Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)

Тёмно-серый свет дня, закопчённые стены полуразрушенных домов, шеренги ссутуленных, механически переставляющих ноги людей. Чёрные снежинки, стремительно падающие из серой бездны неба и проходящие насквозь через детей и взрослых. Мой взгляд скользит мимо них, он рыщет, вынюхивает, выглядывает, проникает, он голоден, но нет света, чтобы поглотить, переродить во тьму. Холодное, переполненное липким страхом и тошнотворным ужасом здание, ряды парт, уткнувшиеся в тетради головы. «Здесь!» — кричит голод. Я несусь, нанизывая на себя их пустые сердца, и замираю перед неподобающим этому месту сиянием. Мальчик в таком живом, сладком и лакомом для меня страхе поднимает голову, я разеваю бездонную пасть, чтобы сожрать его, и встречаюсь со взглядом голубых глаз Веля. Но я спящий не узнаю его, и челюсти смыкаются, отрывая нежный, сочащийся тёплыми каплями света кусок его сердца. «Нет!» — кричу я и просыпаюсь, свалившись с края койки на пол. Заспанный Вель встревоженно смотрит на меня сверху, а мне хочется выбежать из каюты и кинуться за борт, чтобы никогда, никогда… Я опускаю взгляд и сжимаю руки в кулаки, меня трясёт. Нет, трясёт весь корабль.

— Якоб, — позвал друг.

Я поднял взгляд и притворно улыбнулся.

— Вот это тряхнуло, аж с кровати свалился. Видать, шторм всё-таки настиг нас.

Собственная ложь едкой дрянью разъедала сердце. Я скривился, отворачиваясь, поднялся на ноги.

— Якоб?

— Пойду гляну, что там творится, — сказал я и, не оборачиваясь, покинул каюту.

Вскарабкался по мокрым ступенькам на палубу. Ноги слушались плохо. Паруса были убраны. Взгляд застилали слёзы и брызги, несомые ветром. Я открывал кривящийся в рыданиях рот и кричал в ярящуюся тьму тучи. Упал на колени. Меня накрыло огромной волной и понесло к борту. «Вот и хорошо», — подумал я, отдаваясь на волю стихии. Но цепкие пальцы и сильные руки схватили меня за ногу, спасая от удара о фальшборт, стянули в трюм, стиснули, обнимая со всех сторон, впитывая боль и гася содрогания тела.

— О, Якоб! Вышел полюбоваться бурей?! — во всю глотку проорал Дин, но его всё равно почти не было слышно за воем ветра и грохотом обрушивающихся на Летучий водяных валов.

Я выбираюсь из-под груды мокрых голых тел матросов.

— Ага, поглядишь тут! Шагу не дают ступить!

Дин расхохотался и подал мне руку, помогая встать на ноги.

— Не бойся, не потонем, это ж Летучий. Бери Веля и приходи ко мне, самое время для страшной сказки.

«Хоть бы кто что-нибудь доброе рассказал, а то всё страшное да страшное», — мысленно вздохнул я и пошёл за Велем по уходящей из-под ног палубе.

Зайдя в каюту, стянул мокрую одежду. Обнажённый, почувствовал взгляд Веля и, не желая того, возбудился. Зная, что ему сейчас будет больно, поднял жаждущий взор. Он тут же поймал его, сел и призывно протянул ко мне руку. Я подошёл, он обхватил меня, утыкаясь лбом в живот, его мягкая шерсть щекотала кожу, губы касались головки. Корабль швырнуло на волнах, и я чуть не упал. Вель уложил меня на кровать и склонился надо мной, опустившись на колени. Море, Летучий и Вель унесли меня за грань естества, раскачивая на качелях блаженства, словно стараясь зашвырнуть как можно дальше. Но я возвращался, всё время возвращался и проклинал себя за это.

— Что-то вы долго, — проворчал Дин, потягивая вино.

— Переодевался, — сказал я, а какой-то чрезмерно довольный Вель невзначай коснулся губ тыльной стороной кисти.

— Да-да, — кивнул Дин. — Ну, располагайтесь поудобнее. Проголодались?

Он указал на подвешенные над столом сетки с едой.

