Ангелы не умирают

– А с чего ты взяла, что я сплю со всеми подряд?

– Ты этого и не скрываешь.

– Катрин, пара интрижек, случившихся у меня за несколько месяцев, даже не стоят обсуждения. Возможно, для тебя мои слова прозвучат открытием (хотя в ваш просвещённый век это просто умилительно, право слово!) но у мужчин (как и у женщин, ага!) есть определённого рода потребности. И время от времени их приходится удовлетворять.

– И ты решил, что удобнее всего было бы удовлетворять все потребности в одном месте?

Наши взгляды скрестились.

В её глазах плескался вызов и всё тот же нордический холод. Она всё время выставляла между нами стену.

– Почему ты боишься меня? – спросил я.

– Я тебя не боюсь, – ответила Катрин слишком поспешно.

– Ладно, не меня. Чувств ко мне. Ты ведь потому так рьяно обороняешься, что боишься привязаться?

Кажется, мои слова её окончательно заморозили.

– Я не хочу… – начала она и слова словно пристыли к губам, так и не сорвавшись.

– Не хочешь – чего? Влюбляться? – услужливо закончил я фразу.

– Именно так. Всё правильно. Я не хочу влюбляться. В тебя.

– Но это уже произошло.

В серых глазах сверкнула молния.

– Тебе это кажется забавным?

– Мне это кажется приятным. Ведь приятно, когда тебя любят. Правда?

– Не знаю, – передёрнула Катрин плечами, словно сбрасывая невидимую мне руку. – Меня никто никогда особенно сильно не любил.

Между нами повисла пауза.

Это брошенная как бы между прочим фраза отчего-то больно резанула по сердцу. И накрыло состоянием дежа вю.

«Тебе легко говорить, золотой мальчик. Ты же у нас всеобщий любимчик! Чтобы мы не натворили, ты всегда чистенький! Для матери ты свет в окошке. Вся семья смотрит на тебя как на слегка запылившегося ангелочка. Даже Ральф любит тебя! Тебе никогда не понять таких как я – тех, кого никто никогда по-настоящему не любил».

Из-за чего мы тогда с Синтией в очередной раз поссорились уже не помню. Мы всегда ссорились. Из-за чего-нибудь.

И опять возникло то самое чувство, будто жизнь раз за разом ставит тебя в похожие ситуации словно пытаясь заставить сдать экзамен.

Или понять что-то важное, что всякий раз ускользает.

– Твои родители – они умерли?

И только задав вопрос я со стыдом вдруг понял, что спрашиваю об этом впервые.

– Живы. Просто им нет до меня дела. Впрочем, я удивлена, что они до сих пор не заявились. Деньги оба любят, – с горечью добавила Катрин. – А денег у меня теперь…

– Почти как звезд на небе.

Она пожала плечами, разглядывая ковёр под ногами.

Её образ, то ли маленькой домашней девочки, то ли почти бесплотного эльфа запечатлелся в моей памяти.

Бывают такие картинки. Словно гравюра или снимок с ушедшей реальности. Иногда они ничего не значат – так я помню колышущиеся на ветру деревья над головой. Воспоминание откуда-то из далёкого-далёкого детства. А бывают картинки весьма значимые. Образы мамы, отца, дяди Винсента, кузины Стеллы, дядя Ричард и, конечно же, Ральфа и Синтии.

Теперь вот ещё и Катрин.

В своём лёгком одеянии, копной светлых, будто стеклянных волос. Сероглазая Снежная королева. Маленькая и одинокая, горделиво ищущая приют за ледяной стеной, где пытается спрятаться от ранящих привязанностей.

– Катрин? – тихо позвал я её. – Я хочу, чтобы ты знала – ты важна мне не только как наследница легата. Ты важна для меня сама по себе. Я не оставлю и не брошу тебя, чтобы не случилось.

– Ты меня жалеешь? – холодно уронила она.

Я медленно сел на полу у её ног, глядя в лицо снизу-вверх. Осторожно коснувшись ладоней, напряжённо лежавшей на коленях.

– Жалею. Разве это плохо?

– Жалость унизительна.

