеживаю, охочусь, сражаюсь, убиваю. Бесчувственная. Расчетливая. Жестокая. Вечно хмурый и мрачный воин-одиночка, тот самый образ, который выбрал для меня Хеймитч. В глазах зрителей я — одна из профи, тех машин-убийц из Первого и Второго, которые получают удовольствие не только от победы, но и от самого процесса. Не будь я на Арене — сама бы поверила в собственную жестокость. Почти все убитые трибуты, в чьей смерти прямо или косвенно виновата я, выглядят жертвами, но никак не смертельно опасными противниками. Ту часть, где я обращаюсь к Сенеке, благополучно пропускают. Так и должно быть — незачем зрителям знать об истинных намерениях Организаторов. Фильм заканчивается сценой на вершине скалы, когда я стою на самом краю и вглядываюсь в небо в ожидании планолета. В моем взгляде проскальзывает безумие, губы растягиваются в насмешливой улыбке. Изображение медленно исчезает. И вдруг за кадром слышится голос ведущего, поздравляющего меня с победой, и мой злорадный смех.