Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)

Ганс навис над Велем, прижав его к спинке и удерживая левой рукой голову.

— Тише, малыш, не дёргайся, а то будет только больнее.

Я распахнул своё сердце, но в нём не было света, и беспроглядная тьма ночного беззвёздного неба затопила мир.

— Вик, — отчего-то вспомнил я своего друга детства, а затем изо всех сил и переполнявшей меня ярости закричал: — Виктор!

Почувствовал, как по нитям пошла дрожь и где-то бесконечно далеко что-то откликнулось, зацепилось. Я метнулся сознанием в том направлении и увидел его, находящегося в сером тумане, перекошенного от непрекращающейся боли. Глаза его оказались открыты, я заглянул в них и услышал коснувшийся сознания шёпот: «Бесконечная боль человеческая». А потом всё вновь потонуло в крике, и кричал он чёрными безднами своих или уже моих глаз.

Щупальца налились тьмою, обретая смердящую плоть, облепляя руки и ноги Ганса. Тот дёрнулся, вырываясь и размахивая скальпелем. Бурая с резким запахом жижа хлынула из рассечённых щупалец, заливая патологоанатома, разъедая фартук, кожу и плоть до кости. Ганс завопил и заметался по комнате, но щупальца оплели, подхватили и утащили его под потолок, прижали к нему, пеленая.

Я схватил отсечённое щупальце и прижал к цепи. Металл потёк, как масло под раскалённым лезвием, в воздухе запахло железом. Я разорвал цепь и бросился к Велю. Бережно снял с кресла. Вель вскрикнул и вновь заплакал. Я открыл дверь и вынес его в коридор. Яд из щупалец попал ему на лицо, грудь, руки и ноги, но не прожёг. Места, забрызганные слизью, почернели и стремительно порастали бурой, похожей на медвежью шерстью. Боли это, видимо, не причиняло, но лишало сознания. Глазницы блестели белками закатившихся глаз. Подхватив Веля на руки, я нашёл лестницу и поднялся на поверхность. В глаза ударили последние лучи садящегося в океан солнца.

Я отнёс Веля вглубь мёртвого сада и сел под большим чёрным деревом, положив голову друга к себе на колени. Веля лихорадило, он что-то бормотал. Я наконец-то расстегнул и стянул с себя узду вместе с маской. Пока не стемнеет, в город в таком наряде идти нельзя, а вернуться в особняк и поискать одежду я не решился. Вель заметался в моих руках, и я погладил его по заросшей шерстью левой стороне лица. Он вцепился мне в руку.

— Не убивайте нас, не убивайте! За что? Отпустите. Пожалуйста! Будьте людьми. Не приносите меня в жертву. Моя душа погибнет!

Вель вновь заметался, порываясь освободиться из объятий. Я опустил ему руку на грудь и дунул в лицо. Глаза его широко раскрылись. В них клубилась тьма.

— Зачем ты нас убиваешь? Мы очищаем мир от грязи из ваших сердец, а ты нас убиваешь.

— О чём ты? — Я еле сдержался, чтобы не оттолкнуть его тело, покрытое шерстью и показавшееся омерзительно чужим. — Кто ты?

— Ты думал о том, как возникают места, в которых мы живём? Помнишь старый шкаф в приюте? Ещё до вашего рождения в нём закрывали и, бывало, по несколько дней не выпускали маленького мальчика. А в один из дней его нашли повесившимся на поясе от пальто. Его колени почти касались дна шкафа. Понимаешь? Он мог отступить, но не сделал этого. Или мальчик с родинкой. У него был брат-близнец. Его мать сама задушила его, решив, что двое детей ей ни к чему, а ведь жили они совсем не бедно. Задушила и оставила лежать рядом с живым почти на целый день, пока репетировала спектакль безутешной матери для мужа. Подумай об этом и о том, почему я могу говорить устами этого дитя. Тьма не снаружи, она возникает внутри вас. Вы даёте ей жизнь, выпуская в мир.