– Тогда назовём это сочувствием? И, я не знаю, как ты, но сам я никогда не сочувствую тем, кто ничего для меня не значит. Если с кем-то мы делим чувства напополам, это значит, что нас связывает нечто большее, чем мы порою готовы признать. Посмотри на меня, Катрин. Я не самый хороший человек на планете… ладно, я вообще по многим показателям совсем не хороший человек. Но я никогда не нарушал данного слова. И никогда не бросал тех, кого просил мне довериться. Я могу причинить тебе боль, я могу быть невыносимым, я могу быть разным, но, чтобы не случилось, я никогда тебя не брошу, не оставлю и не предам.

Положив ладонь на её руку, я тихонько сжал хрупкие пальчики:

– Ты можешь мне верить. Позволь мне разрушить стену, что стоит между нами. Не возводи её. Она нам ни к чему.

Её ресницы трепетали, как крылья бабочки. А губы походили на лепестки цветка – зимнего цветка, такого как гвоздики или каллы. Она дышала прерывисто и неглубоко, будто только что бежала. Дыхание было неровным, но оно постепенно успокаивалось. Тело расслаблялось, будто оттаивало в моих руках.

Я старался быть нежным, а не страстным, интуитивно чувствуя, что первое ей сейчас куда важнее второго. Это было несложно. Её хрупкость, лёгкость, пугливость будила во мне желание покровительствовать и защищать. Мне хотелось медленно ввести её в изысканное царство любви, постепенно, не торопясь, показать все его пленительные закоулки.

Словно трепетная и пугливая лань, готовая в любую секунду встрепенуться и сорваться с места, она поначалу лишь терпела мои лёгкие прикосновения, но потом я начал чувствовать отклик в её девственном, не знающим науки прикосновений, теле.

Девственницы – с ними всегда сложно. Стоит слегка поспешить, проявить лёгкую небрежность или грубость и можно испортить всю симфонию страсти.

Я старался не увлекаться, чутко следить за реакциями Катрин, при этом не оставаться партнёром, занятым лишь анализом.

В любви нет ничего хуже. По крайней мере для меня.

Для того, чтобы костёр разгорелся и грел, лично мне необходимо, чтобы дрова в топку летели с обеих сторон. Держать баланс между страстью и разумом как раз отлично помогала та нежность, что она во мне вызывала.

Её короткие вздохи, похожие на всхлипы я сцеловывал с нежных губ, как нектар.

Гладкая кожа на щеках, нежнее шёлка – на шее. Мягкая аккуратная грудь, словно просящаяся в ладонь.

Руки с наслаждением изучали все изгибы её тела. Маленькую ямку на шее, изгиб позвоночника на пояснице, словно специально созданный для того, чтобы легла ладонь, прижимая лёгкое, невесомое тело к себе, удерживая его на весу в тот момент, когда голова со светлыми волосами откидывается назад, будто в танце.

Тонкие щиколотки. Узкие бёдра. И средоточие женственности, похожее на бутон нераспустившегося цветка, тугое, упругое, тёплое.

Причинять кому-то боль всегда не особенно приятно, если ты не садист. Но тут словно дань платишь за право быть первым после богов, сотворивших женщину женщиной. Первым – или последним, завершающим процесс их творения.

В серых глазах на этот раз читалось удивление. И огонёк, тот самый, который был сейчас мне так нужен.

Её дрожащая рука неуверенно коснулась моего предплечья. От этого прикосновения по коже распространилось тепло.

Почувствовав, как её губы приоткрылись, я немедленно воспользовался этим, углубляя поцелуй, расширяя рамки дозволенного.

Язык был влажным и сладким.

Оставшиеся мысли развеяло прахом.

Почти рыча, я сжал в объятиях податливое тело. Во мне словно бы и не осталось никаких других желаний, кроме одного – ворваться, проникнуть подчинить, насладиться. Желание впитать в себя все соки её женского лона.

Мой язык двигался в её рту так, как я сам хотел двигаться в ней – безумно, тесно, влажно, и глубоко, не встречая сопротивления.

Жар, волна за волной, прокатывался по телу. Сердце колотилось бешено.

Грудь Катрин тоже судорожно спускалась и поднималась.

Раз за разом я целовал её сладкие губы, одновременно поднимая её юбку и расстёгивая свои брюки. Мой член налился кровью до такой степени что делалось больно.

Я видел её смущение. Видел страх в её глазах. Она выглядела такой хрупкой – подуешь и рассыплется. Растрёпанные светлые волосы беспорядочно падали на спину.