— Есть немного, — согласился я, а Вель, облизываясь, как объевшийся стыренной сметаны кот, вновь потёр губы и улыбнулся.

Я хоть и был в себе, но, видимо, не до конца, потому что нисколечко не стыдился ни за него, ни за себя. Намазав горчицей ржаной хлеб, уложил сверху сыр и тонкие кругляшки копчёной колбасы. Рот наполнился слюной. Из-за плеча в нетерпении выглядывал Вель. Протянул ему бутерброд, и он, радостно рыча, впился в него зубами, прыгая в полюбившееся кресло. Я соорудил бутерброд себе и сел в другое, расставив ноги, чтобы не перекувыркнуться от качки.

— Вы сейчас напомнили мне набегавшихся и вернувшихся домой после долгого летнего дня мальчишек. Довольных и уставших.

— У тебя есть дети, Дин? — спросил я, прожевав и проглотив.

— Нет, но я жил в таком доме.

— В каком — таком?

— В таком, где много детей.

— Ты тоже приютский?

— Нет, — усмехнулся он. — Пару лет я с друзьями счастливо прожил в Доме безвременья, что в Заповедном лесу. А потом пришла она… — Лицо его потемнело, а взгляд сделался сумрачным. — Надорвала нам души бестрепетными пальцами и проникла в сердца, до локтей обагряя руки кровью невинной, искренней. — Дин судорожно глотнул воздух и замолчал, но, справившись с собой, продолжил. — Друзья мои остались биться за Дом — вечно юное сердце Мира Спокойствия, а я сбежал, предал их и предаю сейчас.

— Кто — она?

— Жестокость, что вьёт пустые гнёзда в душах наших, что растлевает сердца болью и безнадёжностью, даруя сиюминутную сладость, любовь обречённых на вечное страдание. — Дин сжал пальцы правой руки в кулак и ударил им по столу, а левой держался за сердце и будто снова задыхался. — Давно, на заре мира, в него пришла безликая Тьма, стала его частью и создала мир преддверия смерти, наполненный ужасом, как мертвец личинками мух. Личинками, что рано или поздно становятся монстрами, пьющими злобу из сердец человеческих. Но Тьма не всегда была безликой: до рождения нашего в ином мире она стала матерью Любви, но её ребёнок умер. И, обезумев от горя, Ло создала зеркало, отразила в нём мёртвую Любовь, и ожила та в Зазеркалье, переродившись в Крида.

Я вздрогнул всем телом, словно пробуждаясь ото сна, и впился взглядом в лицо Дина. Что-то накатывало, поднимаясь из тёмных глубин моего существа. Я судорожно вздохнул и прорычал:

— Замолчи…

Тяжёлый душащий взгляд капитана схлестнулся с моей яростью.

— Используя силу Крида, она оживила сына, но не вернула — или вернула, но не только его. В мальчике поселился Зверь. И тогда Тёмный — его отец — создал наш мир. Он перенёс в него сына и извлёк Зверя, превратившегося в Жестокость, заключил её в холодных чертогах Снежного леса. Но Жестокость сумела вырваться на волю, обхитрив ставшего прежним доброго и любящего ветреного мальчишку, что в итоге выпустил её из заточения. Тогда она пришла в Мир Спокойствия, чтобы завладеть им и не только им.

— А Крид? — спросил я.

— Воспользовавшись другим мальчиком, Тинком, как дверью, тоже пришёл из Зазеркалья в Мир Спокойствия.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Тинк мне сам рассказал, когда я жил в Доме. Но это ещё не конец. Сражаясь с Жестокостью, Крид погиб, но сумел вновь воплотиться в круге Гран. Я лично вынес его из Заповедного леса и оставил на перекрёстке дорог, а затем убежал, стараясь сбить со следа Тучу, пожирающую души, что сейчас беснуется над нами. И вот мы вновь встретились, Крид. — Я вцепился в подлокотники кресла, меня мутило. — И тебе, сын Тёмного, я тоже рад, — произнёс он, поворачиваясь к Велю.

Бедняга Вель аж подавился, закашлялся, на глазах выступили слёзы.