Глаза с клубящимся в них мраком закрылись, и Вель наконец-то погрузился в спокойный сон. Я сидел, ощущая полный разлад в терзаемой сомнениями, измученной душе. Я уже не знал, как быть и чему верить. Перебирал в память все места с монстрами, которые мог вспомнить, и всё, что о них рассказывали историки и работники музеев. В каждом было совершено насилие, жестокость или убийство. Что-то менялось, переворачивалось в душе, и крик друга из распахнутых глаз всё ещё звучал во мне…

Вель вздрогнул всем телом, открыл мутные глаза, выгнулся дугой и, застонав, исторг из себя глаз, весь в сгустках запёкшейся крови. Я совсем забыл про него. Вель подобрал и протянул его мне. Пальцы юноши дрожали.

— Возьми… найди Дагра… освободи…

— Я не оставлю тебя, — сказал я, забирая глаз; рука Веля безвольно упала.

— Он в особняке, в подземелье, со мной ничего не случится, я буду здесь…

Я не хотел оставлять его, не хотел возвращаться в дом. Я боялся. Боялся, что Ганс не умер, что он переродится и жирным мотыльком-нетопырём выпорхнет из кокона щупалец, чтобы впиться мне в горло, а затем придёт за Велем.

Я закрыл глаза и сосредоточился на зажатом в руке. Пару секунд ничего не происходило, но потом я ощутил зов и пошёл на него. В доме стояла абсолютная, мёртвая тишина. Генератор иллюзии не гудел, но кристаллы по-прежнему загорались, освещая мне путь. Я спустился по лестнице и с замиранием сердца миновал погружённую во тьму пыточную. Здесь я убил человека, которого даже не знал, но мне было на него плевать. Глаз тянул дальше. Завернув за угол, я оказался в тупике с единственной дверью.

— Сюда, — позвал едва различимый голос, — я здесь.

Я открыл дверь. Обнажённый парень стоял посреди темницы, прикованный цепью за ногу. Что-то в его позе, наклоне головы неуловимо напомнило Веля, но он был более мускулистым и крепким. Левое веко не до конца прикрывало темнеющий провал пустой глазницы.

— Ключ от оков в нише со светочем за дверью, я слышал, как он его туда положил.

Я вышел в коридор, нашёл ключ и вернулся в камеру. Протянул парню глаз и не успел отвернуться, как он закинул его себе в рот. Что ж у них за привычка такая, всякую гадость в рот тянуть? Я отомкнул замок и снял кольцо с ноги. Парень вынул глаз, придирчиво осмотрел, ещё раз лизнул и уже оттянул веко, чтобы засунуть в глазницу, как глянул на меня и замер.

— Накинь простынку, — кивнул он на тахту с серой скомканной простынёй и шерстяным одеялом.

— На меня не действует, — сказал я, но простыню с одеялом взял, а то Вель там совсем голый.

— Почему? — удивился Дагр.

— Долго рассказывать, — отмахнулся я.

Он пожал плечами и вставил глаз. Поморгал.

— Через пару недель приживётся, — бодро сообщил он, и мы вышли из тесной комнаты.

Ганс ждал нас у лестницы. Растущие из тела щупальца, как змеи, свивались в клубки на его животе и груди.

«Вот и конец», — подумал я, готовясь к драке и отодвигая рвущегося вперёд Дагра за спину.

Но Ганс тяжело посмотрел на меня, ухмыльнулся и отшагнул в сторону, освобождая проход. Я не шелохнулся. Тогда он сделал приглашающий жест и сказал:

— Королева ждёт, Якоб.

— Какая ещё королева? — прошипел я в ответ.

— Наша королева, Якоб. Моя, Веля и твоя. Иди, не заставляй её ждать слишком долго.

Медленно, не спуская с него глаз, мы прошли к лестнице и взбежали по ступеням.

В куцей траве трещали сверчки. Спустилась ночная прохлада. Вель, сжавшись, дрожал под деревом. Я закутал его в одеяло.